Электронная версия, © 2013
Интернет версия (MyPhilosophy.ru), © 2013
Памяти родителей посвящается
Эта книга – не философская система, открывающая Истину или, как принято говорить, приближающая нас к познанию Истины. Эта книга – не наставления, описывающие путь к Истине. Эта книга – не откровения познавшего Истину. Эта книга – рассказ о бытовании Истины в этом мире. Простое повествование автора, не владеющего Истиной, но, как ему кажется, знающего, чем она не является, где ее не следует искать и чего от нее не следует ждать.
Не надо пытаться соотносить мысли, зафиксированные в этом тексте, с суждениями и рассуждениями двух предыдущих моих книг («Новации. Суждения в русле эволюционной парадигмы», 2007, и «Темпоральность и философия абсолютного релятивизма», 2011). Конечно, все написанное мной отражает некоторое единое мое видение Мира, миро-воззрение, но это не исключает несовпадения форм и терминологии в различных попытках этого отражения. Тем более, при обсуждении проблем я часто перехожу на терминологию собеседника и пишу на несвойственном мне языке. Да и вообще, эта книга не системна, не концептуальна, поэтому не следует от нее ждать исключительной терминологической строгости, которой я добивался в «Новациях» и «Темпоральности».
Перед вами именно интернет-книга, а не просто электронное издание. У текста нет ни фиксированной структуры, ни оглавления, ни установленного порядка записей. Каждый читатель может выбрать для себя форму знакомства с книгой – сортировать записи по темам, сложности, популярности. Зарегистрированные пользователи могут голосовать за отдельные записи, создавать подборку из понравившихся записей, комментировать (и я, естественно, буду отвечать на замечания и вопросы).
Текст книги в основном составлен из фрагментов дискуссий, проведенных мной на сайте Философский штурм и на страницах Живого Журнала. Во многих записях книги я сохранил вопросы, комментарии, возражения моих собеседников, которым я выражаю искреннюю благодарность за стимулирование к написанию текста. Вот их неполный список: Евгений Силаев, Виктор, Гогузев, Софокл, actuspurus, Дмитрий, Сергей Борчиков, Пермский, вим, Игорь Д., Галиев Рустам, волынский, Дилетант, aivakin, Калмыков Р.Б., Victor, Ron, Сергей Александров, Горгипп, Гиперкуб, Derus, KOT, Бонн, Волшебник_, Ystdion, kompletion, svami, Александр, Опаньки, ivanov_petrov, bottay, bravo7, chivorepla, alisarin, chumakin, drevniy_daos, iammna, igor_dzhadan, klein0, krf, kroopkin, minski_gaon, modulo_zero, savl_2009, schwalbeman, skynin, telemont, vic_gorbatov, aknost, readership, k_frumkin, anshp, togo, poun, till_j, gptu_navsegda, hitthelimit, aaazzz121, sahonko (извините, если кого забыл).
Александр Болдачев
Предмет философии – внутри философа. Когда философ обращается к предмету вне себя – он перестает быть философом.
И фокус тут в том, что мышление-то одно: философ мыслит свое мышление тем же мышлением, которое он и мыслит. В такой ситуации любая мотивация, любой внешний предмет разрушает это тождество: замутняет предмет и притупляет инструмент.
Предположим, что у человека может быть несколько мышлений: одно для ремонта квартиры, другое для общения с близкими, третье – философское. Да-да, допустим, что у человека есть некое особое философское мышление. Что он им будет мыслить? Как достать бутерброд из холодильника или как повесить полочку? Нет, конечно. Предмет такому мышлению нужен соответствующий – философский – и по содержанию, и по форме, и по сложности. Есть такой предмет перед человеком? «Перед» – нет. А вот «в» – есть: само это философское мышление. Философия, по сути, это философское думание о своем философском думании. И неважно, есть ли еще какие мыслительные отростки в голове философа, кроме философских (обычно у философов они отсыхают), но само философское мышление едино – оно и инструмент и предмет. Ну просто потому, что в мире нет ничего философского, кроме философского мышления.
А вот у того же политика однозначно несколько мышлений. И думают они (разные мышления политика) о разном: одно – о том, что сказать электорату, а другое – о том, как выжать из этой говорильни пользу для себя любимого или, скажем, для своей корпорации/партии. Так что политику никак невозможно с одним мышлением. Философу же множественность, а тем более инородная мотивированность противопоказана. Поскольку любая инородность будет не философской (см. выше).
Отсюда множество прямых выводов. К примеру: любые философские высказывания, любые философские концепции исходно, по определению истинны – соответствуют своему предмету (мышлению). Но одновременно не верифицируемы и не фальсифицируемы: кто возьмется утверждать, что философ пишет не то, что думает (ну если он не совсем косноязычен и не в состоянии адекватно, точно выразить мысль словами).
В философии, как и в математике, нет предмета вне них самих. Поэтому, как и в математике (правда, не с такой строгостью), единственным объективным критерием правильности философской теории является логика. В математике истинным решение будет любое решение, не нарушающее математические законы – поэтому в математике и не может быть споров, только поиск ошибок. Или споры идеологического порядка, типа, что считать основанием математики и пр. Хотя это уже не математические, а исключительно философские разборки.
В философии, в отличие от математики, конечно, не все так просто: логика неабсолютна, да и может быть разной у разных философов. Поэтому и ошибку признать практически немыслимо – ведь это не просто пропущенная цифра или не там поставленная запятая, а вопрос мировоззрения.
Предметом философского познания является мышление, мир философа, его картинка мира – его индивидуальное видение, миро-воззрение, миро-мышление. Поэтому любое высказывание философа о своем видении мира абсолютно истинно: оно абсолютно соответствует тому, о чем он высказывается (вопрос недовольства самого философа формой выражения мысли, а также допущение, что он просто врет, оставим в стороне). По сути, у нас просто нет никакого способа проверить это соответствие слова и мысли. Поэтому и споры философов вечны – у них нет общего объекта обсуждения: каждый говорит о своем предмете, который находится у него в голове.
Конечно, споры не бессмысленны – каждый из спорящих что-то выносит для себя. Может зародиться новая идея, как изложить точнее, понятнее то, что лишь мыслится. А может и расшириться понимание, измениться картинка, что также может породить новую теорию.
В конце концов, философ не может быть философом только 2-3 часа в сутки (только тогда, когда он что-то создает). Человек либо всегда философ, либо никогда. Настоящий философ может прийти к выводу, что писание текстов просто бесполезно, и что от этого он перестанет быть философом?
Проблема в том, что если в написанном вами тексте заменить слово «философия», скажем, на «поэзия», а «философ» на «поэт» (или на «музыка – композитор», «живопись – художник», «наука – ученый» и т.п.) – то текст не потеряет ни толики смысла. «В конце концов [поэт] не может быть [поэтом] только 2-3 часа в сутки (только тогда когда он что-то создает). Человек либо всегда [поэт] либо никогда. Настоящий [поэт] может прийти к выводу, что писание [стихов] просто бесполезно, и что от этого он перестанет быть [поэтом]?»
Все это хорошо, красиво, справедливо, можно подписаться под каждым словом – этакая ода Творчеству, Творческому человеку: Поэту, Художнику, Композитору, Философу.
Но из всего этого следует вполне однозначный вывод: все написанное не имеет никакого отношения к философии, сугубо к философии – вы рассуждали о творчестве вообще, о творческой личности, а не о философии и философе.
Так что же значит ответить на вопрос: кто такой философ? Согласитесь, для этого никак не достаточно просто указать, что это человек творческий, всего себя отдающий работе и т.д., и т.п. Определить, что такое философия – это, прежде всего, и исключительно выделить философию из всех творческих сфер, определить ее принципиальное отличие от науки, искусства и религии. Ну, это как для того, чтобы объяснить, что такое кресло недостаточно эпитетов «мягкое», «удобное», «красивое», то есть таких, которые в равной мере относятся и к дивану и, к кушетке, и к софе – ведь надо, прежде всего, указать на отличия этих предметов друг от друга. Согласны?
И тут есть два подхода к различению философии от других сфер творческой/познавательной деятельности: либо по внутренним качествам (мировоззрению) человека, занимающегося тем или иным творчеством, либо по внешним формальным признакам продуктов творчества. Вы стали отталкиваться от первого. Но, на мой взгляд, это тупиковый путь. Ведь для того, чтобы определить, что такое «философское мировоззрение», то есть чем оно отличается от других (нефилософских) мировоззрений, надо уже знать, что такое «философия». С другой стороны, философ (как, скажем, и писатель) может иметь как научное мировоззрение, так и религиозное, а человек с религиозным мировоззрением может быть как поэтом или композитором, так и философом или даже ученым. Говорю же: тупик. Только после более или менее однозначной фиксации отличительных особенностей разных сфер творчества можно хоть как-то говорить о связи каждой из них с тем или иным мировоззрением.
Кстати, вы сами (по В.Тараненко) уже привели главные признаки философии, отличающие ее от некоторых познавательных сфер:
Философия реализует свою мировоззренческую функцию на основе теоретического отношения к действительности, обращаясь к фактам логических построений, продуцируя гносеологические и логические категории и критерии для сознательного поиска и выбора тех или иных взглядов.
То есть вы привели описание философской деятельности и, соответственно, ее продукта. Философия есть деятельность по продуцированию рациональных (теоретических, логических) языковых (категориальных) систем. Тут, конечно, можно представить, что эти системы могут создаваться сугубо в голове (как можно лишь мысленно напевать мелодию), но все же принято считать философами (композиторами) тех, кто фиксирует нечто внутреннее в виде однозначных языковых систем вне себя – в виде текста (нотной записи).
Вот мы получили вполне понятное отличие философии от искусства (художественного творчества) и религии: ни произведения искусства, ни религиозные тексты ни в коей мере нельзя признать результатом «теоретического (рационального) отношения к действительности».
Правда, приведенный вами текст о философии, который мы взяли за основу ее определения, неполон – он не дает нам возможность отличить философию от науки. Ведь, согласитесь, и научная деятельность строится «на основе теоретического отношения к действительности, обращаясь к фактам логических построений, продуцируя гносеологические и логические категории и критерии для сознательного поиска и выбора...».
В приведенном тексте нет самого существенного – предмета, того, к чему философия имеет «теоретическое отношение». Вернее, в качестве такого предмета указана «действительность», но указание на это понятие не дает нам возможности отличить философию от науки. Значит, нам следует различить предметы этих двух рациональных (теоретических) способов познания. И сделать это несложно: предметом науки являются воспроизводимые феномены реальности (внешней для человека действительности), а философии – мышление философа (его внутренняя действительность). Из этого различения предметов естественным образом вытекает и различие теоретических продуктов науки и философии. Поскольку предметом научного познания являются воспроизводимые феномены реальности, то научные теории поддаются подтверждению и опровержению (верификации и фальсификации). Ну а поскольку предмет философского исследования находится в голове у философа, то сама постановка вопроса о какой-либо проверке соответствия философской теории ее предмету (мышлению философа) не имеет смысла: продукт мышления философа безусловно соответствует своему предмету – мышлению философа.
Читатель философского текста может сделать заключение лишь о совпадении изложенных автором мыслей (понятых в меру своего разумения), со своим собственным мышлением. То есть фраза «система такого-то философа соответствует или не соответствует действительности» означает лишь одно – совпадение или не совпадение философской концепции с внутренней действительностью читателя, с его мировоззрением и собственным рациональным обоснованием этого мировоззрения.
Предложу свой вариант максимально строгого определения философии.
1) Философия есть форма/метод/сфера социумного познания или познавательная деятельность (наравне с наукой, искусством, религией, мистикой).
2) Предметом философии является мышление познающего субъекта (философа). Поскольку предметом является мышление именно философа, а не любого человека, то есть субъекта познания, то основным предметом философии является познающее мышления в его чистом беспредметном виде, а основным разделом философии является гносеология. Обращая свое познавательное внимание на специфику других познавательных мышлений, философия приобретает разделы: философия науки, философия искусства, философия религии, философия мистики.
3) Основной целью философского познания является поиск и фиксация рациональной составляющей познавательного мышления – или поиск закономерностей познавательной деятельности.
4) Следовательно, основным результатом/продуктом философского познания является рациональный текст – логичное изложение зафиксированных закономерностей познавательного мышления, в идеальном случае – логическая система (теория).
5) Вследствие специфичности предмета познания (его совмещения с инструментом познания) любое философское высказывание и философская теория являются истинными (не путать с логической истинностью отдельных суждений в теории, которые могут быть ложными вследствие допущенных логических ошибок). Истинность философского высказывания здесь понимается буквально, как его соответствие своему предмету – мышлению философа. Следовательно, философские высказывания и философские теории не верифицируемы и не фальсифицируемы.
Еще один вывод из специфики предмета философии: неизбежность неконечного числа философских теорий, перекрывающих всю «мыслимую» сферу человеческого мышления (познания) – сколько философов, столько и теорий. Из чего закономерно следует заключение о невозможности создания единой философской системы.
Я, наверное, всем уже надоел своим излюбленным приемом анализа ценности и содержательности текста, заключающимся в замене в нем терминов на слова из соседней смысловой области. Но согласитесь, действует это безотказно. Заменим в вашем тексте слово «философия», скажем, на «наука»:
Чем бы ни была [наука], все должны согласиться с тем, что она реализуется через конкретных людей.
Приняв этот тезис, мы должны начинать перебирать тысячи, сотни тысяч имен ученых, полуученых или неученых (хотя и называющих себя учеными), для того, чтобы выжать из этого списка «определение» науки. Картинку можно сделать еще более абсурдной – допустим, мы в принципе не знаем, что такое наука, и должны составить о ней представление по знакомству с тысячей ученых, да еще при условии, что они ничего не должны говорить о своей деятельности: о конкретных операциях, которые они производят ежедневно, о содержании и структуре написанных ими текстов. Задача, скажу вам, безнадежная.
Для демонстрации бесперспективности «человеко-статистического» подхода еще раз обращусь к примеру с определения слова «кресло». Что нам предлагают сторонники обобщающих, суммирующих определений: давайте соберем все кресла всех производителей за все времена их существования и попытаемся дать такое определение, под которое они все подходили бы. При этом надо учитывать, что мы отбирали кресла на основании только того, что так их назвали производители: написано в номенклатуре «кресло» – значит, в общую кучу. Ведь другого критерия пока у нас нет. Представляете, что за определение получится – ведь в этом бесконечном ряду будут и кресла с четырьмя ножками и вообще без ножек, и кресла-качалки, и детские кресла со столиком для еды, и т.п., и т.д. Конечно, если у человека, дающего определение, хватит здравого смысла не перечислять все возможные варианты, а указать лишь общие признаки, то получится что-то типа «кресло – это нечто для сидения одного человека», но не более. В случае с философами получится аналогичный результат: «философ – некто мыслящий». Удовлетворят нас такие определения? Думаю, нет. И это несмотря на то, что под них подпадет каждое из представленных кресел и каждый философ (хотя неизбежны проблемы с самозванцами – теми, кто назвал себя философом/креслом просто из любви к этому слову). И не удовлетворит по простой причине: приведенные «определения» не выполняют своего основного назначения – они не фиксируют границ понятия, не дают критерия его отличения от близких понятий – кресел от стульев, философов от ученых.
Поэтому для того, чтобы хоть как-то понять, о чем идет речь при упоминании слова «философия» или «кресло», логичнее ориентироваться не на случайные факторы (мало ли кто себя назовет философом или креслом), а на выделение сферы его использования (сфера познания, мебель) и отличение понятия от родственных: для философии – это наука, искусство, религия, для кресла – диван, стол, стул и т.д.
При этом еще существенно понимать, что нет правильных определений по определению. Определение – это ограничение использования термина в некой конкретной системе. А поскольку возможных систем множество, то и определений будет неконечное число.
К примеру, можно поставить перед собой задачу определить: кто есть философ в психологическом плане, то есть указать критерии различения «философов» от «эмпириков», «мистиков», «поэтов» (перечислены условные психологические типы личностей, противопоставляемые философскому типу). В результате можно получить вполне рабочее определение, для классификации психологических типов и даже сделать на его основе некоторые заключения о специфике философии.
А можно оставить в стороне субъективное различение философов от нефилософов и свои личные представления о собственной философской деятельности, и попытаться сформулировать определение философии как элемента сферы познания, то есть провести однозначную границу (насколько это возможно) между философией, наукой, искусством, религией, мистикой. При этом прекрасно отдавая себе отчет, что это будет не «определение философии вообще», не некое «правильное», исчерпывающее определение, а просто рабочее определение, фиксация, разграничение существующих познавательных деятельностей.
Чем я тут и занимался.
И что никак не исключает проведения других границ в других сферах бытования слова «философия».
Да, философий много и должно быть много. Но различаются они не по признаку рациональности/нерациональности (нерациональные не могут называться философией), а по предмету философского (логического) анализа – а вот предмет может быть каким угодно, любым мыслимым: и рациональным, и иррациональным, можно философствовать (мыслить мысли) и на тему теории относительности и на тему мистического познания Абсолюта. Но само философствование как процедура и его результат, зафиксированный в тексте, могут быть только рациональными.
Итак, предметом познания может быть и этика, и религия, и жизнь, и пр., и пр. И разные виды познания различаются в основном не по предмету (хотя есть и такие различия), а по форме фиксации результатов познания. Взяв в руки страничку с текстом, вы, надеюсь, легко поймете, что перед вами: художественная проза, поэзия, религиозная проповедь, философский трактат или научная статья. Хотя все они могут быть о жизни, о человеке, о мистике или о чем угодно. И если вы спросите себя, чем отличается философский текст от художественного (пусть даже философского содержания), то найдете один принципиальный и исчерпывающий пункт: рациональность/логичность. В философском тексте может быть сколько угодно эмоций и литературных изысков, но если в нем не будет хоть одной однозначно, последовательно, логично, то есть рационально изложенной мысли, то он и не будет считаться философским. А обязательным требованием к художественному тексту является как раз наличие разных эстетических рюшечек – логика в нем дело десятое.
Я всегда стараюсь писать предельно точно: « предметом (о чем говорится) философского (относящегося к конкретной области познания, отличной от науки) высказывания (предложения, построенного согласно логическим и грамматическим правилам) является мышление (мысли философа, как правило, мировоззренческие в самом широком смысле этого слова)». Соответственно, предметом нефилософских высказываний является не мышление, а все другое: «на улице идет дождь», «скорость автомобиля 100 километров в час»... То есть речь идет не о проблеме, откуда берутся сами высказывания, чем они порождены, а о них самих – об их содержании. Нефилософские высказывания верифицируемы/фальсифицируемы: можно посмотреть за окно, замерить скорость автомобиля. А высказывания человека о своем мышлении может подвергнуть анализу только сам автор. Но поскольку речь идет не просто о случайных фразах, несвязанном речевом потоке, в котором говорящий порой сам с трудом разбирается, а о философии, философских текстах, то естественно подразумевается, что автор не болен и пишет (говорит) уже обдуманное, то есть, что у него и у нас нет особых оснований сомневаться в соответствии его высказываний мыслям
То есть, повторяю, речь идет не о механизме появления высказываний из «каши» в голове, не о происхождении самой «каши», а о конкретных специфических (не любых) последствиях расхлебывания этой «каши»: о конкретных предложениях из конкретных философских текстов.
Согласно вам, философия характеризуется своим предметом, у философии есть определенный предмет («мышление философа»), если бы это было так, то давно бы существовала одна философия, как существует одна физика или одна математика.
Интересно, а мне кажется, что все с точностью до наоборот: если есть предмет вне нашей головы, то логические заключения о нем могут быть верифицированы и сведены в одну теорию – как в физике. А если у каждого философа предмет в его голове, то и философий будет столько, сколько философов.
Множество философских систем существует не потому, что существует множество сфер мышления: мышление о Боге в философии религии, мышление о нравственности в философии этики, мышление о проблемах науки в философии науки. Такое разделение на предметы есть и в физике: физика плазмы, физика твердого тела, ядерная физика и пр. Примечательно, что в отличие от физики множество философских систем существует в рамках одного предмета: сколько философов – столько и философий религии, философий науки, философий «ничто». И такое возможно только потому, что предмет философского анализа (скажем, мышление «ничто») находится в головах философов. И понятно, что все эти предметы (индивидуальные мышления) не совпадают – даже сравнить невозможно.
Интересно, а вы серьезно полагаете, что «ничто» как предмет философии может находиться вне человеческого мышления и как-то там вне головы исследоваться? Не имеете же вы в виду вакуум?
Не совсем корректно, как мне кажется, сводить философию к некоторой способности или к результату этой способности – например, к мышлению мышления.
Очень странное заключение. При чем тут способность? Следует ли, к примеру, констатацию, что предметом науки являются воспроизводимые явления или просто предметы внешнего мира, трактовать как сведение науки к способности человека изучать/осмыслять предметы?
Способность мышления есть основа любого познания. Мышление мышления – это указание на предмет. Философ не ездит в полевые экспедиции, а сидит в кресле и анализирует свое мышление. Оно ему и дано в качестве предмета в каждый момент времени. И в качестве инструментов ему не нужно ничего? кроме своего мышления. Это и есть методология философской деятельности. Философом может стать тот, кто обладает рефлексивной способностью мыслить свое мышление.
Но в такой формулировке – «мышление мышления» характерно для всякой науки.
Да, но лишь как элемент, да и то лишь в теоретической области. Исходно предметом науки является нечто вне человека, и в итоге своей деятельности ученый должен сделать некое высказывание, некое проверяемое предсказание о предмете вне себя. Иначе это не будет наукой. А вот между выделением предмета и предсказанием об этом предмете ученый может (и должен) рефлексировать.
Философия же принципиально не подразумевает продуцирования проверяемых высказываний о предмете вне мышления – иначе она автоматически становится наукой.
Под мышлением мышления следует понимать анализ, изучение своего мировоззрения, собственной картины мира, чем и занимаются философы в отличие от ученых. Но этим, отчасти, занимаются и писатели, поэты. От последних философы отличаются формой своего продукта: философский текст, в отличие от художественного, обязательно должен содержать рациональную составляющую.
Философия стремится рационально обосновать свое видение предмета... Иначе говоря, рациональность – это не характеристика самой философии, а скорее внешнее к ней требование – чтобы результаты философствования были понятны другим людям.
Как видно, проблема рациональности философии является наиболее сложной.
Следует ли из ваших фраз «стремится обосновать», «рациональность – это не характеристика самой философии», что философия, философский текст могут быть нерациональными? Что рациональность лишь пожелание («чтобы результаты философствования были понятны другим людям»)? Тогда чем философский текст отличается от художественного?
Или фразу «не характеристика самой философии» следует относить не к философскому тексту, а к философскому мышлению? Имеется в виду, что рациональность не является характеристикой философского мышления? Но это, вроде, не стоит специально подчеркивать: и научное мышление (как и любое) в общем нерационально – именно мышление конкретных ученых, ведь никто не запрещает им делать свои открытия, скажем, во сне. Рациональность в науке понимается исключительно как рациональность научного продукта, научного текста, теории. И это же требование предъявляется и к продукту философии.
Рациональным, конечно, является текст или речь. Но рациональным в этом смысле является и богословский трактат, и описание работы трактора и т.д. Какое отношение рациональность имеет собственно к философии? Рациональность – это форма подачи материала, а не само содержание материала.
Результат философской деятельности представляется в виде конкретной формы, отличающей его от формы продукта художественной деятельности, то есть в виде рационального текста. В виде такой же формы может быть представлен результат и в науке, и в религии. Но от науки и от религии философия отличается по предмету, подвергнутому рациональному анализу: предмет науки – это особенные феномены реальности, предмет религии – абсолют, единое. Предметом философского рационального анализа являются представления «нечто» в мышлении – этим «нечто» может быть и особенный предмет науки (философия науки), и абсолютный предмет религии (философия религии), и единичные предметы искусства (философия искусства). Повторяю, предметом философии являются не сами перечисленные «нечто» (особенное, абсолютное, единичное), а их представление в мышлении, мышление их.
Это я и понимаю как отсутствие у философии фиксированного предмета, или иначе у философии может быть любой предмет. Мне кажется, это более понятный способ объяснить, что такое философия без использования термина «мышление».
Здесь главное понимать, что отсутствие фиксированного предмета философии означает лишь то, что человек может мыслить все, что угодно. Предметом философии не может быть шкаф как таковой, а может быть мышление шкафа, как мы можем помыслить шкаф: как единое, как многое, как особенное и т.п.
Более того, центральными предметами философии являются именно те объекты, которых принципиально не существует вне мышления: философские понятия, категории. Мы их создаем в своем мышлении, а потом их же делаем предметом своего мышления.
Главное осознать, что, если не делать различения между непосредственным познанием предмета и познанием мышления этого предмета, то невозможно провести границу между наукой и философией.
В то же время, как отличить мышление как предмет логики, от мышления как предмета философии?
Это очень просто. Логика занимается не мышлением как таковым, а исключительно продуктом мышления – текстом (письменным, устным). Логика исследует закономерности построения текста, а не его содержание. Тут главное различать мышление, понимаемое как оперирование нашей картиной мира, мышление как мировоззрение и текст, в котором мы фиксируем вне себя это «оперирование». Так вот, предмет философии внутри головы, а предмет логики – снаружи.
Проблема лишь в том, что иногда мышлением называют внутреннее проговаривание текста – отсюда и пошла фраза «логика – наука о правильном мышлении», хотя, на мой взгляд, корректнее будет так: «логика – наука о правильном построении текста».
Но такое определение нелегко объяснить другому.
А мне показалось, что наоборот, человеку, далекому от философии, очень легко объяснить про предмет философии, рассказав про кресло и одинокого философа, про то, что и предмет, и инструмент находятся у философа в голове. Ведь действительно, для работы ему больше ничего не надо. Писатель должен знать жизнь, людские характеры, манеры поведения и пр., поэт – видеть закат, любимую женщину. Они привязаны к внешнему миру. Не говоря уже об ученых, выезжающих в поле или сидящих в лабораториях. Теоретику обязательно нужны данные экспериментов и для начала работы, и для проверки ее результатов. Одному только философу ничего не надо: все свое он носит с собой. Нет, конечно, нужен изначальный колоссальный накопленный багаж знаний, но потом, в непосредственной работе, эти знания могут только помешать.
Вот я сижу-пишу. Все, что я анализирую, а потом формулирую в виде рационального текста, находится у меня в голове, я ловлю мысли за хвостики, облачаю их в слова и связываю в логичный текст. Мыслю свое мышление.
О том, что главное у великого философа, знает только сам великий философ. То, что нам преподносят как главное, может быть второстепенным и наоборот. И об этом свидетельствуют не столько сами тексты, сколько, например, частная переписка мыслителей.
Вы опять сбиваетесь на обсуждение частных психологических моментов. А сказано было одно: мы знаем их как философов не по переписке, не по отношению к окружающим, не по радению о благе человечества (хоть бы они на каждом углу о нем рассказывали), а конкретным рациональным концептам, введенным ими в философию. И это касается всех областей: ученых мы знаем по законам и теориям, поэтов – по стихам, композиторов – по музыке.
Что ж, мы должны говорить человеку: «Пиши рациональные тексты и ты станешь философом!»
Тут главное акцент. И вы его немного сместили. Я говорю человеку: «если ты не будешь писать рациональные тексты (или стихи, картины), то никогда – понимаешь, никогда! – не станешь философом (поэтом, художником), что бы там ни творилось у тебя в мозгу и в душе, какие бы великие мысли и образы ты в себе ни вынашивал».
Я же задавал вам вопрос о Сартре, можно добавить Камю, а если посмотреть шире то и Леонардо, Микеланджело… Философ может писать стихи, прозу и это тоже будут философские тексты.
Нет. Это вопрос принципиальный: от того, что стихи или картину напишет философ, они (стихи, картина) философскими не станут. Оценивать философичность того или иного произведения следует исключительно автономно, безотносительно автора (как вы написали ранее, независимо от того, есть ли у него диплом или были ли у него ранее философские тексты). А то, что произведения могут быть смешанными (скажем, научные трактаты в стихах) – это общее место.
Почему бы не сойтись на том, что в философии есть как рациональная, так и иррациональная стороны?
Везде есть «как рациональная, так и иррациональная стороны». Опять же проблема в различении: в художественном тексте рационального может и не быть, даже еще более жестко – он будет художественным только тогда, когда в нем есть иррациональность (то, что нельзя пересказать); философский же текст не может считаться таковым без рациональной составляющей – философского в нем ровно столько, сколько рациональности (если изъять из него художественную составляющую, он станет сугубо философским).
То есть проблема не в рациональности всех элементов философского познания, а в утверждении исключительной рациональности его продукта (текста), что и отличает (со стороны продукта, на уровне продукта) философию от искусства, но не отличает ее от науки.
Ваш пафос понятен, однако, то, о чем вы пишете, имеет отдаленное отношение к философии. На мой взгляд, философией можно назвать деятельность по рациональному формированию, обоснованию мировоззрения. Вы, я так думаю, считаете, написанные вами тесты философскими. Приглядитесь получше. Они всего лишь манифестации, картинки на тему «что я понимаю под словом философия». Если философия есть действительно то, как вы ее описываете, почему она вызывает у вас эмоции, оценки и т.д. Философия, безусловно, является формой сознания, рационально обосновывающей свои принципы. Но эта цель промежуточна! В конечном итоге, ответьте на простой вопрос: зачем философствованию необходимо воплотиться в текст?
Мы говорим о разных проблемах. Вы о том, чтó есть Философия для вас и вообще как глобальное явление, как мир. И все, что вы о ней говорите, именно так и есть (по крайней мере, для вас). Я же поставил и решаю прагматичную задачу: как отличить философию от других видов познавательной деятельности. Чувствуете разницу? Можно рассуждать о том, что есть «мой автомобиль» – с любовью, трепетом, пересказывая все особенности его коробки передач и сцепления, отмечая, как замечательно он вписывается в поворот – а можно просто зафиксировать, что автомобиль есть самоходное управляемое четырехколесное механическое средство передвижения по горизонтальной поверхности, чем и отличить его от мотоцикла, тепловоза, телеги. А владелец «Ягуара» естественно возмущается, как это средство передвижение? а драйв, а восторг, а шепот шин?
По поводу эмоций все, вроде, предельно ясно – и научные формулы могут вызывать восторг, оценки и т.п., но из этого факта вы же не делаете вывода, что описание науки как рационального способа познания неудовлетворительно?
А про текст не понял: вы можете представить не говорящего и не пишущего философа?
Лично я – могу. Я очень долго был такой умной, понимающей, но не говорящей, не пишущей «собакой».
Сотни, тысячи, сотни тысяч людей, ощущая в себе ум, причастность к чему-то большому и светлому, искренне считают себя «философами». Правда, остальные почему-то так не думают и перечисляют имена философов по корешкам томиков на полке. И не потому, что не знакомы с теми тысячами «философов» (которые молчат, как собаки), а просто там знакомиться не с чем. Не не с кем – скорее всего, это все интереснейшие люди – а просто не с чем. Любая деятельность прежде всего выделяется своим продуктом: нет продукта – нет деятельности.
Ладно, все это уже перепето сотни раз на разные лады. Хотя, конечно, интересно, почему вас так обижает – именно обижает, задевает за живое – обсуждение формальных сторон философии. Ни один художник и бровью не поведет, прочитав определение живописи как деятельности по написанию картин, и любой композитор подтвердит, что его деятельность сводится к написанию музыки. А вот философы, вернее «философы», начинают трепетать: какой там текст! а как же Большое-Светлое?..
Действительно, я поражен тем, с каким скрипом понимаются банальные вещи – типа, что нельзя говорить обо всем сразу; что если о чем-то не упомянуто, то это не значит, что это «что-то» отрицается; что определение есть способ выделения объекта, очерчивание его границ, а не сам объект в текстовом виде и т.д., и т.п.
Да-да, именно собственное мышление является предметом для философа. Тут просто надо различать деятельности: когда философ читает/изучает других философов, он не занимается философствованием (аналогично, когда поэт читает чужие стихи, он просто читатель, а не поэт, и когда композитор слушает чужую музыку, он просто слушатель, а не композитор). То есть перед нами две деятельности: (1) развитие своего мышления, расширение его границ (чтение, изучение, общение) и (2) собственно философствование – исследование своего мышления и продуцирование суждений о нем. И обе деятельности не только взаимно не противоречат, но и необходимо подразумевают друг друга.
На эту реплику одного из собеседников я ответил рядом риторических вопросов:
(1) Ваше общение на философских форумах есть способ выдавливания из себя по капле философа?
(2) Вы преодолеваете знаковую философию, изливая на форумах кучу знаков?
(3) Вы хотите преодолеть философию в себе или вытравить ее из других?
(4) Вы преодолеваете философию других, утверждая свою?
(5) А не проще было бы заняться чем-то другим? Скажем, медитацией – тогда от собственной философии быстро ничего не останется. Да и философия других перестанет волновать.
Кстати, это и есть основная проблема философствования. Философ, ощутив, поняв нечто о Мире, разрешив у себя в голове некую проблему, естественно пытается зафиксировать свои мысли в тексте. И, видя адекватность текста мыслям, делает заключение об адекватности мыслей Миру.
Но это всегда обман – самообман! За каждым словом в тексте у философа стоит вполне конкретный его личный мысленный конструкт, и все вместе эти конструкты в его голове вполне успешно соединяются в исходную мысленную систему (которую он принимает за Мир). Но, к сожалению, другие понимают слова согласно своим представлениям, и, как правило, у них в головах ничего не выстраивается или выстраивается нечто другое. Если это другое не вступает в биение с их личными представлениями, они говорят «о, он думает так же, как я», а если не совпадает, говорят «бред какой-то».
Так что философские высказывания всегда имеют абсолютную истинность в системе автора и относительную в системах читателей. А «объективная» истинность подсчитывается лишь статистически – по количеству разделяющих точку зрения автора (при этом даже невозможно проверить, да и не имеет значения, понимают они ее или нет).
Мы должны отдавать себе отчет в том, что, излагая свои философские воззрения, теории мы преследуем только одну цель – зафиксировать свое индивидуальное Понимание Мира. Мы считаем, что цель достигнута, если фиксация получилась адекватной (согласно нашему собственному пониманию адекватности). Никакого непосредственного отношения к Миру наши теории не имеют. То есть следует разделять две проблемы: (1) соответствие теории нашему Пониманию и (2) отношение нашего Понимания и Мира. Мы можем радоваться точности соответствия созданной теории нашему Пониманию, но не в состоянии оценить полноту самого этого Понимания, зафиксировать отношение Понимания и Мира. Ведь для нас Мир и есть наше его Понимание. Буквально: что мы не понимаем, того для нас и не существует.
То есть, когда мы говорим, что какая-то гипотеза или схема лучше описывает Мир, это значит, что данная гипотеза лучше описывает наше личное Понимание Мира. И только!
И критерий достоверности философской теории только один – признание ее множеством других людей. То есть совпадение индивидуального понимания философа с индивидуальными пониманиями других людей. (Хотя формально философская теория может считаться достоверной, когда в ней нет логических ошибок и она соответствует индивидуальному Пониманию ее творца – больше ничего не требуется.)
Если предмет исследования находится внутри исследующего, то другого способа оценки результата познания, кроме как «голосованием», и быть не может. Тут опять полная аналогия с поэзией (искусством): никого не волнует, соответствует ли результат познания (стихотворение) предмету познания (эмоции поэта) – оценивают результат как таковой. То есть, если мы поставим задачу сравнить результаты деятельности разных философов или поэтов – не лично для себя, а хоть как-то несубъективно, – то никакого другого метода, кроме «голосования», быть не может.
Ну и опять же непонятно, почему тезис о специфичности оценки результата познания философа вы выдвинули как противоречащий утверждению, что философ изучает свое мышление? Он лишь подтверждает его правомерность: любое утверждение, скажем, когнитивного психолога можно подтвердить или опровергнуть, поскольку его предметом являются общие закономерности познавательных способностей людей, что нельзя сделать по отношению к суждению философа – ведь предметом этого суждения является его частное мышление.
Вроде как вы сами себе выписали индульгенцию на любую вербальную генерацию.
А вы до сих пор грешным делом считали, что философам нужно чье-то разрешение на высказывание своих мыслей? Вы сами, занимаясь исключительно философией, спрашивали у кого-то разрешение иметь те или иные мысли, концепции, так или сяк оформлять их в тексте? Это не «индульгенция», а констатация факта: единственным ограничением в деятельности философа является его интеллект, его понимание, его мировоззрение. Ограничением и по содержанию, и по форме. Своими концепциями вы (как и я, как и все) обозначаете границы своего понимания.
Оказывается, чтобы быть истинным, высказывание должно совпадать с тем, что думает сам философ. Иначе, оно неистинное. Извините мою прилипчивость, но мимо такого я пройти не могу.
Ничего страшного. Надо просто внимательнее читать. И проблем не возникнет. Я писал: «...Предметом философских высказываний является мышление самого философа». Речь идет только и исключительно об истинности философских высказываний, а не всяких. Поскольку вы пропустили это указание (которое было заявлено в самом исходном вопросе: «почему философские высказывания не верифицируются и не фальсифицируются?»), все дальше написанное вами не имеет никакого смысла и уж точно не имеет никакого отношения к моему тексту.
А теперь переформулируйте вашу фразу так, чтобы она соответствовала моей мысли: «чтобы быть истинным, [ философское] высказывание должно совпадать с тем, что думает сам философ [то есть с его предметом, с тем, о чем это высказывание]». Еще раз, для закрепления: философское высказывание – это высказывание философа о своем мышлении (миро-воззрении, понимании), и как таковое оно по самому факту своего произнесения является истинным. Ну, к примеру, философ говорит: «я думаю, что сознания не существует, сознание – миф, существует лишь нечеткая группа собственных состояний психики». И это ваше философское высказывание абсолютно истинно, поскольку вы действительно так думаете. Такого объекта, как сознание, в вашей картине мира, в вашем понимании не существует, что вы и закрепляете в философском высказывании (высказывании по поводу вашего мышления).
Повторю, все сказанное относится исключительно к философским высказываниям: высказывания об объектах вне человека не являются философскими, а, следовательно, для выяснения их истинности нужны другие подходы.
Простой смертный, высказавший утверждение, что он философ, даже если его уверенность в этом не купируется галоперидолом, таковым все равно не является.
Почему? Философом является любой, делающий философские высказывания, то есть высказывания о своем мышлении. И любое высказывание о своем мышлении является истинным по определению, независимо от любых социальных, профессиональных, психологических, психических и физиологических качеств его автора. Неужели вы, прочитав философский трактат, оцениваете его содержание только после того, как наведете справки о психическом здоровье автора? Если я вижу в философском тексте бред (конкретно я, исходя из собственных критериев), то меня не интересует, написал ли это здоровый, но пьяный человек или больной, или просто невежественный, или вполне здоровый и трезвый профессор. Это также неважно и в случае, если текст соответствует моим критериям: даже если его передали мне из сумасшедшего дома. Тут мысль проста: критерий оценки текста не может зависеть ни от чего, помимо самого текста.
Если вернуться к истинности, то можно предположить, что вы смешиваете две проблемы: истинность и ценность. Утверждение безусловной истинности философских высказываний означает, что нет никаких формальных причин, никаких внешних критериев для отрицания этой истинности. Вы же, насколько я понимаю, предлагаете проводить верификацию на основе медицинских показателей, даже не заглядывая в текст? Безусловно, чисто статистически, написанное пациентами психушки не имеет никакой философской ценности (при всей формальной истинности написанного). Но исключать возможность наличия такой ценности нельзя, а, следовательно, нельзя вводить внешний критерий истинности для философских высказываний.
Хотя, наверное, с таким же успехом можно было ввести тезис о безусловной неистинности философских высказываний. И эти два подхода – констатирующие один истинность, другой неистинность философских высказываний – абсолютно равноценны. Просто они относятся к различным системам отсчета: первый в системе отсчета философа, а второй во внешней системе нефилософского окружения. Действительно, какой истинностью может обладать высказывание о несуществующем предмете: для большинства населения философское Понимание философа отсутствует как таковое. Ну и понятно, что все философские высказывания человека (то есть неверифицируемые высказывания об окружающих его предметах) в системе координат самого говорящего абсолютно истинны независимо ни от чего – ни от их содержания, ни от психического состояния человека.
Истинность и ценность – слабо соотносимые понятия. Как можно верифицировать поэзию, музыку? Но ценность-то они имеют. И философское высказывание не верифицируемо в научном смысле слова. Ну как вы себе представляете доказательство истинности высказывания о соотношении формы и содержания? Но ценность оно может иметь. Конечно, только индивидуальную, как и в искусстве: только для того, кто, прочитав некое философское высказывание, скажет «во-во, и я так думаю». Наберется таких тысячи – будет новый кант-гегель. Поэтому вопрос «зачем нужна философия?» имеет тот же ответ, что и вопрос «зачем нужно искусство?»: они существуют, пока одни хотят рассказывать о своих мыслях и эмоциях, а другие – слушать эти рассказы.
Как ваш оппонент может знать, каким именно видом понимания в данный момент движима ваша психика?
А зачем оппоненту это знать? Зачем читателю знать, в каком состоянии поэт написал те или иные строки? Есть текст. Его можно читать, соглашаться или не соглашаться, принимать или не принимать, противопоставлять ему свой текст. Но это если вас интересует философия. Однако, похоже, вас интересует психология, то есть связь мышления с обстоятельствами: с характером человека, его психическим здоровьем, мотивацией и т.д. Это вполне интересная область исследования. Но другая. Она не имеет никакого отношения к философии, как, скажем, изучение зависимости результатов работы ученого-физика от состояния его психики не имеет отношения к физике.
Это я к тому, что непонятно, в чем позитивный смысл коммуникации в таком ключе. Это как если бы тебя пригласили поиграть и сказали: вообще-то, я играю честно, но иногда – нет...
А мне показалось, что вы выбежали на поле и включились в игру, предварительно не осведомившись о правилах, а потом стали удивляться, почему вам засчитали фол. Вы изначально стали психологизировать сугубо философскую проблему: кто сказал, в каком состоянии, а можно ли ему верить? А это вопросы бытовые, клинические, коммуникационные, но никак не философские. Умение мыслить – это умение проводить границы.
Да. Ваши вопросы я не понимаю. Я не могу их интерпретировать в терминах ограниченной темы. Я не могу в философских терминах сформулировать разницу между одним и тем же философским суждением, высказанным больным или здоровым человеком. И мне кажется, что это не мои проблемы. Вернее не проблемы философии.
Сферой любого философствования является мышление философа, его видение мира, его мировоззрение. И когда вы сами говорите об общих философских проблемах, когда каким-то образом классифицируете то, что различаете в своем мире, вы имеете дело лишь со своим мышлением. Поэтому все ваши замечания носят характер заявлений: а я вижу по-другому, я использую другие слова. Типа «я называю это X, так как он посмел назвать это Y – это же абсурд, это никак не согласовывается с трафаретом, через который я смотрю на Мир.
Да-да, любой философ занимается «упорядочением собственных представлений». Согласитесь, глупо требовать от философа, чтобы он упорядочивал чужие представления, которые, безусловно, отличаются. Нет, конечно, это возможно: вы можете изложить некую вашу концепцию в ваших терминах, и я попробую ее проанализировать, найти недостаточно проработанные места, недостающие звенья, разрывы в объяснении, то есть поработать с объектами вашего мышления в вашей же логике. Но, наверное, не этого мы ожидаем, открывая философскую книгу...
Философия – это не копилка народной мудрости. Множество философских высказываний разных философов не образуют единую непротиворечивую систему. Где вы видели философское высказывание, которое «выдержало критику иных точек зрения»? Назовите хоть одно. Это может быть только некая саморазумеющаяся банальность, типа «Мир есть». Да и ей можно противопоставить противоположное суждение «мир лишь видимость» – ну не принимать же конвенционально одно из них за истинное?
Могу вас заверить, что если бы вы на этой странице поведали миру решение всех философских проблем, то никто бы этого и не заметил, не обратил внимания. Это никому не нужно – ответ на любой философский вопрос важен только для вопрошающего. Поэтому мудрые молчат. А немудрые, типа меня, стремятся к мудрости, перемалывая тонны слов, прекрасно отдавая себе отчет в том, что в них (в словах) никогда не может быть ни мудрости, ни истины. Слова лишь инструмент. Смело пишите все, что знаете, размещайте тексты везде, где только можно – никто не украдет. Мудрость украсть невозможно. Ну и к тому же, что бы вы ни написали про «истину», для меня это не будет иметь никакого значения, поскольку для меня такой проблемы не существует. Ваше решение останется вашим решением вашей же проблемы. Ну, может быть, совпадет с решением еще кого-то, вопрошающего о том же, что и вы.
Будь я мудрецом, я бы молча показал вам на солнце, на комара, сидящего у меня на щеке, и стукнул бы вас посохом по лбу...
Но я не мудрец, я всего лишь мыслитель, а посему сформулирую еще одну проблему, которую вы вскрыли своим словоохотливым комментарием.
Нет Мира вне мира, нет Жизни вне жизни, нет Человека вне человека и нет любви к Любви – есть любовь к миру, к жизни, к человеку.
Парадигмы и прочие игры – такая же часть Мира, как ваше «Большое и Светлое». Более того, как говорили мудрые, что внизу, то и наверху: научитесь видеть Абсолют, Единое в конечном и множественном. Нет многих миров – есть разные точки зрения на единый Мир. И ваша точка зрения, как частная, единичная, ограниченная, ничуть ни лучше и не хуже других: она такая же парадигма, такая же игра, такой же концепт, такое же «отраслевое восприятие», как и другие. Только моя позиция честнее: я признаю конечность своих мыслей, а вы – непрерывно говоря – претендуете на абсолют.
Ну и опять же – гордыня. Вы говорите: «тысячи лет – псу под хвост». Вы позволяете себе давать оценку истории, человечеству, миру? Может, и биологический мир устроен неправильно? Какие-то паразиты, комары, волки зайцев жрут... А вы, типа, знаете, как должно быть правильно. Да-да, помним. И достигается это «правильно» исключительно устранением «неправильных»: тех, кто жрет, жалит и крестится неправильно.
Если хотите понять Мир, Жизнь, Любовь, найдите их во всем, во всем сразу, во всех парадигмах и играх. Чтобы узнать, что такое философия, надо любить всех философов, а не только близких нашей ограниченности. Ведь так просто любить свое родное, а непонятное чужое объявить пустой ерундой.
Надеюсь, вы понимаете, что пафос моего комментария направлен не против вас, не против вашей позиции, а против ее ограниченности. Это такой удар по лбу, призывающий вас оторвать глаза от одной точки.
К терминологической проблеме – что называть философией: внутреннее ощущение единства Мира или текстовые описания этого ощущения? – вы прибавили проблему поиска черной кошки в черной комнате при отсутствии там этой самой кошки. Вы так рьяно стали убеждать окружающих в том, что Истина не может быть выражена словами, что в теориях ее нет, как будто это какая-то выдающаяся мысль, которую стоит только понять – и всем будет счастье. Решите для себя, что нет и не может быть Истины (с большой буквы) в формальных языковых построениях (теориях), и забудьте про это общее место.
Проблем вообще не было бы, если бы вы сидели в позе лотоса и молчали. Тогда я бы принял версию достижения вами Единства (просветления). Хотя при этом никогда не назвал бы вас философом, а то, что находится в вашей голове (Пустоту), – философией. Но вы говорите/пишете. И вот тут я в растерянности. Я не понимаю, зачем в разговорах о благе, о поступках/действиях вы упоминаете слово философия. Философ – это тот, кто написал текст, кто создал свою философию. Возможно большую Философию, как Платон, Кант, Гегель, а возможно философийку – но только и исключительно в форме текста (письменного или устного). Так и поэт это не тот, кто чувствует, а тот, кто пишет тексты определенной формы. И среди этих зарифмованных текстов есть большая Поэзия, а есть стишата.
Хотите быть мудрецом – будьте. Но при чем тут философия? Хотите быть философом – пишите. Но тогда забудьте про слово Истина. Смиритесь с тем, что вам удастся более или менее успешно зафиксировать на бумаге какой-либо концепт, оборот мысли. И только. И это не плохо. Обычная работа обычных людей – что-то производить. Конечное, законченное.
Традиционно в головах людей смешиваются две проблемы: (1) что есть философия? и (2) кого можно считать философом? Философия – познавательная деятельность, предметом которой является мировоззрение (мышление мира) человека и результат которой фиксируется в рациональном тексте (устном, письменном). Философ же – тот, кто занимается такой деятельностью, то есть обязательно пишет (произносит) соответствующие тексты.
И почему-то многих больше всего раздражает слово «текст». Хотя ведь понятно, что любая деятельность является осмысленной только благодаря своему продукту, результату. И не личностно-внутреннему результату (каким бы великим он ни казался, а таким он кажется каждому, пока тот не откроет рот или не возьмет ручку), а результату социумно значимому, результату, который можно оценить. Для философии таким результатом, естественно, является текст.
Ну, можно еще так: текст – это не критерий, текст – это необходимый признак философии (так же как текст для литературы или как мелодия для музыки).
Все, что я ищу в занятиях философией – оформить Откровения, сделать их доступными не только мне. На большее я не претендую. Но я не ищу «истину», не конструирую ее, полагаясь на надежность логики.
Это называется «я хочу стать философом – на большее не претендую». То есть вы описали стандартную философскую (и любую творческую) деятельность, состоящую в фиксации вне себя своего Понимания (мировоззрения, откровения, души, эмоций и пр., и пр.). И если вы обратились к философии – а не к музыке, живописи, поэзии, которые также есть способы «оформления Откровения» – так вот, если вы обратились к философии, то она не подразумевает никакого другого способа оформления, кроме как логическое конструирование. Иначе ваш текст подпадет лишь под рубрики «поэзия», «художественная литература». Весьма достойные способы оформления. Но не философские.
И все же я солидаризируюсь с теми, кто философию относит к типу мировоззрения.
Итак, по вашему, философия есть один из возможных типов мировоззрения? У кого-то религиозное, у другого мифологическое, а есть – философское? А у Канта и, скажем, у Энгельса, у обоих было философское мировоззрение? Или существует множество философских мировоззрений?
Составить представление о том, какое у человека мировоззрение можно пообщавшись с ним. Но я не представляю, как можно выявить философское мировоззрение, отличив его, скажем, от религиозного? Допустим, как-то удалось выяснить: да, мировоззрение философское – так что же, сразу следует назвать человека философом? Независимо от того, написал он что-то или не написал? Это все равно, что композиторами назвать всех, у кого душа поет. А не проще ли и точнее таковыми считать тех, кто пишет музыку – специфичный продукт композиторской деятельности?
По мне так философом можно назвать только того, кто профессионально занимается философией: пишет философские тексты (тут не обязательно образование, статус и пр.). А мировоззрение при этом может быть каким угодно. Конечно, связь между мировоззрением и философским творчеством гораздо более тесная, чем, к примеру, между мировоззрением и научной работой, но никакое мировоззрение, никакие особенности видения человеком Мира не делают его философом.
Безусловно, есть натуры, предрасположенные к философствованию. Но так же, как любого эмоционального человека мы автоматом не отнесем к деятелям искусства, так и каждого любящего порассуждать «за жизнь» не назовем философом. Я думаю, что разделение сферы деятельности здесь первичнее и продуктивнее, чем разделение людей по психологическим предрасположенностям. Второе только размывает границы. Тем более, разделение на «нефилософское» и «философское» мировоззрения, влекущее за собой вторичное разделение философского на философско-религиозное и философско-рациональное и пр., явно избыточно. Думаю, достаточно просто классифицировать мировоззрения, владельцы которых с одинаковым успехом могут проявлять себя в искусстве, в философии, в религии или в науке.
Можно подойти к проблеме еще проще: есть два слова «мировоззрение» и «философия»; философия – это не мировоззрение, а мировоззрение – не философия. Просто даже исходя из того, что они относятся к разным объектам: мировоззрение к конкретному субъекту, а философия к формам социальной деятельности. Исходя из этого их и следует описывать. А потом уж устанавливать между ними связи. Которые, безусловно, есть. А отождествив их изначально, мы просто что-то теряем в познании, упрощаем картину мира.
Итак, мировоззрение – это то, как человек видит мир (миро-воззрение), а философия, наука, искусство, религия – это способы (вполне конкретные) объективации, фиксации вне человека его картины мира, формы представления мировоззрения вне человека.
Любой философ, развивающий свою концепцию, уверен, что она развивается правильно только потому, что она развивается – ну типа мыслится, потому что мыслится. И Кант, и Гегель, и Хайдеггер – все ручались (внутренне) за результат, достигали его, и этот результат был гарантом развития.
Но понятно, что все эти гарантии и поручительства только в себе и для себя. В философии иначе и быть не может. Если, прочитав Гегеля, вы заявите «ерунда какая-то», то будете абсолютно правы (для себя), и никакие заверения ни самого Гегеля, ни его почитателей не убедят вас в продуктивности его метода.
Так что «продуктивность» философии заключается в продуктивности мышления самого философа продуцировать текст. А согласится ли с этим философским продуктом еще кто-либо – это другая проблема.
Действительно, человека, склонного задумываться о смысле жизни, в быту называют «философом», а натуру, тонко чувствующую прекрасное – «художественной». Однако чтобы считаться художником, недостаточно видеть картинки в голове (тут, скорее, к психиатру обратиться следует): художник – это тот, кто обладает профессиональным умением перенести видения из своей головы на холст. Так, на мой взгляд, и философом может считаться не тот, кто просто задумывается о своей картине мира, миро-воззрении, а тот, кто может профессионально (то есть системно, логично, точно, убедительно, в полной мере владея словом) зафиксировать свою картину мира в тексте. И тут действительно не важно, «пишет он при этом тексты или нет», – достаточно и устного текста, как у Сократа. Вполне возможно, рядом с Сократом на камне сидел человек и думал: «вот ведь чушь же несет, не понимает ничего ни в мироустройстве, ни в философии», – но молчал. Кто он, этот молчавший? Философ? Ответ, думаю, очевиден: таких «философов» в каждое время пруд пруди.
Конечно, можно и не дожидаясь продуктов творчества (стихов, музыки, картин, философских текстов), примерно оценить психотип человека, отнести его к художникам или философам, но это всего лишь психологические предрасположения. Говорить о философии, живописи, композиции, поэзии можно только при наличии произведений, выполненных в соответствии с вполне формальными нормами. И уж потом разбираться: кто гений, а кто посредственность – стихоплет и «маляр презренный».
А вы серьезно считаете, что есть существенно-содержательное, а не психологически-воспринимательное отличие устного текста от письменного? Или устная речь – это не текст? Хотя, конечно, возможно и такое различение. Но думаю, что для философии оно излишне. Принципиально различать устный текст от письменного в философии так же нелепо, как отличать звучащую музыку от нотной записи – они абсолютно взаимозаменяемы: любой музыкант, услышав мелодию, может записать ее нотами. А композитор – это тот, кто сочиняет музыку, вне зависимости от того, сам ли он ее записывает или только играет, а записывают другие.
Какое отношение утверждение о предмете познания (свое или не свое мышление изучает философ) имеет к форме фиксации познания. Фиксировать или не фиксировать результаты познания своего индивидуального мышления это не проблема предмета философии, это вопрос профессионализации деятельности. Конечно, можно помыслить «поэта», который восторженно упивается своими внутренними переживаниями, но ничего не пишет – однако, мы вряд ли назовем такого человека поэтом в полном смысле слова? Так и с философом: если он не фиксирует вне себя результаты своего познания – независимо от того, что он считает предметом познания, – то для общества он кто угодно, только не философ.
Ну и кроме этого формального момента, есть существенный деятельный аспект: для многих (для меня, в частности) философское познание непосредственно связано с текстом (письменным/устным); писание/говорение это во многом не способ фиксации познания, а сама процедура познания (как эксперимент для ученого). И опять же, показательно, что для этого познания философу не нужен никакой предмет, кроме его мышления – ему не нужны лаборатории, ему не нужно изучать хоть какие-то особенности других людей – в отличие, к примеру, от когнитивных психологов.
Скажите, а если бы мы обсуждали отличие токаря от плотника или, точнее, токарного дела от плотницкого, то тогда вы мне задали бы вопрос: откуда у вас такая любовь к железкам?
Или вы сможете отличить токаря от плотника по глазам, а не по специфике обрабатываемого ими материала? Художник работает со зрительными образами, композитор – со звуками, а философ – со словами. Вы можете себе представить не говорящего и не пишущего философа? Или токаря, который не выточил ни одной втулки?
Ну и вообще, странное вопрошание. Это все равно, что у писателя спросить, чего это он так любит текст. Или у художника – откуда у него такая любовь к краскам.
Философ не любящий текст, не умеющий словами выразить свое понимание – не философ, а так… в лучшем случае – просто мечтатель.
Вы, я надеюсь, позиционируете себя как философа, а не как историка философии и биографа философов (хотя и это вполне достойные виды деятельности). Так вот, как философ, сядьте в кресло, закройте глаза, забудьте все метафоры типа «философия – это искусство умирать» и задайте себе (именно себе, своему мышлению) несколько вопросов:
Конечно, при условии, что вам неизвестны авторы (для чистоты эксперимента). И, безусловно, следует оставить в стороне вопрос эклектичности текстов – конечно, бывают жуткие смеси науки, философии, поэтики – проблема ведь не в приклеивании ярлыка к конкретной книге, а в различении типа текста, которое мы с успехом делаем и внутри одного произведении: вот этот фрагмент – чистая философия, а вот тут – проповедь.
Если вы решите, что вы можете ответить на поставленные вопросы, можете различить тексты, относящиеся к различным формам познания, хотя бы в самых «чистых» вариантах (а любое теоретическое исследование необходимо основывается на абстрагировании от второстепенных деталей) – так вот, если вы ощущаете, что такое различение возможно, попробуйте сформулировать признаки, по которым вы его проводите.
Это такая философская задача – вы и ваше мышление (и никакой истории философии, цитат, отсылок и пр.). И ни в коем случае не думайте о том, что вы даете определение философии – вы занимаетесь прагматичной рутинной работой по различению типов текста. Сможете?
Смогу ли я почувствовать ареопагатическое созерцание божественного Ничто и чувствование божественного Минимума неоплатонической эманации и при этом отличить ее от символистической эманации в духе трансцендентального идеализма...
Нет. Принципиально не смогу почувствовать. И любого, кто скажет мне, что он – сможет, я без колебаний объявлю безответственным болтуном, шарлатаном от философии – принципиально невозможно почувствовать то, что чувствовал другой человек, тем более в такой сфере, как философия; нельзя с уверенностью сказать: «я думаю так же, как думал он».
Или вы чувствуете? И точно уверены, что чувствуете именно то, что чувствовали-понимали Платон, Плотин, Кузанский, Шеллинг? И можете с легкостью продолжить любой их текст? Написать трактат в стиле Плотина или развить идеи Шеллинга? Откуда такая уверенность?
Да и потом, вам что, их чувства, мысли, понимания передались воздушно-капельным путем? Или эманировали из трансцендентальных высот? Вы же все это просто в книжках прочитали: да-да, вычитали из текстов, созданных этими философами. И знаете вы все эти имена и запомнили все эти мудреные фразы только потому, что эти философы книжки написали.
Как видите, я совсем не спрашиваю у вас про тексты. А спрашиваю про жизнь духа, мышления, философского сознания.
А о чьем представлении о жизни духа, мышления и пр. вы спрашиваете? О жизни духа перечисленных вами философов? Тогда отсылаю вас к предыдущим абзацам. Если же речь идет о вашем философском представлении, то о нем (как и о представлении других, тем более умерших) я могу судить только по тексту.
Сможете ли теперь понять, в чем отличие моего философствования от вашего?
Если судить по этому фрагменту? Могу сказать, что ваше философствование заключается в жонглировании вычитанными из книжек (текстов) заумными фразами, которые, будучи вырванными из контекста, вообще теряют всякий смысл.
Мое философствование заключается в попытках доступно и максимально точно изложить в тексте свое понимание тех или иных проблем – чем, по сути, и занимались все упомянутые вами люди.
Исторический материализм исходно противоречив. Противоречив именно в своих основаниях, а не в выводах (на уровне выводов противоречива любая развитая философская, и не только, теория). Истмат соединяет в одной системе два противоположных подхода. С одной стороны, перед нами материализм, то есть сугубо редукционистская концепция, стремящаяся описать поведение человека, исходя из его биологических оснований, свести все мыслительные процессы, а, следовательно, и любую деятельность человека к психофизиологии, к гормональным процессам. С другой стороны, утверждается исторический подход при анализе деятельности человека, требующий признать безусловное главенство социального над индивидуальной психикой – пресловутое «бытие определяет сознание». То есть «исторический» подход имеет явную холистскую, антиредукционистскую окраску: он утверждает приоритет системной целостности над свободой элементов. (Кстати, в биологии материализм, проявляя явную непоследовательность, упорно держится за редукционизм дарвинизма, даже и не заикаясь о каком-либо значении системности в биологической эволюции, отметая все холистские гипотезы).
Конечно, при детальном анализе можно найти оправдание использования термина «исторический материализм». Следует только обратить внимание на то, что среди всех социальных факторов, влияющих на сознание человека, истмат в первую очередь отмечает наиболее «материальные» из них – производственно-экономические. Хотя и в этом есть большая натяжка – экономические отношения не редуцируются к сугубо материальным процессам и по отношению к биологическому человеку, на сознание которого они давят, должны описываться как сугубо идеальные.
Это короткое суждение о проблемах истмата я привел здесь не для полемики с марксистами, а для демонстрации того, как сложно переплетаются различные подходы даже внутри, казалось бы, жестких монистических теорий.
То, о чем говорю я, для вас просто игра слов. Как и мне ваши вопросы кажутся поверхностной игрой в диалектику.
А что вы хотите? Вы же всплыли на поверхность слов; пытаетесь работать в европейской философской традиции, так и старайтесь ей соответствовать.
Безусловно, вы имеете некую полноту содержания, понимания, и у вас есть два варианта ее представления вовне: метафорический язык веданты, буддизма и пр. трансреальных философских концепций или европейская логика. Насколько я понял, что вы и подтвердили, вы пытаетесь изъясняться логически. И если я вижу, что связь между словами (на уровне слов) рвется, я вам на это указываю. Меня (и вас) в этой ситуации не должно волновать, что где-то в глубинах вашего понимания все эти слова, вернее, обозначаемые ими понятия, выстраиваются в гармоничную систему. Ведь это у вас и для вас. Но мне это не доступно, я вижу лишь отдельные слова, плавающие на поверхности, знаю, какими смыслами эти слова традиционно наделяются в европейском мышлении, знаю, в каких логических отношениях эти слова там находятся, и вот в этой самой европейской традиции не вижу в ваших текстах никакой понятийной нагрузки. По сути, если вы хотите обращаться к людям на их языке (в данном случае на языке европейской философской традиции), то и постарайтесь не выходить за его рамки и использовать соответствующие «грамматику» и «синтаксис». Философия, тем более европейская, это не обладание неким Пониманием, а прежде всего и даже исключительно текст – рациональный текст, в котором должно быть зафиксировано, выражено это Понимание. И рациональность философского текста должна трактоваться как его предельная логичность, однозначность в терминологии и связях.
Я еще раз подтверждаю, что все мои претензии к вашему изложению исключительно поверхностны – какими только и могут быть претензии к тексту, написанному в европейской философской традиции. Тем более, пока философ не разрешит для себя все терминологические и логические (то есть поверхностные) проблемы, говорить о каком-то глубинном содержании, Понимании принципиально невозможно.
Но беда в том, что мы таки европейцы, и с этим надо что-то делать.
Это не беда и не счастье – это определенный язык. Главное – понимать возможности и ограничения каждого языка.
Ответ «Я знаю» требует глубокого самоанализа, и европейские понятия тут не особо могут помочь.
Ну так и оставьте в покое «европейские понятия». Они всего лишь один из возможных языков выражения понимания. Вы можете найти ответы в медитативной практике. А уж если вам так хочется называться «европейским философом», то изучайте язык и строго ему следуйте. Но надо помнить: язык – это не метод поиска решений, он лишь средство их фиксации.
Самое главное – не путать философскую систему и сопутствующие ей психологические практики. Вернее, наоборот, разделять религии, психологические, эзотерические, мистические практики и их философское обоснование.
Яркий пример – буддизм. Философий, философских систем и течений в буддизме множество, и спектр их широк: от материализма (локаятики и чарваки) до практически солипсизма. И эти сугубо философские (теоретические) интерпретации буддизма не имеют непосредственного отношения к «облегчению жизни человека». Аналогично и в христианстве: миллионы христиан ищут прибежища в религии, в ритуалах, молитвах, но принципиально ничего не знают о христианской религиозной философии, которая продуцируется философами для философов же.
Вопрос о том, стоит ли создавать философский текст [я бы добавил: музыку, стихи, картины], чтобы гордо называться философом [композитором, поэтом, художником], открыт...
Согласитесь, здесь можно только улыбнуться. И тут совершенно не важно какого качества продукт: любой, кто пишет музыку – композитор. Мы вправе оценить его музыку и признать ее гениальной или бездарной: автор последней все равно будет композитором – плохеньким, бездарным, но композитором. Философия – это конкретный вид деятельности, и как в любой деятельности даровитость и бездарность оценивается по конкретному продукту, а не по разговору на кухне.
А человек, не написавший ни одного философского текста, не может считаться философом (что бы он там о себе не думал): как мы определим, что он философ, а, скажем, не поэт, если он не производит ни какого профессионального продукта?
Займитесь, прежде всего, уяснением для себя элементарного вопроса: что есть понимание, мировоззрение, откровение и прочие внутренние вещи и что есть работа философа по фиксации этих вещей в тексте? Обычная прагматичная работа. Профессия.
А так вы похожи на человека, которого посещают визуальные образы и который на этом основании называет себя художником. И когда ему говорят: «начни рисовать, сначала горшки, изучи технику живописи (как смешивать краски, как наносить мазок, правильно строить перспективу и пр.)», он отвечает: «это все фигня, это все внешние формальные приемы, схемы, я сам творец своих картинок, и они намного лучше тех, что выставлены в музеях».
Вы все время путаете философию с мировоззрением, с жизненной позицией и прочими психо-социо-гумано-этическими изысками. Они, конечно, ценнее всякой философии – но они не философия.
Неужели многотысячелетний опыт человечества (и философии) не убеждает вас в том, что на этом пути нет никаких общегуманитарных решений – лишь личные искания.
Я согласна, что философствование самоценно для индивида. Но его ведь можно в закрытом дневнике реализовать. Зачем обнародовать? Вообще облекать в любые слова, а не просто молчать?
Так и поэзия, и музыка может внутри звучать... Может и их не надо обнародовать?
«Молчать» это уж точно не философствовать. Так композитором или поэтом мы называем не того, кто чувствует, а лишь того, кто творит – выдает на-гора мелодии или стихи.
А зачем для других? Все просто: вы задаете вопрос, вас интересует, я пробую ответить. Если хоть кого-то интересует, если есть потребители, значит, будет и производитель.
Можно еще и о социальной значимости философского познания чего-нибудь ввинтить, но это всегда можно оспорить. В любом случае философия – одна из неотъемлемых сфер человеческого познания, со своим предметом и своим публичным результатом.
Платоновская, кантовская, гегелевская и любые философские «формулы» есть «всего лишь описание». Проведите границу между предметом философии и самой философией. Ну как в физике: читая учебник, вы же не возмущаетесь, что формула идеального газа не есть сам газ. Так и в философии: есть мышление, и не какое-то идеальное мышление, а ваше реальное мышление Мира, и есть описания этого предмета в рациональном тексте – сделанное вами ли, другими ли. Вам же должно быть понятно, что описание это всего лишь описание, и относиться к нему следует как к описанию. Бессмысленно требовать тождества описания со своим предметом – мышлением.
Происхождение самой идеи подобного тождества понятно: вы в своей голове своим мышлением мыслите свое же мышление и порой, удачно совместив их (что доступно каждому вне зависимости от размера мыслилки, тем более что в маленьком уме все совмещается, безусловно, проще), – так вот, совместив свое мышление со своим же мышлением, вы приходите в восторг от тождества и называете это тождество истиной. Но это не философия, это еще только ее предмет: мышление в самотождественном состоянии. Философия начинается с попытки текстового описания этого предмета: а вот тут и получается «всего лишь описание» – слова, слова, слова.
Философия – это огранка мышления.
Длительная шлифовка его алмазной крошкой мыслей.
Хотя в любом случае результатом будет лишь игра света на гранях. (© Болдачев)
На мой взгляд, в данном определении философия представлена как понятие, определяющее границу нашего мышления, то есть в том смысле, что у мышления имеются грани, границы, пусть и бриллиантовые. А разве мышление может иметь границы?
Ну... это не определение, а метафора, образ.
Но можно и порассуждать на заданную вами тему.
Мышление вообще безгранично. Но философское мышление – это всегда конкретное мышление, мышление, рационально явленное нам, концептуальное мышление, а, следовательно, мышление, имеющее границы. Но эти границы есть не границы мышления вообще, а границы концептов, теорий, систем. И таких границ-граней у философии неконечное множество. Можно сказать, что философствование – это видение границ мышления, поиск границ, огранка мышления.
Мышление бесконечно, хотя и имеет грани.
Хорошо, но тогда закономерно возникает следующий вопрос: а сама философия, идеальный ли она инструмент для такой огранки?
Философия есть одновременно и инструмент, и предмет. Вернее, речь идет о философском мышлении – оно мыслит себя. И это уточнение – про философское мышление – существенно: глупо пытаться огранить полено (тем более, поленом же). Философия бессмысленна вне философии.
Сами философы постоянно находятся в поисках истины и не могут найти ее.
Это постоянное «нахождение в поиске» и есть суть философствования. Это как и в науке: наука не в учебнике, а именно в постоянном поиске ответов на вопросы. Закончатся вопросы – закончится наука. Закончится поиск – закончится философия.
А может, смысл философии не «шлифовать» мышление, а снова и снова будить его, заставлять работать?
На это я уже ответил: зачем глухому будильник? Философ – это тот, кто уже проснулся, кто в поиске, кто «шлифует». А у кого мозги деревянные, тому философия не то, что не нужна, а и вредна. К тому же, в жизни полено полезнее, чем бриллиант – от него тепла больше. Бриллианты – штучный продукт.
А то, что вы подразумеваете под философией, наверное, есть просто научный базис, которому надо следовать в каждой конкретной науке?
Философия имеет лишь косвенное отношение к науке: схожа с ней лишь по своей рациональной форме – строгости граней. И следовать философии (всем скопом, а не индивидуально) нельзя: нет и не может быть общепризнанных философских концептов, типа таблицы химических элементов или законов механики, на которые можно ориентироваться. Философией, как бриллиантом, можно только любоваться.
Ну это вполне понятно – путаница возникает из-за попытки трактовать мои слова в границах традиционных представлений. Это нормально. Ситуация аналогичная той, которая возникает при первом знакомстве с теорией относительности или квантовой механикой. Тут два варианта: (1) либо вы не пытаетесь читать в моих словах ничего более, чем написано, и стараетесь соотносить мои слова с моими же словами, а не с традиционными представлениями, то есть стремитесь понять новую для себя концепцию, ее логику и выводы, которые естественно (по самому факту их «невашести» и новизны) не могут совпадать с вашими, (2) либо списываете это новое на «путаницу» и забываете.
Вас никогда не посещает чувство пустоты всех этих (вообще всех философских) рассуждений? Я не к тому, чтобы кого-то опровергнуть или обидеть. Просто меня часто посещает настроение «все тлен, все тлен». Вот и сейчас такое, поэтому спрашиваю. Может у вас есть рецепт борьбы с этим?
Нет. Рецепта нет. Да и вообще это лечить не надо.
Я не знаю, как вы относитесь к классической музыке, опере, балету, но вы наверняка знаете, что огромное количество людей считает эту сферу искусства пустой. Ну, действительно, выбегает какая-то с заломленными руками и крутится-крутится... Или некто вместо того, чтобы просто по-человечески сказать «а пошли вы все» и уйти, долго-долго поет о том, как ему здесь невыносимо тяжело... «Все тлен, все тлен». Но многим нравится.
Наверное, так же следует относиться и к философии. Она не для всех. Но не в смысле элитарности, а просто разные проблемы поселяются в головах разных людей. Одного искренне интересует проблема «детерриториализации (снимающей оппозиции типа глубина-поверхность, центр-периферия) с последующей ретерриториализацией», другой марки собирает, третий помешан на политике...
Относитесь к философии как к нечто, выходящему за пределы вашего понимания. Ведь, надеюсь, это не единственное, что не вписывается в эти пределы. Я вот полный профан в медицине, юриспруденции, экономике и пр., и пр., далее бесконечный список. И ничего. Знаю лишь, что единственный рецепт бороться с проблемой непонимания – сесть и изучить. А надо ли? Если надо – то в чем проблема?
Не боитесь, что в результате получите только тот результат, который вам хочется?
Я не боюсь получить результат, который мне хочется, я хочу получить результат, который мне хочется. Только так и бывает. Даже при самом «объективном» подходе. Игра в объективность, с одной стороны, стопорит движение мышления, а с другой, что не менее важно, принципиально ограничивает возможность понять не свою мысль. Я честно признаюсь себе, что мне доступна только моя действительность (как и каждому) и единственный способ двигаться – это не вцепляться в нее зубами, имитируя «объективность», а перманентно ее менять. Именно сопоставление разных своих точек зрения (когда стоя на каждой из них ты получил то, что мог получить, получил, что хотел) дает возможность ощутить, что там за этим спектром действительностей, что там «на самом деле».
А вы беретесь – вот вы сами лично – рассортировать философскую библиотеку на заблуждения и не-заблуждения? Интересно, куда вы отнесете свои тексты? А после этого вопроса ответьте себе еще на один: а куда отнес бы ваши тексты человек, чьи книги вы пометили как «заблуждение»?
Но отрицать наличие единой для всех объективной реальности, значит загнать себя в тупик собственной ограниченности и лишь пытаться вербовать себе апологетов
Мне кажется, что вся история философии свидетельствует ровно об обратном: именно констатация наличия единой объективной реальности ведет прямым путем к ограниченности. Это продемонстрировал опыт советского диамата. Да и логика тут проста: если человек уверен в «наличии единой для всех объективной реальности», то при этом он обязательно мыслит, что она (реальность) явлена именно ему (ведь вы же не можете не доверять своим чувствам и мыслям). А все, кто видит по-другому, просто ошибаются. Ведь «объективность» – одна! Так?
Ибо сказано: истина существует, и целью науки является её поиск.
Интересно, а кем сказано? Вами? Я, например, не знаю ни одной научной истины. И не знаю ни одного ученого, который занимался бы поиском таковой. Все ученые заняты более прозаическими делами: поиском решения систем уравнений, измерением нечто и подгонкой решения уравнений под результаты измерения. Где здесь и в виде чего может находиться истина? В виде решения? В виде измерения? Или вы под «истинами» подразумеваете уравнения, решения задачек и пр.? Так и они с развитием науки могут оказаться не только неточными, но и неверными. Так и получается, что наука это не путь к «истинам», а движение от них, перманентный отказ от того, что в какой-то момент считалось «истиной».
Не может же быть так, что некто неправ во всём, а я – во всём прав!
Философия тем и отличается от науки, что существует только третий вариант: оба правы во всем.
Вы пишете: философия есть описание поиска истины. Но если мы не имеем представления об этой истине, описанием чего мы занимаемся?
Ну ведь ясно написано: «описанием поиска». Да, мы не знаем, что такое «истина», не можем описать «истину». Но ведь мы что-то ищем (сами не зная что). Вот описание этого беспредметного поиска, поиска предмета поиска и есть философия.
Ведь по большому счету вся философия – это интеллектуальное извращение. Стоит только пару абзацев у Гегеля или Хайдеггера вырвать. О чем это? Где это они такое узрели?.. Так что тут – либо «философия», либо «удобно и привычно».
А проблемы начинаются сразу же, как только вы переходите от «данности» к логике, то есть когда пересекаете черту «удобно и привычно». Тут и возникают понятия «материя» или «дух», как призванные обосновать нам, что стоит за «данностью», что делает ее объективной? И строятся две противоположные логические системы, каждая из которых неполна, противоречива...
Так что всегда надо видеть границу, которую вы обозначили как «удобно и привычно»: либо без вопросов – и никакой философии, либо бесконечная логическая цепочка, все дальше уводящая от «удобно и привычно» и уже никогда не приводящая к данности.
Объект имеет объективную сторону, т.е. то, какой он есть...
На этих граблях кто только не потоптался. И, вроде, Кант переломил их об колено, чтобы уберечь головы будущих философов. Ан нет – умудряются подставить лоб и под короткий черенок (верно, на четвереньках ползают).
Ну подумайте, как вы сможете отличить объект «какой он есть» от объекта в «вашем представлении»? Что в нем есть? Цвет, форма, и т.д.? Это все слова. Что с чем будете сравнивать? Слова, понятия будете прикладывать к объекту?
Я говорю не о вашей вере в существование объекта вне вас – тут уж вольному воля, – а о проведении границы между вашим пониманием «объективного» и «субъективного»: все, что вы можете сказать и помыслить об объекте, – это лишь ваше восприятие. Вы не можете разделить, разложить по полочкам: мол, вот это объективное, это сам объект как он есть, а вот это мое субъективное его восприятие. На обеих этих полках будут лежать исключительно и только ваши восприятия, разделенные по принципу: вот тут – часто воспроизводимые, похожие на восприятия большинства людей (не по внешнему виду, конечно, по типу реакции), а вот тут – то, что лично ваше, неповторимое и невоспроизводимое. Ну, можно еще много других полочек выделить для частично пересекающихся восприятий – политических, этических, психологических и т.п.
Надеюсь, мы находимся по одну сторону линии под названием «удобно и привычно»? А на нашей (философской) стороне нужно отвечать за каждое произнесенное слово. Тут не может быть: мол «сторона» есть, но указать на нее принципиально невозможно. Здесь ключевое слово «указать». Понимать-верить, что что-то есть вне нас, мы, конечно, имеем право и делаем это (поскольку удобно и привычно), но философия – это, к сожалению (или к счастью), логика, а значит, надо указывать/называть.
Успокоение, наверное, можно найти в простом тезисе: между философией (логикой) и Миром – пропасть, и не стоит расстраиваться по поводу того, что не все можно логично объяснить.
Все-таки мне не понятно, зачем люди пытаются искать точки соприкосновения в философии? Это от неуверенности в себе? От желания к чему-то прицепиться? Или, наоборот, от излишней уверенности в своей правоте? От желания всех подмять под себя? Или от ограниченности взгляда, от неспособности видеть с других точек зрения?
Ну ведь в других сферах все просто: один любит красное вино, а другой – белое, и никаких проблем. Согласитесь, бестактно заявлять: ну как ты можешь пить эту гадость, правильно пить только то, что пью я? А предлагать «давай смешаем и будем пить розовое» просто глупо. Каждый пьет свое, и всем хорошо.
Следует еще заметить, что в быту, чем меньше уровень организации индивидуумов, тем охотнее и чаще они ищут точки соприкосновения: пьем пиво – как у нас много общего, любим футбол – вот радость-то, болеем за одну команду – зашибись как здорово. Аналогично про цвета кофточек и рецепты пирогов, про телевизор и политику.
И, наоборот, чем выше организация общающихся, тем ценнее для них становятся именно различия, несовпадения во взглядах и идеях, при полном безразличии к совпадению вкусов, оценок, мнений.
Меня угнетает, что многие любомудры и раньше, и сегодня вместо поиска понимания гордятся крайней усложненностью или неопределенностью формулировок и построений.
Во-первых, угнетает – не читайте! Или читайте про добро и зло – тоже любомудрие.
Во-вторых, «поиск понимания» – сугубо индивидуальный феномен, и то, что вы для себя называете «пониманием», для другого таковым не является. Это я к тому, что не найдя «своего понимания» у некоего философа, не следует делать вывод, что он не нашел понимания для себя (подразумеваю, конечно, честную философию, а не «профессиональное» манипулирование).
И, в-третьих, что самое главное, после приближения к пониманию должен начаться самый сложный да и единственно значимый этап работы философа: запечатление этого Понимания в тексте. Понимание – это лишь ощущение гармонии, предощущение связей. Между ним и текстом – пропасть. Вот тут и начинается строительство мостов. Тут и появляется усложненность и неопределенность. Если Понимание простое – скажем, тут материя, тут идеальные сущности, одни порождают другие, – то и слов надо немного, и связать их несложно. А если понимание, видение Мира такое как у Гегеля, Хайдеггера?
Конечно, иные философы, недовольные или неудовлетворенные «замыленной» старой терминологией, пытаются для объективации своего (отличного от других) Понимания придумать новые слова – иногда получается удачно, иногда не совсем. Но это их право – они хотят быть понятыми. А мы сетуем, что же они так намудрили, указываем на запутанность, мол, Понимание гораздо проще... Но – стоп. Тут следует задать себе вопрос «а может, это мое Понимание проще, и я всего лишь недостаточно поработал головой, чтобы приблизиться к Пониманию автора?»
Сложность предмета философии тождественна сложности познающего интеллекта, и если вам кажется, что все гораздо проще, чем считают любомудры, провозглашенные мэтрами мысли, то вам следует призадуматься. Хотя и тут проблема: способность призадуматься не выше по уровню способности думать. Однако, конечно, я согласен с вами: проблема соотношения термино-логической сложности философских текстов с их понятийным посылом действительно серьезная. С ней надо считаться. И, самое главное, учиться различать искреннюю любовь к мудрости от лукавого мудрствования.
Я сторонник декартовского метода и ищу ту железу, которая источает мысль.
Вы, по сути, сформулировали основной вопрос философии. Я не про метод, а про «железу». С методом тут попроще: неужели вы думаете, что сам мудрейший Декарт думал-думал…, а после него тысячи мудрейших думали-думали по его методу, и не нашли... А тут кто-то применит его метод и откопает эту «железу»? Тут логично было бы признать, что этот метод не эффективен – имеется в виду не просто думание, мыслительный поиск, а конкретный декартовский философский метод.
Хотя у меня большее сомнение вызывает не столько метод, сколько сама постановка проблемы, форма ее постановки – поиск «железы», поиск локального во времени и пространстве источника мысли. Конечно, можно все не усложнять и не запутывать, а постулировать изначальное, первородное существование этой «железы» в виде, скажем, Бога, Духа, Абсолюта, Всемирного Разума и т.д. Тогда действительно все будет просто: и на словах, и, самое главное, в понимании. Но к этой ли простоте вы стремитесь. Вам простоту или понимание? Вам шашечки или ехать?
...Это врожденные Идеи, и они существуют только в моем Сознании (про ваше сознание можете мне сообщить только вы, но проверить это невозможно)...
Вот вы изложили некую философскую концепцию – мышление своего мышления. Для вас (да и для меня) она истинна, поскольку адекватно отражает свой предмет – ваше индивидуальное Понимание. Если она совпадет с видением еще сотен-тысяч людей, она приобретет и некую объективную истинность как отображение видения множества людей.
Ваша концепция проста? Сложна? Как я уже говорил, ее сложность адекватна сложности вашего видения. Не сложности Мира, а сложности вашего его понимания. Кто-то скажет «я вижу сложнее». Для него ваше понимание будет казаться упрощенным. Но все это, как вы сами пишете, «проверить невозможно» – лишь по статистическим данным продаж книг и цитированию можно хоть как-то ранжировать философские концепции. Хотя понятно, что с точностью плюс-минус две трамвайные остановки.
Тут с верификацией сложновато. Ведь картинка, которую видит философ (его «внешняя жизнь»), и его мировоззрение, а, следовательно, и его философская система находятся в состоянии тождества. Ни один человек – и уж подавно ни один философ – не произнесет: что-то мое мировоззрение неправильно отображает окружающий меня мир, надо его подправить. Скорее, человек заключит, что мир неправильный, – а ведь зачастую так оно и происходит. И поэтому «внешняя жизнь» верифицирует как истинное любое мировоззрение, любую философскую систему: любой философ искренне считает, что описывает Мир таким, «каков он есть».
Никакая философская система не должна противоречить научному знанию...
Почему это? Мои философские воззрения противоречат современному научному знанию (во многих аспектах). И что? Я должен философию подстроить под физику и биологию – под заведомо ограниченные системы, не имеющие ответов на многие вопросы? Я совершенно не понимаю, зачем, к примеру, ориентировать философское осмысление эволюции на столь спорную (по мнению ученых же) теорию типа современной синтетической теории эволюции? Философия по своей сути должна искать выход из тупика, а не отсиживаться в нем, дожидаясь новых достижений науки.
Принимая вашу мысль, следует заключить, что Кант и Гегель должны были заботиться о том, чтобы их философии не противоречили тогдашней науке? Очень странное требование. Что бы мы тогда имели в качестве философии?
Вы же сами понимаете принципиальную ограниченность науки ее текущим состоянием: то, что сегодня в науке считается истинным, в следующей теории будет ложным. И что тут делать философии? Опять себя ограничивать?
Я считаю, подобный сциентизм принципиально неприемлем в философии: его никогда не было и не будет.
Философия вообще не должна выдавать суждения, которые можно эмпирически проверить. Не должна и не может! Высказывание, которое может быть эмпирически верифицировано, не может быть философским. Можете привести хоть один пример такого философского высказывания? Тут ведь все просто: философскими мы называем исключительно и только неверифицируемые высказывания – любое высказывание человека о внешнем предмете, которое можно проверить и подтвердить/опровергнуть, не является философским.
Ну и потом, как вы себе представляете саму реализацию требования «следствия из философской системы не должны противоречить имеющейся научной фактуре»? Философия должна соответствовать результатам (числовым) экспериментов? Нет? Тогда их интерпретации? Так и в самой науке интерпретаций куча. Чему не должна противоречить философия – копенгагенской интерпретации квантовой теории или эвереттовской, конденсационной космогонии, или теории Амбарцумяна? Про теорию эволюции я вообще молчу. А как быть с «фактурой», которой не занимается наука – с той, которая ей не по зубам? Огромное количество фактов (не философских суждений, а именно эмпирически регистрируемых фактов) противоречат современной науке, не вписываются в нее – так что, философия, по вашей логике, должна также их игнорировать?
Плюс к тому, философия должна удовлетворять критерию Пуанкаре: простота и удобство...
Этот критерий принципиально неприменим к философии. Если для вас проще и удобнее думать, что физика должна ограничивать философию, то для меня удобнее и проще думать обратное. Как вы разрулите это противоречие? Простота и удобство (особенно в философии) дело сугубо индивидуальное по определению: кому-то удобнее и проще начинать мыслить от Бога, кому-то – от материи.
Болдачев: «философские высказывания всегда имеют абсолютную истинность в системе автора и относительную в системах читателей».
Нет, это не гипербола – это результат соотнесения/сравнения мысли философа с ее текстовым воплощением.
Философ (да и любой человек) не может (ну если он только не лукавит или не болен) написать то, что не соответствует его мыслям (вопрос умения хорошо и грамотно излагать свои мысли оставим за скобками). И если нефилософское высказывание человека, ну скажем, высказывание, так или иначе касающееся окружающих предметов, можно проверить на истинность (растет за углом дерево или не растет), то философское высказывание, то есть высказывание философа о мысли – о предмете, который находится в его голове, – никакой верификации не подлежит. Поэтому и можно заключить, что философское высказывание абсолютно (всегда) истинно в системе (с точки зрения) самого философа.
Для наглядности надо просто каждое философское высказывание приводить к виду «я думаю, что мир материален» или «в моей картине мира мир материален» (а не просто «мир материален»), подчеркивая, что любое высказывание философа есть лишь его мнение, его личное видение и не имеет ничего общего с предметами вне философа. Так вот, философское высказывание в форме «я думаю, то-то и то-то» (а действительно философское высказывание всегда имеет такую форму) является абсолютно истинным, поскольку выражает лишь совпадение записанной (изреченной) мысли и собственно мысли внутри головы. Или кто-то возьмётся опровергнуть это и доказать, что философ думает другое?
Ну и понятно, что в системах читателей истинность философского высказывания принципиально относительна. Вы читаете чей-то философский текст – именно философский, то есть отражающий мышление какого-то человека – и соглашаетесь или не соглашаетесь с мыслями, зафиксированными в тексте. И это согласие/несогласие зависит не от самого текста, а от вашей модели Мира. Совпадают мысли автора, вернее, их словесное воплощение с тем, что вы сами могли бы сказать, с тем, что соответствует вашему видению – вы говорите «истинно», не совпадают – говорите «ложно». А другой человек прочитает и сделает противоположное заключение. И нет никакого механизма «объективного» установления истинности философских высказываний – объективного в смысле независимо от автора или конкретного читателя. Это, повторю, непосредственное следствие самой специфики философии, специфики ее предмета (мышления), который всегда в голове.
Правда, можно говорить о некой статистической истинности философских высказываний: мол, с этой мыслью (теорией) согласно столько-то человек, а с другой – на порядок меньше. Но понятно, что данное распределение характеризует не саму мысль, а исключительно структуру и состояние общества.
Обычно, обсуждая истинность философских высказываний, смешивают несколько проблем:
(1) проблему формальной истинности философского высказывания вне ее оценки кем-либо – истинность в системе автор-высказывание;
(2) проблему индивидуальной оценки философского высказывания – истинности в системе читатель-высказывание;
(3) проблему социальной значимости философского высказывания или философской теории – в системе социум-теория.
(1) Философское высказывание как высказывание об индивидуальном миро-воззрении (мышлении, Понимании) абсолютно истинно, как, скажем, любые высказывания человека о своих ощущениях. Станете ли вы оспаривать истинность фраз «я хочу есть» или «у меня болит голова»? Аналогично бессмысленно опровергать тезисы «я вижу исключительную рациональность мира» или «я понимаю рациональность лишь как один из моментов нашего сознания». Для точности философские высказывания всегда следует приводить к виду «я думаю, что...». Если высказывание не приводится к форме «я думаю...», то это высказывание не философское. Так вот, любое высказывание о своем мышлении в указанной форме безусловно истинно как соответствующее предмету высказывания (мысли). Конечно, споры на философские темы были и будут, но их следует трактовать не как выяснение истинности того или иного философского высказывания – понятно, что, когда я констатирую наличие у меня некой мысли бессмысленно доказывать мне, что таковой у меня нет. Философские споры имеют только одно значение: выявление границ существующих типовых миро-воззрений, философских концепций и направлений и более тонкое позиционирование спорящих в пределах тех или иных границ.
(2) Индивидуальная оценка истинности философского высказывания читателем также формальна: она делается по принципу, вписывается или не вписывается высказывание в его мировоззрение. Интересно, что тут совершенно неважно, какой смысл вкладывал в высказывание автор – главное, чтобы в голове у читателя нашлось собственное понятие, к которому можно было пристыковать читаемое высказывание. В результате получается заключение об истинности высказывания, которое, как и в случае с автором, не значит ничего, кроме как совпадение высказывания с неким мыслимым конструктом в голове, то есть говорит лишь о личностной ценности это высказывания.
(3) Проблема социальной значимости философского высказывания решается просто – статистически: чем больше читателей признало его истинность, тем оно социально значимее. Можно, конечно, говорить о некой «объективной» (статистически объективной) социальной истинности философского высказывания, но, думаю, это будет некорректно по отношению к тем, кто не посчитал высказывание истинным. А таковые будут всегда вследствие безусловной ограниченности философских систем, множественности мировоззрений.
Извне любая философская концепция опровергается на раз.
И это банально, поскольку для опровержения не требуется ничего, кроме констатации «а я думаю по-другому», «это противоречит моим суждениям», «невыводимо из моих оснований». Как вы «делаете на раз» Гегеля, так и Гегель с ходу делает любую другую концепцию – просто по факту несовпадения. Или вы видите возможность эмпирической верификации философских систем?
Опровергнуть (в точном смысле этого слова) можно только некое суждение средствами системы, в которой оно было сделано. Все остальное – толкание пузиками. Именно поэтому философские концепции принципиально неопровержимы.
Но в толкании пузиками есть и положительный смысл: движение философии идет не в направлении выбора единственно верной философии, опровергающей другие, а единым фронтом критикующих друг друга теорий. Тут все просто: любая философская система опровергает все другие самим фактом своего существования. Все они друг друга опровергают.
Вдобавок такое опровержение – великий стимул индивидуального творчества. Критика – локомотив философии: причем как собственная критика других, так и критика другими текстов самого философа. Это просто эмпирический факт: возьмите философские тексты от Платона до Канта-Гегеля и далее и просто посмотрите на нескончаемое «толкание пузиками». И это не просто пререкания – любая философская концепция появляется на свет именно как альтернатива существующим, как попытка решения проблем, заведших предшественников в тупики.
Но как ни странно, простая мысль о равноценности, рядоположенности философских систем доступна очень малому числу философов, не говоря уже о простых смертных. Многие, уверовав в нечто, приняв одну из систем за свою, искренне считают, что именно их система опровергает все остальные, и потому, безусловно, верна. Логика элементарна: опровергает же – значит, точно верна. Так думают все: и платоники, и неоплатоники, и гегельянцы, и попперианцы... И все, показывая друг на друга пальцами, недоумевают, почему же оппоненты так глупы, что не понимают, что их теории опровергаются на раз другой системой.
Никакие основания не лучше других, а, следовательно, и выводы, полученные из противоположных оснований, несопоставимы: все они истинны в рамках своих формальных систем. Но из этого не следует, что не надо вообще что-то доказывать, строить логические системы.
Доказывать надо. Как надо доказывать теоремы в различных геометриях. Просто надо понимать, что эти доказательства не имеют никакого отношения к так называемой «объективной реальности». Это лишь познавательные акты, способы фиксации миропонимания. По сути, разные философские школы нужны не для соревнования, в котором одна из них должна победить, а для самой игры – познания Мира, которое тем полнее, чем больше игроков в ней участвуют.
Могу лишь добавить: для понимания философских аргументов достаточно самих аргументов, которые, однако, не выводят нас за границы аргументов. Что вы постулировали, то и получили – ничего не добавили, а лишь утвердили для себя свои воззрения. Вы подтвердили центральную идею, главную мысль моих комментариев: все, чем вы занимались, – это доказывали свои основания. Наравне с которыми могут существовать другие основания. Ваши логически точные доказательства никак не могут быть приняты в качестве опровержения других оснований.
И вы ни в чем не ошиблись. Параллельные действительно не пересекаются. В вашей системе. А в другой – пресекаются. Повторю в сотый раз: проблема не в том, что вы что-то неправильно вывели из своих аксиом, а в том, как вы сами отметили, что аксиом может быть много и разных, а значит, и логичных, логически истинных выводов может быть много и разных. И тут не следует искать ошибки. Нужно просто понять, что нет одного-единственного правильного решения. Это же так просто. Стоит только посмотреть на всю историю философии. Ведь вы сами подметили: «иначе не было бы такого множества философских теорий».
Вопрос: может ли философия по-прежнему закрывать глаза на то, что стандарты приемлемой доказательности со времен Платона ушли далеко вперёд. И в современном интеллектуальном круге любое обоснование, если его пытаются провести без эксплицитного изложения условий (определений и аксиом), выглядит неубедительно.
На мой взгляд, при ответе на вопрос о доказательности следует проводить строгое разграничение между математикой и философией, которое вы проигнорировали в своих построениях.
Начала (аксиомы) в математике формальны и случайны: принимай, что хочешь и доказывай что сможешь (в рамках принятого). Мышление при этом допускается в качестве одной из дополнительных аксиом, по сути, и обеспечивающей этот произвол. Мышление принимается как данное. Никто не станет задавать математику вопрос: а почему вы вообще допускаете, что можете мыслить?
Начала же философии – это начала мировоззрения. Уже существующего мировоззрения. И их (начала) нельзя полагать как независимые от мышления. И эта звисимость делает философию в достаточной степени тавтологичной. Например, для доказательства бытия Бога, понятие Бог должно быть постулировано как исходное, а для обоснования материальности мира необходимо постулировать материю как исходное начало мышления.
После понимания этого – со времен Гегеля – философия далеко ушла от уровня доказательности в математике. Гегель понимал, что настоящие основания мышления могут быть только непосредственными и неопределенными и смысл философствования (философских доказательств) не в выводе неких рецептов (теорем, истинных заключений), а в самом философствовании, в самом познавательном мышлении направленном на свои начала. Цель философии не доказать нечто отличное от своих начал, а обосновать сами начала, снять их непосредственность, опосредовать мышлением, замкнуть мышление на мышление. И, пройдя этот круг, приобрести новое Понимание, а не набор формальных знаний (теорем).
Тут все просто: цель философского решения проблемы Единого и многого не в доказательстве истинности какого-либо суждения об этих понятиях, а в понимании, что любое конечное высказывание о началах лишь локально истинно, то есть отрицаемо при смещении границ и уровня мышления. Любое формальное суждение есть только этап, смысл и ценность которого в его преодолении. Суждение – лишь инструмент для расширения границ индивидуального Понимания, и, как таковое, должно быть отброшено. Но не вообще, а лишь как недостаточное на новом уровне мышления.
Такова специфика философского мышления: оно однозначно подразумевает нефиксированность границ мышления, требует от философа перманентного преодоления этих границ. А из этого однозначно следует невозможность, с одной стороны, полагать мышление как нечто внешнее предмету философствования, а с другой – изначально жестко фиксировать границы мышления путем введения конечного числа формальных оснований (аксиом).
Насколько продуктивно использование метафоры «предмет-инструмент» при исследовании философского мышления?
Это не метафора, а точный язык: в каждой сфере познания есть свои инструменты и предмет познания. Насколько продуктивного говорить, что инструментом анатома является скальпель, а предметом – тело?
Весь вопрос в том, что я не знаю, как уловить различие между «неким объектом» и «мыслью об этом объекте».
Ну, это элементарно: вы читаете «предмет философии – внутри философа», это суждение есть объект вне вас; а потом вы думаете «я не знаю, как уловить различие между...», это уже ваша мысль, и не об объекте вне вас, не о моей фразе, а о мысли, которую породила у вас моя мысль. И заметьте, ваша мысль философская – она касается исключительно вашего способа мышления («я не знаю, как уловить...»). Вы мыслите о том, как вы мыслите, – то есть философствуете.
Но можно привести и более простые, очевидные примеры: существуют объекты, которые принципиально не могут находиться нигде, кроме вашего мышления – это философские понятия: истина, идея, свобода и пр. Думая о них, вы не занимаетесь ничем другим, кроме как думаете о том, как вы думаете (мыслите себе) эти понятия.
Являются ли ваши размышления о моем мышлении вне вас философским мышлением?
Нет. Ваши, конкретно ваши мысли могут быть (насколько это вообще возможно) предметом изучения психолога, социолога, но не философа. Ваши мысли, вернее, то, как их понимает философ, могут лишь стимулировать его творчество, но не быть его предметом. То есть, когда я задумываюсь «а как он мыслит то и то?» – я философствую.
После того, как вы изложили свои мысли в тексте, они уже перестают быть вашими в-себе и становятся вашими во-вне.
Они перестают быть мыслями. Они перестают быть мышлением, а превращаются в суждения, в текст. В таком виде они становятся предметом изучения для лингвистов, отчасти для логиков и, кто знает, возможно, в будущем для историков философии.
Тут следует соблюдать предельную строгость: предметом философии является мышление философа, а не продукт этого мышления, не текст. Ощущаете разницу? Здесь может сбить с толку обозначение однокоренными словами двух разных объектов: (1) высказывания, которое иногда называют мыслью, и (2) самого «мышления», которое не есть слова.
Или никто, кроме Гегеля, не сможет философски осмыслить «Феноменологию духа»?
В отличие от нас, которые читают «Феноменологию духа», для которых она является предметом изучения и которые в меру своих способностей пытаются ее осмыслить, предметом исследования для Гегеля было его мышление, результат осмысления которого он и попытался зафиксировать в тексте книги. И понятно, что само мышление Гегеля доступно было только ему, а не нам.
Еще один момент: изучение текста философского произведения, его осмысливание не является философским творчеством, то есть читающий чужой философский текст не является философом. Таковым (философом) он становится только тогда, когда предметом исследования для него становится его собственное мышление, и когда результаты этого исследования будут зафиксированы в виде оригинального текста.
Если я вас правильно понял, философия – не созерцание, философия – созерцание созерцания
Ну, я бы не стал здесь оперировать понятием «созерцание», поскольку оно все же не мышление. Философское творчество – не медитация. Поменяйте «созерцание» на «мышление» – получите мою мысль.
При этом наличие метасозерцания проверить некому. А ну как нет его?
Абсолютно точно. Как и метамышление (мышление мышления). Если вы видите человека, закатившего глаза в глубокой думке, то нет никаких оснований полагать, что он решает трансцендентную проблему, – может, просто мечтает о кружке холодного пива.
И тогда критерий принадлежности к кругу философов по направленности мышления неприменим.
Кто произнес слово «критерий»? Речь шла только о предмете философии. То есть лишь о том, чтó является предметом философского мышления: кружка пива или понятие «свобода». Если, опустив глаза, человек заглянет в кошелек, есть ли там полтинник на пиво – значит, и не было никакого метамышления, а если достанет лист бумаги и выведет на нем слово «свобода» – можно надеяться, что думал о своем думании.
А вот критерий принадлежности к философии всегда вне человека. Философом философа делает не предмет познания, не тот факт, что он подумал о свободе и даже написал это слово, а продукт этого познания: нет последующего текста – нет и философа. То есть мы поймем, о чем человек закатывал глаза, только когда он испишет не один лист бумаги.
А способ фиксации результата познания дает нам основание для различения видов познания: наука, философия, искусство. Надеюсь, вы легко сможете различить, к какому из них относятся следующие фразы: «характерное время процесса», «время – это эпиноумен», «о дай напиться из твоей руки, время».
Мысли, речь, текст, жесты суть проявления мышления, которое нам не дано в непосредственных ощущениях. Поэтому то, куда поместить предмет исследования, внутрь себя или вывести вовне в виде некого абсолюта, – дело вкуса, предпочтений и целей философского размышления.
Полностью с вами согласен – куда конкретный философ поместит свое мышление, где и в виде чего он будет его мыслить: в коре мозга или как облако вокруг головы, или как мировой абсолют и пр. не имеет никого значения. Тут важно одно: где бы это мышление им ни мыслилось, оно недоступно для других и является исключительно его частным мышлением. Как вы и написали, оно «нам не дано в непосредственных ощущениях».
В этом-то и отличие предмета философии от предметов, скажем, научного познания, на которые можно указать пальцем, разъять и дать по частям исследовать коллективу ученых: одним лапки, другим крылышки.
Другими словами, каждый философ изобретает свой велосипед? Мне кажется, что стереотипы накопленного человечеством философского знания позволяет современным философам делать качественные скачки намного быстрее и проворнее избегать известных ловушек мышления. А медитация с чистого листа вряд ли даст какой-то продукт за приемлемое время.
Никто никогда не начинает с чистого листа. Любое творчество (композитора, художника, поэта, философа, и особенно последнего) невозможно без знания основ, без базиса. Но это ничуть не означает, что поэт дописывает чужие стихи, композитор – мелодии прошлого века, а философ додумывает концепцию своего предшественника. Каждый из них признается творцом – поэтом, композитором, философом – только тогда, когда изобрел свой велосипед, принципиально отличный от велосипедов предшественников.
Да и вообще, как это у вас в голове возникла такая ассоциация с «чистым листом»? Ведь понятно, что оригинальное индивидуальное мышление, которое может стать предметом для философского исследования есть продукт всей истории философии, а не случайная данность. Есть процесс формирования мышления (чтения всяких там платонов-кантов-гегелей), и есть само философское творчество, для которого существует только само мышление философа, сформированное изучением ранее накопленного.
Конечно, можно сказать, что человек, изучая свое мышление, познает некое «объективное», исторически обусловленное мышление. Но ведь, как ни крути, непосредственно в познании (здесь и сейчас) ему даны только его личные мысли, его персональное мировоззрение – другое ему недоступно. Ведь глупо утверждать, что кому-то непосредственно дано в познании всеобщее (не индивидуальное) мышление. Тут главное различать безусловную причастность нашего мышления к всеобщему, к нечто надличному и персональную доступность этого всеобщего мышления. Понятно, что любая машина причастна к мировому автопрому и есть его продукт, но катить по дорогам можно лишь на конкретном своем, персонально доступном автомобиле. Так и нам дано только свое (а не чужое и не всеобщее), лишь свое – маленькое частное порождение всеобщего. И знать о всеобщем нам дано только через свое частное. Для понимания этого достаточно представить, что во всеобще есть нечто большее, чем наше. Но это большее никому принципиально недоступно (не в перспективе, а именно сейчас) – доступно нам только индивидуальное.
А то, что мы немного понимаем друг друга, можем общаться, так это не потому, что нам всем доступен всеобщий разум, это лишь следствие того, что наши частные мышления порождены им, есть его отражения, его частички. Попадаются и принципиально несовместимые частички – ну ни одной точки соприкосновения. Так бывает – выщеплены из разных мест всеобщего.
Скорее всего, традиционные возражения против понимания философии как мышления мышления связаны с неосознаваемым смешением понятий «предмет философии» и «цель, смысл философского познания». Схема логического перескока, наверное, такова: раз он сказал, что предметом является частное мышление философа, то и целью философствования он считает этакий нарциссизм (если не сказать грубее) – любование и поигрывание своими мыслями. Однако в философии все так же, как и в любой другой форме познания: изучая частное, мы стремимся познать всеобщее – препарируя клопа, мы исследуем насекомых, мысля свое мышлении, которое только и доступно нам, мы стремимся хоть что-то узнать о всеобщем мышлении. Это и есть цель.
Продолжая начатую аналогию, можно сказать, что каждый сможет узнать что-то о всеобщем автопроме, лишь копаясь в своей частной машине. И сколько он узнает, зависит в большей степени не от его стремления и усердия, а от продвинутости автомобиля: у кого-то запорожец, а у кого-то последний концепт. Хотя, конечно, тут аналогия с философией неточная: ведь, познавая мышление, мы и модифицируем его – постепенно трансформируем изначальный «запорожец» в «порш» (если хватит сил и терпения). Итак, какая бы цель ни стояла перед философом, решить он ее может только копаясь в своем частном мышлении и посредством своего частного мышления.
Даосская притча:
Вдоль всего плетня, окружавшего птичий двор, расселись ласточки, беспокойно щебеча друг с другом, говоря о многом, но думая только о лете и юге, потому что осень стояла уже у порога – ожидался северный ветер.
Однажды они улетели, и все заговорили о ласточках и о юге. «Пожалуй, на следующий год я сама слетаю на юг», – сказала курица. И вот минул год, ласточки вернулись. Минул год, и они снова расселись на плетне, а весь птичник обсуждал предстоящее отбытие курицы.
Ранним утром подул северный ветер, ласточки разом взлетели и, паря в небе, почувствовали, как ветер наполняет их крылья. К ним прилила сила, странное древнее знание и нечто большее, чем человеческая вера. Высоко взлетев, они оставили дым наших городов.
– Ветер, пожалуй, подходящий, – сказала курица, расправила крылья и выбежала из птичника. Хлопая крыльями, она выскочила на дорогу, сбежала вниз с насыпи и попала в сад.
К вечеру, тяжело дыша, она вернулась обратно и рассказала обитателям птичника, как летала на юг до самого шоссе и видела величайший в мире поток машин, мчащихся мимо. Она была в землях, где растёт картофель, и видела питающие людей злаки. И наконец, она попала в сад. В нём были розы, прекрасные розы, и там был сам садовник.
– Потрясающе, – сказал весь птичий двор. – И как живописно рассказано!
Прошла зима, прошли тяжёлые месяцы, началась весна нового года, и опять вернулись ласточки. Но птичий двор ни за что не соглашался, что на юге – море. «Послушайте нашу курицу!» – говорили они.
Курица теперь стала знатоком. Она-то знала, как там – на юге, хотя даже не ушла из городка, а просто перешла через дорогу.
Как знает Рорти, как знаем и мы с вами, нет истинных философских теорий или все теории являются таковыми (истинными) по факту своего появления. Проблема лишь в нашем согласии или несогласии с ними. Вас удовлетворил рассказ Рорти о том, что он видел, перебежав через дорогу, – вы где-то так и сами все представляли. Но философия не пересказ виденного (хотя без текста нет философии), а само беганье на ту сторону. Вот вы бы взяли и рискнули пробежаться – а вдруг там не совсем так, как описал Рорти? Гарантирую вам, однозначно не так. И не то, чтобы Рорти что-то напутал, не разглядел, а просто там все (!) всё видят по-разному. Одинаковы лишь пересказы, тиражируемые на этой стороне для тех, кому страшно или лень бегать. Я говорю об элементарном эмпирическом и здравосмысленном факте: не может быть двух одинаковых философов (как, скажем, и художников, поэтов, композиторов). Второй, пересказывающий, не может считаться философом – максимум пропагандистом, тиражирующим идеи первого. Совпадения могут быть только у поклонников, почитателей-читателей, эпигонов.
А философы видят разное: одинаковость исключена, поскольку то место, куда они ходят, располагается в них же самих. Обычно это гораздо дальше, чем через дорогу. Попробуйте сходить-написать и поймете, что ваш текст не может совпасть с написанным Рорти или кем бы то ни было еще. А если вам изначально ясно, что это будет как у Рорти, то и ходить незачем. Зачем повторять уже известное, сказанное?
А ваша близость с Рорти вполне понятна: прагматизм, с одной стороны, это сокрушительное оружие против любой (!) философии, с другой – безупречная броня в виде уверенности в собственной полезности. Но, к сожалению, прагматизм – этот турнирный рыцарь с большим пером на шлеме – бесплоден, его максимальное предназначение – гарцевать перед публикой. Там, где возникает слово «польза» (в любом ее виде, в любой трактовке), философии быть не может. Полезным может быть все, что угодно, но только не продукт философского творчества. Прагматизм в философии – это не философия, а приживание при ней. Не отрицаю, прагматизм может быть и искренним, самозабвенным, но он всегда бесплоден, как это ни странно звучит по отношению к «полезному» направлению в философии. Хотя тут все понятно: прагматизм (особенно прагматизм Рорти) направлен не на созидание, а на демонстрацию бесполезности всего, кроме него самого.
В философии не действует кумулятивный эффект: каждая философия должна начинать с начала, в ней всегда все новое, в ней невозможно сослаться на предшествующий опыт, тем более чужой – скажем, для обоснования своей мысли привести цитату из Платона или Канта. Как иллюстрацию – да, но не как логический аргумент.
Философское познание как познание индивидуального мышления всегда есть познание нового и уникального. И именно этим интересно. Если же некто занимается пересказом и анализом существующих концептов, то его трудно назвать философом – так музыковедов и литературоведов мы не называем музыкантами и писателями. Вообще это дикое, нелепое упущение – то, что мы не разделяем философов на «философов», «философоведов» и «преподавателей философии», как это принято в музыке и литературе. На филологическом факультете готовят литературоведов и преподавателей литературы и русского языка, а не писателей, которые являются штучным, уникальным, самозарождающимся продуктом. Так и в консерватории музыковедов учат отдельно от музыкантов и композиторов – первые не обязаны сами исполнять или сочинять музыку. И только на философском факультете все смешано. Нет даже термина такого, «философовед» – все философы.
Однако тезис «каждая философия должна начинать с начала» вовсе не означает, что каждый философ должен начинать с нуля, самостоятельно проходить весь путь от античных первооснов до постмодернистского финала. Чтобы кого-то можно было с полным основанием назвать философом, у него безусловно должно быть философское мышление, которое формируется только и исключительно в результате изучения всего предшествующего философского наследия. И только потом может появиться своя философия. И тут уж точно только своя, со своими основаниями и финалом.
Читать немецких философов, а особенно Гегеля и Хайдеггера просто пытка.
Нельзя писать Книгу (я не говорю о черновиках) как эксперимент – кидаться молотками невежливо.
У автора бывают разные задачи: (1) зафиксировать свое понимание, сделать попытку построить систему, теорию или (2) популярно изложить, объяснить уже существующие концепции. Вы же понимаете, что Гегель и Хайдеггер даже не задумывались о том, будут ли их тексты понятны кому-либо или нет: они строили системы, пытались хоть как-то воплотить в словах свое видение. Можно, конечно, сказать «а зачем такие книжки издавать?» Мол, понаписали («черновиков»), вот сами и читайте, ну друзьям дайте полистать.
Тут, во-первых, есть чисто психологический момент: действия должны завершаться результатом, а для философа результат – это всегда публичный (опубликованный) текст. Вы же не назовете композитором того, кто удовлетворится лишь насвистыванием мелодии под нос. Во-вторых, книга – это повод для других двигаться вперед (вот и вы беседуете со мной, написали много интересного, а если бы все осталось в черновиках в моем столе, то читали бы Хайдеггера).
Полностью с вами согласен, кидаться молотками плохо, но если бы их не кидали всякие гегели и хайдеггеры, то никто никогда не научился бы эти молотки ловить. Есть такой труд – построить логическую систему, и есть труд – ее понять. Правда, конечно, можно прибегнуть к помощи передаточного звена – популяризатора-интерпретатора – и поглощать уже предварительно разжеванную пищу. Вот большинство и знает диалектику от популяризатора-Энгельса. И спорят с Гегелем (скажем, тот же Поппер), даже не подозревая, что предмет их нападок – каким-то образом понимаемая ими диалектика – не имеет ничего общего с гегелевской Логикой.
Можно и проще: вы и от специальных книг и статей по физике будете требовать популярности? Теория (физическая, философская и т.д.) есть теория. Учебники и научпоповские книжки – потом..
Я немецким не владею, но мне кажется, что их русские переводы не совсем адекватны ведь перевод философского текста это всегда собственное понимание переводчика.
Как говорят знатоки и русского, и немецкого русский перевод Гегеля на порядок понятнее и стройнее – Гегель писал на одном из диалектов, и даже не все его немецкие современники могли хоть что-то понять. Так что – читайте смело. С Бибихиным (переводчиком Хайдеггера) сложнее – он много своего привнес и с языком (русским) у него посложнее.
Я по своему преподавательскому опыту знаю, что объяснить можно что угодно и кому угодно, вопрос только в ресурсах и мотивации. Если объяснение непонятно, значит учитель сам не понимает, о чем говорит.
Если это камень в мой огород в ответ на молоток в голову, то тут все просто. Я или вы так ли, сяк ли, но можем сейчас объяснить кому угодно, что такое «диалектическая логика», а также что такое «распределенная во времени система», «уровневый отбор адаптивных новаций» или «глобальный принцип относительности»*[Концепты, введенные мной в книге «Новации»]. Сейчас! А смогли бы мы это сделать это до первого формулирования этих понятий? Объяснить можно что угодно, если это «что» хоть кем-то уже зафиксировано в логической системе.
И это логичная (зацикленная) подводка к вашему конечному посылу о Книге (с ответа на который и начинался этот пост). Ловите молотки. Не уворачивайтесь от них. Если что непонятно – объясню. Хотя вы больше предпочитаете сами рассказывать, что вполне естественно и понятно.
Не подставляйте голову под поролоновые игрушечные молотки. Читайте Гегеля – очень хорошая встряска для мозгов.
Если бы от меня зависело вводить или не вводить философию в школьную программу, я бы еще сто раз подумал, склоняясь, скорее, к отрицательному решению.
Во-первых, здесь, конечно, изначально надо разделить предметы: «философия» или «история философии».
О преподавании истории философии, конечно, можно было бы подумать, но тут существует грандиозная проблема – учебник. Вы же понимаете, что уровень школьных учителей (а имеются в виду, скорее всего, учителя истории) не настолько высок, чтобы они смогли хоть как-то объяснить отличие, скажем, диамата от гегелевской диалектики. Так вот, если появится хороший учебник доступный для учителей и учеников, только тогда можно будет вообще о чем-то говорить. (Ко мне иногда пристает уже повзрослевший сын: мол, напиши о философии популярную книжку, ты ведь так понятно мне много чего объясняешь. А я отвечаю: напишу-напишу, но пока еще есть для самого непонятные вещи – не до популяризации.)
Но самое главное, конечно, не учебник. Даже при изложении истории философии конкретным человеком (учителем) по конкретному сбалансированному учебнику не избежать оценочно мировоззренческого момента. Если математику детям может преподавать и буддист, и каббалист, и материалист, то можете представить себе, что произойдет, если какой-либо «ист» будет трактовать историю философии? Имеет ли право государство подвергать детей такой опасности? Тут с преподаванием истории всё никак не разберутся, а какой произвол будет с философией? В истории хотя бы есть факты, есть бытово понятные события (победили, отравили и пр.), и это можно преподавать, а в философии принципиально нет ассоциаций на уровне здравого смысла.
Можно указать еще множество причин, по которым философию не следует преподавать в школе.
Например, в философии нет «начального» простого уровня – нет своих «дважды-два-четыре». Если дети вполне могут понять эвклидову геометрию, то античная философия (не говоря уже о древневосточной) намного сложнее диалектического материализма. То есть, если соотносить различные формы мышления, то можно выделить: здравый смысл, научное мышление, философское мышление. Так вот, философское мышление в этом ряду – это «высшая математика», которую принципиально не освоить без обладания научным мышлением (алгеброй) и, тем более, на уровне «арифметики» здравого смысла.
Потом, философские категории – это не истоки мышления, а его результат, обобщение уже сложившегося мышления, а, следовательно, они принципиально не могут быть осознаны школьниками – к философским вопросам приходит только зрелый ум.
Далее, обучить философии, философскому мышлению может только философ, а много таких вообще? Я уже не спрашиваю, можно ли таких найти среди школьных учителей.
Если мышление на уровне элементарной математики и химии, в принципе, может пригодиться всем (да и то в очень малом объеме), то философское мышление уж точно не востребовано. Введение философии в качестве обязательного предмета приведет лишь к очередной профанации – навсегда отобьет всякий интерес к этому предмету.
Ну и самое главное – нет никакого особого способа мышления, которому можно было бы учить. Мы имеем лишь слепки с мышлений философов в виде их текстов, порой столь же путанные, какими, наверное, были и их мысли.
Учитывая все сказанное, можно даже задуматься, а не убрать ли философские факультеты из университетов? Они же не философов готовят. Ну, если только одного на сотню-тысячу. Хотя, наверное, ради этих единиц игра стоит свеч.
И я понял, что постмодерн это не игрушки. Это вирус хуже менингита и сифилиса. И если ему не давать умный, квалифицированный и беспощадный бой, то он заполнит все.
Постмодерн – это не болезнь философии. Мол, есть некое здоровое философское тело, а тут на нем прыщик. Постмодерн – это сама современная философия. Ну какая есть... Постмодерн – закономерный итог ее многовекового развития. Если хочешь посмотреть на эту историю во всей красе – надень очки постмодерна. Но потом не забудь снять.
Единственный способ уничтожить постмодерн – это не бороться с ним (это совершенно бессмысленно – у него нет позитивной программы, разрушать нечего), а переболеть и преодолеть. Собрать нечто новое из всего им нашинкованного, изрубленного в клочья, истертого в пыль. Но именно новое. Пока будет появляться старое – все пойдет под тот же нож, заточенный на то, чтобы покрошить любое соединение привычных категорий.
Повторю свою изначальную мысль – не существует сейчас того тела философии, о болезни которого можно было бы говорить. Я имею в виду актуальную современную философию, а не библиотечную, не историю. Ни Платон, ни Спиноза, ни Кант, ни Гегель не могут болеть. Их не надо лечить. Их надо читать.
Я отвечаю вам не для того, чтобы оправдать, обелить постмодернизм, а чтобы точно сформулировать проблему, задачу, правильно выстроить стратегию отношения к нему, а, следовательно, оценить возможное будущее философии. Ведь, по сути, ваш призыв сводится лишь к лозунгу «назад в прошлое», отсечем злокачественные новообразования и забальзамируем философское тело на том историческом уровне, который вам лично покажется приемлемым.
Все ваши примеры борьбы с болезнями философии в прошлом (Платона с софистами и пр.) указывают именно на то, что вы неадекватно оцениваете ситуацию. Все прежние «болезни» действительно были болезнями – отклонениями от существующей актуальной нормы, изъянами на, по сути, здоровом теле. Их отсечение действительно облегчало движение философии, давало ей толчок к развитию. Но сейчас-то ситуация совершенно другая: сейчас нет здорового тела философии, и постмодерн не паразит на нем. Постмодерн – это само тело современной философии. Ну да, рыхлое, дряблое, расползающееся. Но другого нет. Повторю: есть библиотечная философия – но это история, это литература, это не наша философия. Конечно, никому нельзя запретить жить в прошлом, но сама эта философия не живет в настоящем.
Так вот, корректнее было бы ставить вопрос об общем болезненном, предкоматозном состоянии философии, чем о какой-то отдельной болезни, которую только стоит вылечить – и философия вернется к прежней молодости. Однако вы сами вряд ли обрадовались бы, если бы дряхлый папик постмодерна (читай «современная философия») вследствие хирургического вмешательства, вживления имплантатов, убирания складок вдруг вновь зашевелился и приподнялся, ухмылкой намекая на долгие годы здравствования.
Можно сказать и так: ваш лозунг «убей постмодернизм» самый что ни на есть постмодернистский. Они убивали автора, субъекта, Бога... но пока, в отличие от вас, не додумались до абсолютного теракта – убийства самой современной философии. Конечно, понятно желание устранить дряхлого и немощного крестного отца, но оно целесообразно лишь тогда, когда уже рядом вырос молодой и сильный. Вы же предлагаете загнать в гроб последнего представителя клана и всем спуститься в склеп.
Преодолеть постмодернизм можно только через понимание его. А вы даже не стремитесь к этому. В вашем тексте есть фраза, по сути, породившая постмодерн как таковой: «я знаю, что есть культура, есть мышление, благо и истина». Постмодернизм – это протест против таких вот «я знаю», против установления стандартов на культуру, мышление, истину. И основная задача, функция, цель постмодернизма камня на камне не оставить от всех этих стандартов. А вы опять хотите предложить нам свои археологические памятники. Вы закрываете глаза на то, что постмодернизм это не извращение классических традиций философствования, не стремление их уничтожить, не ответ на них, а вопрос к ним, вопрос к вам: имеете ли вы право на абсолютизацию знания (тем более не вами добытого – унаследованного)? А вы, не принимая этот вызов, просто хотите уйти от ответа, хотите ликвидировать то, что посмело задать вам вопрос, усомниться в вашем праве задавать вопросы лишь себе самому.
Вы знаете, «что такое хорошо и что такое плохо». А вы уверены, что ваше «хорошо» и «плохо» абсолютны? Скажем, вам повезло, вы нашли себе адекватную нишу в прошлом, а что делать современным молодым людям, уже не воспитанным в парадигме стандартов? Остаться без собственной философии? Спуститься к вам в склеп?
Так вот, новое это всегда новое. Новое не может быть ни плохим, ни хорошим. Новое это то, что приходит на смену старому – и уже хотя бы этим оно хорошо. И вы верно уловили черты этого нового: «У каждого ведь будет свой космос, сиречь виртуальный мир». Но испугались этого – оно и не мудрено: испугались свободного многообразия, в котором вам так легко затеряться.
А если говорить о «виртуальном мире» – так ведь это прекрасно, когда мир не только создается под себя и для себя, но и легко меняется, подстраивается, настраивается на другие космосы. Ведь именно это и подразумевается под виртуальностью: текучесть, мимолетность, свободность, отсутствие жестких внешне заданных структур. А ваш фундамент уже никуда не денется – он есть, от него не уйти, его не надо защищать. Вся новая виртуальность, любая новая философия может быть построена только на нем. Но она сама уже не может быть фундаментом, не может быть фундаментальной.
А постмодернизм подготовил почву для этого нового. Сам он, конечно, повернут лицом к вам, в прошлое. Он неспособен создать новое, поскольку его предметом является старое. Его задача – вгрызаясь зубами, царапая ногтями, пиная ногами, разрыхлить верхний слой фундамента, нарастить почву для новой философии и напоследок удобрить ее собой.
Постмодерн не более «нечеловечен», чем классическая немецкая философия. Даже наоборот – в отличие от монизма, тоталитарности прежних систем, он однозначно заявляет о плюрализме, ценности каждой точки зрения. Как я уже писал, вы скорее всего сделали свои выводы на основе культурного, а не философского постмодерна. Хотя и в постмодернистской философии есть всякое – слабоодаренные индивидуумы в первую очередь населяют модную нишу. Может быть, поэтому и складывается впечатление ущербности этой философии.
Любая область деятельности замкнута сама на себя, осмысленна только в собственных терминах, и, безусловно, выглядит тавтологично извне. Человек, понимающий это, не будет на каждом углу трубить о том, что, если в его терминах невозможно сформулировать содержание другой области, то этой области не существует либо она исходно ущербна. Таким образом он лишь демонстрирует свою ограниченность. И что еще прискорбнее – непонимание этой ограниченности.
Если найдутся хотя бы два человека, видящих смысл в неком объекте, значит, существуют и этот объект, и этот смысл. Ваше же утверждение, что вы в упор не видите этого объекта или не видите этого смысла, не значит ничего большего, чем «я не вижу», то есть ничего не сообщает о самом объекте, а говорит лишь о специфике вашего зрения, отличающегося от зрения первых двоих.
Или проще: видимая тавтологичность суждения свидетельствует не о бессодержательности этого суждения, а лишь о неразличении воспринимающим смысла входящих в суждение терминов. Так вы намедни, увидев в одном предложении слова «субъект» и «сознание», вполне резонно отметили его (предложения) тавтологичность. Но в моей терминологии, в моей системе эти два слова не синонимы, и предложение наполнено смыслом, который для вас просто недоступен по причине неразличения вами двух разных понятий.
Так и с философией: допустите, что ее смысл лежит за пределами разрешения вашего понимательного прибора, для вас этого смысла нет. Но это не значит, что нет самого объекта и тех людей, которые различают в нем разнообразные смыслы. Ведь это так просто. Я, например, не имея безупречного музыкального слуха, не услышу разницу в четверть тона, а значит, некоторые моменты четвертитоновой музыки для меня недоступны. Но не делать же мне на этом основании вывод, что такой музыки нет.
«Критерий Истины есть практика». Ну да, где-то так. Где-то, но не в философии. Какая там практика? А ведь, казалось бы, именно философские истины должны претендовать на статус Истины. Не о физической же формуле идет речь, не об изобретении – таковые, действительно, подпадают под критерий практики, но сомнительны в роли «Истины», они лишь правильные, удачные, удобные решения.
А если для вас истина «конкретный предмет» – носите ее в кармане, доставайте, показывайте: вот, мол, смотрите, а у меня «истина». Все восхищаться будут. Только берегите ее, а то украдут. Хотя кому она такая нужна – в кармане, в виде предмета...
Или вы считаете, что истину можно найти в учебнике – в виде предложения, определения, закона? Или в учебниках истины нет? Есть? Там одни только истины сплошные? Не только? А если там не только «истины», то как отличить их от «неистин»?
Хотя я спокоен, когда на земле есть человек, для которого истина «предмет».
Возможно ли утверждать, что некоторое высказывание будет ближе к Истинной природе рассматриваемого явления?
А что это такое, где она, «истинная природа»? Это некоторое безусловно истинное высказывание о явлении? Я думаю, тут просто надо отсылать себя к Канту. Явление – это всегда и только то, что нам дано в конкретной деятельности, оно в большей степени характеризует не объект, а саму деятельность. Мы не имеем права говорить об элементарной частице как таковой: физика, по большому счету лишь оперирует показаниями наших (нами изготовленных) приборов. Будут другие приборы – будут другие «явления». Представление об объективном существовании предмета познания, о наличии у него чего-то независимого от нашей познавательной активности давно уже в прошлом – и в философии после Канта, и в физике после квантовой теории.
Собственно, меня смущает то, что отказ от стремления к некоей абсолютной истине, обоснованный указанием на релятивизм любой теории, будет означать отказ от поиска Истины.
Вам шашечки («абсолютную истину») или ехать? Вам нужно установить некоторые отношения между некоторыми явлениями в конкретной деятельности для нужд этой деятельности – или где?
Когда ученые делают открытие... можем ли мы утверждать, что вторая лучшая теория находится ближе к некоей истинной теории?
Нет нельзя. Теория относительности не более и не менее истинна, чем теория Ньютона. Просто у этих теорий разные области применения, разные границы. Новая теория добавляет нечто к наличному знанию и часто никак не отрицает предыдущее – иногда лишь делает поправки. Формула расчета импульса и координат в классической механике не менее истинна, чем квантово-механический принцип неопределенности. Это два истинных высказывания, сделанных в разных научных парадигмах. Ну, сами посудите, что нам даст Единая теория всего? Мы что, перестанем рассчитывать механизмы по старым добрым уравнениям сопромата? Будем использовать для этого формализм струн в нацмерных пространствах? Сопромат истинен! Даже более истинен, чем любая теория суперструн.
Тогда как при постулировании релятивизма любого знания убедиться в том, что мы движемся к истине, а не в некотором практически случайном направлении?
Ну, во-первых, тут надо осторожнее с обобщениями – разговор о релятивизме касается исключительно философии, а не науки вообще (направление движения науки и критерии истинности в науке – это отдельный разговор). Во-вторых, по сути, все с точностью до наоборот: если мы, исключая варианты, принимаем лишь одно направление движения (в философии или в науке), то именно тогда мы рискуем попасть в ситуацию случайного выбора. Опыт СССР и в философии, и в науке (с генетикой, кибернетикой и пр.) ярко демонстрирует эту мысль. Релятивизм, изначально принимающий возможность множественного, всестороннего описания, гарантирует создание общей картины с сохранением частных результатов, достигнутых на отдельных направлениях. В-третьих, релятивизм в философии не постулируется, перед нами просто эмпирический факт: до сих пор в ее истории мы наблюдали именно разнообразие систем, сосуществование множества не только расходящихся, но и противоположных направлений.
И самое главное, давайте задумаемся о целях познания. Их можно выделить две: (1) прагматическая – получить конкретные воспроизводимые результаты для обеспечения конкретной деятельности; (2) мировоззренческая – получить максимально широкое понимание Мира. Для первой цели никакая Единая абсолютно истинная теория, никакая Истина не нужны: будут новые деятельности, будут новые знания, ничуть не отменяющие существующие, уже работающие в других деятельностях. Относительно второй цели идут споры: некоторые верят в возможность единственно правильной теории, единственно верного взгляда на Мир, в возможность произнести фразу, которую можно будет предъявлять как «абсолютную Истину». Другие, и я в их числе, считают, что максимального понимания Мира можно достичь только рассматривая его с разных сторон, то есть, приняв равноправие всех возможных логических систем, всех точек зрения. И никакая формальная теория как конечная, основанная на ограниченном числе постулатов принимаемых на веру, не может исчерпать сложность Мира – любая логическая система просто по своей сути всегда будет лишь одной из возможных ограниченных его проекций.
Иной раз кажется, что в современном мире откровенно не хватает истины. Не какой попало, разумеется, а вполне определённой. Может, в том и состоит социальная задача современного философа, чтобы определить, какая именно истина нужна, и точечно дать её? Ну, что-то вроде акупунктуры разума (иглоукалывания).
Думаю, что Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Гитлер так и думали – нужна одна «истина» на всех. Может, все же наоборот: не хватает понимания, что нет и не может быть «единой истины», что благо, когда каждый приходит к своей?
Или так: абсолютная истина в том, что единой истины нет.
А что это за МЭЛСовско-Гитлеровская истина, которая «одна на всех»? О чём это Вы?
Я имел в виду множество аспектов жизни вообще, жизни как природного явления, и говорил о вопиющем недостатке понимания в обществе каких-то конкретных аспектов. В такой ситуации задача философа видится в том, чтобы выявить критические аспекты (точки) и дать образцы их нетривиального пронзительного понимания. При этом я вовсе не подразумевал ни однозначности, единичности таких образцов, ни их навязывания – они выставляются как идеи на ярмарке.
Так и я об этом же – о нехватке в обществе идеи. А перечисленные мной персонажи как раз и выявили «критические аспекты (точки)», надавили на них, «дали образцы их нетривиального пронзительного понимания» («экспроприация экспроприаторов», «идея сверхнации»), восполнили «непонимание в обществе каких-то конкретных аспектов». Очень конкретных.
Но это шутка. Просто демонстрация того, как легко можно повернуть слова.
А если серьезно, вы действительно думаете, что общество может воспринять нечто «нетривиально пронзительное»? Все предшествующие философы вам кажутся недостаточно нетривиальными для выполнения этой миссии? Или слишком нетривиальными? Типа Гегеля и Хайдеггера? Настолько слишком, что потребовались другие «философы» (перечисленные мной ранее), чтобы довести явленные ими образцы до ума и до умов?
Тут либо-либо: либо философия, либо лозунг на заборе для акупунктуры мозгов.
Общество в отношении философского мышления (мышления высокой общности) – пирамида, чем выше слой, тем более вероятно, что он может воспринять нетривиально пронзительное. В конце концов, не воспримет – значит, не созрело, не пришло время.
Тут много аспектов.
(1) Философия, как и квантовая механика, как и классическая музыка, принципиально отсечена от общей массы. Если и рисовать пирамиду, то с очень высокими ступеньками, карабкаться по которым наверх доступно немногим. И тут дело не во времени – никогда философия не будет понятна обществу. Она по своей сути элитарна – как, скажем, теоретическая физика.
(2) Чтобы заниматься «иглоукалыванием», главное, чтобы было куда ввинтить иголку. Если человек далек от классической музыки, то пронзительная нота пролетит мимо ушей ничего не затронув. Так и с философией: если нет философского мышления, то куда колоть? Занятие сродни метанию бисера.
(3) А если пытаться адаптировать философские иголки под общественное мышление – чтоб достало, проняло – то и получаются тривиальные идеологические колы, не имеющие ничего общего с пронзительной философией.
Слово «объективно» мы используем для обозначения коллективно (или даже индивидуально) воспроизводимого опыта: если вы раз за разом наблюдаете одно и то же, вы говорите, что это объективно, тем более, когда и окружающие подтверждают ваш опыт. Или объективны логические (математические) выводы – по сути, это частный случай воспроизводимого опыта: делаем так-то и так-то, получаем всегда одно и то же.
Самое главное здесь это связь результата с операцией. Другие операции – другой результат. Поэтому говорить об абсолютной объективности некорректно. Объективность всегда относительна, релятивна.
Объективное познание дает знание типа «я делаю то-то и то-то и получаю вот это или логически соединяю такое суждение и такое и однозначно получаю вот этакое». Любое абсолютное высказывание (всегда, везде, во всех случаях) без указания условий и правил не имеет отношения к объективному познанию.
В таком случае становится непонятно, что понимать под «абсолютно объективной истиной». Любое сделанное нами заключение может быть истинно/ложно в рамках конкретного действия (деятельности), в пределах конкретного языка и логической системы (теории). Истинного/ложного вообще – на все случаи жизни – не бывает.
Хотя, конечно, если под «объективной истиной» понимать именно воспроизводимый в рамках опыта или логических операций результат, то да, таковая существует. Но чтобы не путать такую формальную «объективную истину» с Истиной (философским понятием), корректнее ее называть эмпирически или теоретически истинным высказыванием.
Проблема в том, что вы констатируете отсутствие «подлинной истины Бытия» там, где ее и быть не может: ну нет ни в физике, ни в философии этой самой «подлинной истины», не может ее быть в любом говорении.
Вы, имея где-то в себе представление о «подлинной истине Бытия», читаете чужие тексты и, не находя ее (истину) там, ставите это в укор пишущим. Но это ведь ваша проблема, ваша ошибка, ваша беда, а не авторов: вы стали искать истину там, где ее не может быть – в словах. Да еще не всегда отдаете себе отчет в том, что и в ваших словах не больше этой самой «подлинной истины Бытия», чем в текстах других. Не потому, что вы неточно, неясно выражаетесь, а потому, что истина невыразима словами.
Образно говоря, философия – это не здание, а строительные леса, карабкаясь по которым и надстраивая которые мы пытаемся уловить черты «подлинной истины». И нет ничего более губительного для философии, чем выдавать свой фрагмент конструкции за истину или пытаться выискивать истину в структурных построениях. Однако следует понимать, что без этого строительства философия невозможна, вернее, она и есть это строительство.
Вы видите разницу между суждениями: «X есть то, к чему стремится познание, X есть глубинный смысл и суть познавательной деятельности» и «Y – это правильность решения задачки, подтверждаемая ответом в конце учебника»? Вот просто по ощущению, могут ли X и Y обозначать одно и то же? Конечно, нет – перед нами два понятия. Но так сложилось, что эти два разных понятия порой обозначают одним словом или двумя, но однокоренными: «Истина» (X) и «истинность» (Y). Мы говорим «истинность высказывания», «истинное предсказание теории», «истинность показаний свидетеля». Ведь согласитесь, слово «истинность» в приведенном ряде фраз не имеет ничего общего с «целью познания». Тут мы имеем дело просто с истинностью, верностью, правильностью, соответствием чего-то чему-то: решения – ответу, суждения – его логическому выводу, теоретического предсказания – опытным данным, свидетельских показаний – результатам дознания. И совсем необязательна при этом «привязка к практике» – математическое выражение является истинным или ложным не потому, что оно используется для решения какой-либо прикладной задачи, а просто по своей логической сущности. Истинность математического (логического) суждения означает только одно: оно получено из исходных аксиом (истинность которых лишь допущена) согласно правилам, установленным в конкретной математической теории (логической системе). То есть критерии истинности в разных сферах разные. Если говорить об истинности суждения «за окном идет дождь», то она действительно подтверждается «обращением к практике» – выглядыванием в окно. Если же мы рассуждаем, скажем, о математике, то критерием истинности является соответствие принятым правилам (которые могут быть произвольными).
Самое неприятное в проблеме «истины/истинности» не то, что многие по-разному понимают и трактуют эти термины, а то, что они их не различают: говоря об Истине, как смысле, сути познания, ту же обозначают этим словом эмпирически подтвержденное предсказание конкретной научной теории, то есть истинность частного суждения.
Лучше всего различия этих X и Y проясняются при ответах на вопросы: может ли суждение быть Истиной (X)? Или лучше так: может ли Истина (X) быть выражена в конечной фразе? И соответственно: всегда ли, когда перед нами суждение, следует говорить лишь о его истинности, а не об Истине?
Итак, есть истинность (Y), то, что мы можем проверить, соотнести, измерить, доказать, то что есть лишь соответствие чего-то чему-то (иначе и проверить было бы невозможно), а есть Истина (Х), которую каждый понимает по-своему, понимает, но высказать не может. Как выскажет, так получит лишь фразу, не имеющую ничего общего с Истиной, фразу, которую следует проверять на истинность – чаще просто на соответствие другим фразам.
Потому что закономерности (повторяющиеся чувственные восприятия) сами по себе не могут быть истинными. Вы смотрите на амперметр – стрелка отклонилась на два деления. Само ваше наблюдение может быть истинным? Вот просто так само по себе? Как и восход солнца, эмпирические закономерности просто есть. Истинными или ложными могут быть только ваши высказывания о чувственных данных. А высказывания вы будете делать всегда на основании принятых вами языковых, логических и прочих парадигмальных оснований. И в зависимости от этих оснований ваши высказывания о наблюдении будут разными – скажем, «стрелка дернулась», «стрелка установилась на втором делении», «ток в цепи 2 ампера», «ток в цепи достиг насыщения» и еще неконечное число высказываний. И истинность или ложность этих высказываний зависит не от того, правильно или не правильно вы описали увиденное – вы всегда опишете правильно (что вижу, то и пою), – а от того, в какой логической системе вы будете произносить эти фразы. Казалось бы, что неистинного в суждении «стрелка стоит на втором делении», но на экзамене по физике его признают ложным и поставят вам пару.
Или по-другому. Вы можете назвать только то, для чего у вас есть слова – сколько бы вы ни пялились на стрелку, вы не родите слова «сила тока», если еще не знаете, что это такое. То есть сами высказывания о чувственном восприятии больше говорят не о наблюдаемых объектах, а о ваших знаниях, о полноте вашего языка. Эмпирическая проверка чего-то это всего лишь проверка правильности называния, то есть соответствия называния языку, а не соответствие называния чему-то за пределами чувственного восприятия. Там ничего нет. Вернее нет ничего, что мы можем поименовать (все, что можно, мы уже поименовали при первом поименовывании), а значит, и нет никакой истинности.
Вот и получается, что истинность в строгом смысле этого слова – это только и исключительно совпадение высказываний разной степени общности: теоретического и эмпирического, частного и коллективного (скажем, подтвердили свидетели), частного и авторитетного (например, из энциклопедии).
Но тут всегда стоит помнить, что есть еще проблема творчества, прироста нового знания – вот она-то и разрывает порочный круг языковых игр.
Есть истина, и есть Истина. С одной стороны, «дважды два четыре», правильное решение задачки, формула-закон из учебника по физике – то есть просто истина: правда, достоверность, правильность, соответствие чего-то чему-то. С другой стороны, Истина – то, что мы имеем в виду, когда говорим, что наука «лишь приближается к Истине» или «Бог есть Истина». То, что не просто правда, то, что не сводимо к слову, формуле. То, что с большой буквы. Что ощущается, а не говорится–слышится–руками трогается.
Ту истину, которая с маленькой буквы, чтобы не путать с Истиной, лучше именовать «истинность». Истина относится к сфере ощущения, понимания Мира. Истинность – к области слов, фактов, к логике. В логике она выступает как формальная истинность высказывания. И эта истинность есть не более чем свидетельство совпадения двух или нескольких высказываний. Истинность – это то, что подтверждается справочниками, энциклопедиями, ответами в конце задачника, свидетельскими показаниями. И как таковая, она существует принципиально вне нас.
А где же существует Истина?
Тут возможны два варианта: она либо где-то вне нас, но не перед глазами, не в руках, а очень-очень далеко (в конце пути научного познания, в Боге), либо очень-очень близко – в нас, как ощущение движения познания, как чувство Бога в себе. Хотя эти два взгляда на Истину и не исключают друг друга, но содержательно обсуждать можно лишь второй, имеющий пространственно-временную локализацию. Истина как чувство, как эмоциональное состояние человека всегда конкретна – она всегда здесь и сейчас. Истина – в нас.
…
Существует ли взаимосвязь между Истиной и истиной – между всепоглощающим чувством и логической истинностью конкретных высказываний?
Напрямую рационально связать, привести в логическое соответствие друг другу эмоциональное состояние и формальные высказывания невозможно – они относятся к разным сферам. Хотя мы понимаем, что они опосредованы, что Истина и истинность однозначно взаимозависимы – ведь радость от правильного решения задачки по времени совпадает с моментом проверки ответа. Однако ясно, что решение возникло не как следствие ощущения: не чувство Истины породило ответ. И, с другой стороны, очевидно, что не сам по себе ответ, истинное формальное высказывание породило эмоциональный всплеск – сколь угодно долгое рассматривание последних страниц задачника или справочников не вызовет никаких ощущений. Следовательно, для связывания Истины и истинности необходимо найти нечто третье, из чего они одновременно (в прямом смысле совпадения по времени) вытекали, в чем имели единую основу. Это третье, с одной стороны, должно производить и воспринимать внешние нам формальные высказывания, с другой – быть в нас, быть нашим, ощущаемым, вызывающим чувство, чувство Истины.
Для обозначения того третьего, с помощью чего мы производим и воспринимаем слова и что непосредственно воплощает в нас наше мироощущение, введем понятие индивидуальное Понимание. Понимание – это наша картинка Мира, комплекс внутренних невербализированных представлений о Мире, наше Миро-воззрение.
Понимание неконечно. Не в смысле – «бесконечно», а в смысле неограниченности формальными рамками: оно не сводимо к сумме знаний, которые можно трактовать как набор логических высказываний. Поэтому и пишу «Понимание» с большой буквы. А так же для того, чтобы отличить Понимание как представление, как существительное от действия «понимание», которое можно рассматривать как процесс перевода знаний в Понимание.
Понимание – это не Истина, не чувство Истины. Оно не возникает периодически, оно постоянно наличествует в нас. Оно цельно. С Истиной Понимание роднит то, что оба они не есть слова, высказывания. Понимание, как и Истина – это ощущение. Но ощущение не только на уровне эмоций, а проявляемое, выявляемое вне человека – выразимое в рациональных высказываниях и одновременно «взращенное» на воспринимаемых высказываниях.
Итак, с одной стороны, перед нами совокупность конкретных формальных высказываний, которые мы называем знаниями, суммой знаний, с другой – наше индивидуальное Понимание как цельное видение Мира. Они (знание и Понимание) неразрывно связаны друг с другом: индивидуальное Понимание возникает, растет в результате восприятия знаний, в процессе их понимания, а также само является единственным источником знаний – продуцирует формальные высказывания, выявляя себя, фиксируя себя в них. Эти встречные движения высказываний (в Понимание и из Понимания), процессы восприятия и продуцирования знаний традиционно доведены в нас до автоматизма и воспринимаются как мышление – обычный ход понимания и высказывания мыслей. Но в некоторые моменты, когда наше индивидуальное Понимание вдруг делает скачок – расширяется, углубляется, возрастает, – так вот, когда Понимание изменяется, мы ощущаем эмоциональный подъем, радость, которую и называем простым словом «Истина». А поскольку, подвижки в Понимании обязательно связаны с некими формальными высказываниями (по крайней мере, в европейском мышлении), с их продуцированием или восприятием, мы и ассоциируем, связываем эти высказывания с Истиной, с эмоциональным ощущением изменения Понимания.
Так вот, именно Понимание – как нечто, с одной стороны, внутреннее, как наша картина Мира, но, с другой стороны, одновременно и внешнее проявленное, способное к генерации и восприятию высказываний, – есть то, через что соотносятся Истина и истинность. Истинные формальные высказывания, слова ассоциируется с Истиной, когда они являются продуктом или причиной изменения индивидуального Понимания.
Но как Истина связана с истинностью через Понимание, так и само Понимание для соотношения с формальными высказываниями нуждается в ощущении Истины. Ведь во взаимосвязи Понимания и слов (произносимых и воспринимаемых) нет той рациональной однозначности, какая есть при сопоставлении самих высказываний – последние просто совпадают, или не совпадают. Сравнение высказываний и Понимания идет на уровне ощущения, предощущения. И Истина, как чувство, как эмоциональный всплеск, является тем звоночком, который сигнализирует о наличии некой тождественности, наличии соответствия между Пониманием и словом.
…
Итак, прикрепление ярлычка «истина» к высказыванию происходит в момент изменения Понимания, когда скачок Понимания связывается нами с осознанием истинности некоего высказывания. Под истинностью здесь понимается простое совпадение высказываний: тождественность изреченной мысли неким внешним высказываниям, либо совпадение услышанной (прочитанной) мысли с собственным, порой еще не сформулированным суждением. То есть Истина как внутреннее состояние человека может быть связана с истинностью высказывания лишь эмоционально: ощущение Истины, вызванное движением индивидуального Понимания в момент восприятия тождества высказываний, непроизвольно переносится и на сами высказывания, которые воспринимаются человеком как «истины».
Взятые сами по себе (тем более оторванные от логической цепочки, в которой они возникли), эти «истины» обычно не производят ожидаемого эффекта «Истины» на других, то есть не вызывают скачка Понимания при их провозглашении. Такой скачок может произойти (1) либо при готовности людей-слушателей к изменению собственного Понимания, готовности к трансформации мировоззрения; (2) либо при сильном эмоциональном воздействии на человека, вызывающем «сдвиг» его Понимания, что может привести к принятию в качестве «истины» любой произнесенной в этот момент фразы.
Со временем и сам обладатель «истины» обязательно теряет ощущение Истины, то есть уже не испытывает возникших в момент ее принятия эмоций (за исключением клинических случаев). Что вполне понятно – уже воспринятое, понятое формальное высказывание не вызывает изменений Понимания.
…
Следует обратить внимание на то, что ощущение Истины связано именно с изменением, скачком индивидуального Понимания, а не обязательно с его ростом, углублением и т.д. Мы вообще не имеем никакой возможности рационально сравнивать не только индивидуальные Понимания разных людей, но и разные состояния своего собственного. Изменение Понимания не может быть оценено сравнительно, не может быть описано, скажем, как «расширение» или «сужение». Поэтому достаточно часто мы наблюдаем, как человек «находит» Истину в достаточно узких, замкнутых сферах, никак не ассоциируемых с расширением Понимания, например, в сектантстве. В предыдущем предложении я написал слово «Истина» с большой буквы и без кавычек, поскольку в этих случаях люди действительно ощущают (познают) Истину – проходят через особые эмоциональные состояния, непосредственно связанные с изменением их индивидуального Понимания, их внутренней картины Мира. Конечно, обеднение и однообразие высказываний, в которых проявляется новое Понимание, косвенно свидетельствует о сужении, обмельчании этого Понимания. Но, с одной стороны, такое сужение Понимания ничуть не отрицает факта ощущения Истины человеком, а, с другой, оно объективно непроверяемо – индивидуальные Понимания рационально несравнимы, тем более на основании сопоставления количества и содержания высказываемых мыслей (особенно если не ограничиваться сферой европейского логического мышления).
…
С точки зрения излагаемой концепции вполне понятен и побудительный мотив индивидуального познания: стремление к изменению Понимания стимулируется желанием вновь и вновь воспроизводить ощущение Истины. А поскольку в европейском менталитете движение Понимания обычно непосредственно связывается со словами, с созданием и восприятием логических систем, то стремление получить удовольствие в «поиске истины» попутно порождает множество связанных формальных высказываний – научные теории.
Именно потому, что европейская культура основана на фиксации Понимания в знаковых системах и модуляции Понимания этими же системами, в сознании западного человека Истина так жестко связывается со словом, с логикой, с чем-то объективным, действительным. Она ассоциируется именно с поиском «философского камня » как внешней вещи, а не с внутренним ощущением полноты Познания Мира. Необходимость (потребность) в новых знаковых системах, поиск некой «научной истины» – это особенность западного научного познания. Восточное обходится во многом без фиксации понимания в логических системах, словах.
…
Вообще «научная истина», если вдуматься, это нонсенс, недопустимое соединение слов. Наука по определению – это совокупность конечных знаковых систем, принципиально ограниченных установленным формализмом. Любое (!) научное высказывание ограничено и по форме, и по содержанию. Истина же (то, что мы понимаем под Истиной, отличая ее от истинности высказываний или просто правды) есть нечто безграничное, всеобщее, единое и т.д. Так что судите сами, возможно ли соединить вместе, сопоставить представление об Истине и какое-либо формальное высказывание, пусть даже имеющее статус научного закона?
Понятно, что при таком понимании Истины фразы «объективная истина», «абсолютное знание» такие же нонсенсы, как и «научная истина».
Следует задать себе вопрос: а в каком виде, в какой форме можно представить «объективную истину»? В виде научной теории, книжки? Лозунга? Надписи на заборе? Нет? А ведь «объективное» именно противопоставляется «субъективному», то есть рассматривается как нечто, существующее независимо от субъекта познания (от человека). В каком виде мы можем представить нечто, существующее «объективно»? Это может быть вещь, предмет. Можем ли мы помыслить Истину как предмет? Думаю, нет. Объективно, вне человека, могут существовать знаковые системы (научные теории), высказывания. Можем ли мы представить, что какое-либо конечное высказывание на каком-либо языке (обыденном, математическом) будет признано «Истиной»? Не просто истинным высказыванием, то есть соответствующим какому-либо другому высказыванию на этом языке, а именно Истиной (в смысле чего-то абсолютного).
Вот и получается, что Истина как внутреннее (в большой степени эмоциональное) состояние человека, как переживание движения индивидуального Понимания всегда субъективна. Объективной может быть только истинность высказываний.
Аналогично бессмысленным является и понятие «абсолютное знание» (если, конечно, знания понимать как набор формальных высказываний, а не как неформализируемое индивидуальное Понимание). Можно ли какие-либо высказывания (знания) принять за абсолютные? Любой феномен, существующий вне человека, в том числе продуцированный человеком, конечен, преходящ (кроме, конечно, самого Мира). Так и знание всегда ограничено, временно, относительно.
Даже во фразе «наука лишь приближается к Истине» нет смысла. Следует ли ее интерпретировать так, что в конечном итоге в результате научных изысканий будут получены научные высказывания (теории), которые можно трактовать, воспринимать как Истину? Нет же – они всегда будут конечными, ограниченными своей знаковостью.
…
Но наука, безусловно, связана с Истиной, с ее поиском. Но не где-то там. А только здесь и сейчас – с ощущением Истины в момент движения индивидуального Понимания. Можно сказать, что Истина постоянно сопровождает развитие науки. Оно (развитие) и есть Истина. Именно развитие, а не ограниченные промежуточные фиксированные результаты. Эти результаты, формальные высказывания могут лишь ощущаться как Истина – либо в момент их творческого продуцирования, либо при их восприятии в ходе обучения, познания. То есть в моменты, непосредственно связанные с изменением индивидуального Понимания автора или читателя. При таком подходе к понятию «Истина» формальные логические системы (теории) могут рассматриваться, с одной стороны, лишь как способ фиксации индивидуального Понимания, с другой – как основа, источник его изменения. Но не как цель, смысл познания, Истина.
Говоря о науке, нельзя обойти стороной и проблему соотношения общего, социумного процесса познания и Истины. Индивидуальные Понимания, исходя из своего движения, из своего ощущения Истины, продуцируют высказывания, знаковые системы. Каждое отдельное высказывание ограничено в своей формальности и принципиально не может трактоваться как Истина. Оно может лишь иметь статус «истинного» при совпадении с другими высказываниями. Однако вся совокупность продуцируемых многими индивидуальными Пониманиями знаковых систем (высказываний) в целом образует всеобщий социумный процесс познания, всеобщее Понимание, движение которого может восприниматься как всеобщая Истина. Но только лишь восприниматься. Истина социумного процесса познания, всеобщая Истина науки не существует в виде конечной знаково зафиксированной вещи. Эта всеобщая Истина может быть лишь личностно почувствована – как рост, как движение познания. И, войдя в резонанс с этим всеобщим движением, индивидуальные Понимания могут продуцировать новый поток высказываний, поддерживающий общий процесс социумного познания.
Существенную роль в процессе всеобщего познания играет разница во внешних проявлениях индивидуальных Пониманий, обусловленная различиями в образовании, культуре и т.д. их носителей. Наличие такого разнообразия – это не только закономерность, необходимая форма объективации индивидуальных Пониманий, но и величайшее благо, содержание, основа общего познавательного процесса. Именно столкновение с этим разнообразием мнений, спектром взглядов, купание в этом море мысли позволяет двигаться индивидуальному Пониманию, то есть ощущать Истину. С этой стороны можно говорить о существовании Истины и вне человека – как сущности всеобщего движения познания, понимаемого как единство всего разнообразия Мысли.
И такое видение Истины (как движения Понимания через отражение его в знаковых системах и возвращения к себе) делает осмысленной деятельность познания. И не абстрактно, как погоня за мифической недостижимой «истиной», а конкретно, как процесс, движение, актуальное ощущение, осознание Истины в себе.
…
Итак, Истина не где-то там, а в нас. Она соразмерна нам (наша Истина). Просто не надо путать способ, форму научного познания посредством создания формальных систем с самим Познанием, которое начинается и заканчивается в Человеке. Наше (лично наше) понимание Мира и есть Истина. Вернее, мы ощущаем свое Понимание как Истину, когда оно изменяется, прирастает. Истина – это не результат рассуждений. Истина – это связанное с достижением результата изменение индивидуального Понимания, радость от понимания. И это Понимание как Истина дает нам возможность достигать новых результатов (которые, как и раньше, будут преходящими, ограниченными самой своей формой). Не надо путать конечные продукты Истины с ней самой. Истина – источник, а не продукт, процесс, а не цель. Получив результат, мы ощущаем Истину, но, заметьте, не сам результат есть Истина. Истина существует только в движение, Истина – это само движение Познания.
С таким ощущением Истины (именно с ощущением, а не пониманием) связано желание трактовать ее не как сиюминутный процесс познания, а как абсолют или недостижимую цель. Человек, ощущая Истину внутри себя, но не находя способа высказать ее, зафиксировать, выразить в формальных суждениях, понять ее как предмет, выносит ее вне себя и либо ассоциирует с абсолютным субъектом (Богом), либо относит в далекое будущее, трактуя ее как цель научного познания. Этот акт вынесения, закрепления Истины вне себя, конечно, не убивает ее, но часто «ограничивает» – человек отсекает для себя все разнообразие путей познания-ощущения Истины, оставляя доступным лишь один путь.
…
Понимание Истины как внутреннего состояния человека, на первый взгляд, подтверждает правильность расхожей фразы «сколько людей, столько истин». Но с другой стороны, как может быть много того, что не поддается сравнению, что является субъективным, сугубо внутренним? У разных людей разное то, в чем они выражают свое Понимание, свое ощущение Истины, – то есть слова. А то, что они чувствуют – это не поддается сравнению. Ну, как любовь. Можно, конечно, сказать: «сколько людей – столько и любовей» (в русском языке даже с трудом образуется множественное число от этого слова). Но нет же – разнятся (сравниваются) лишь внешние проявления, а сами чувства – не соотносимы.
Так и выходит, что если понимать под Истиной именно внутреннее состояние человека, связанное с движением его индивидуального Понимания, то такая Истина, хоть и субъективна, но Едина для всех (как Любовь). По сути, Истину и можно назвать Любовью к познанию, чувством, сопровождающим познание.
А то, что у людей разное, «Истинами» быть никак не может. Это мнения, суждения и т.д. И если к высказываниям других относиться именно и только как к мнениям, суждениям, а, самое главное, и свои слова оценивать также (лишь как частности), не отождествлять их со своим Пониманием, с Истиной, видеть их ограниченность, то многие проблемы в Мире решаются сами собой.
Можно, конечно, забыть о желании высказаться, о стремлении поведать миру свою Истину. Просто культивировать ее в себе. Стараться перевести редкие прорывы в постоянный поток изменяемого Понимания, во всепоглощающее чувство Истины. Это так называемый восточный путь познания. Отличие его от европейского в том, что движение индивидуального Понимания (ощущаемое как Истина) не завязывается на процесс его внешней формализации, объективизации. Той основой, на которой происходит «возгонка» индивидуального Понимания, является внутренний мир человека, отождествляемый с внешним. Хотите постоянно ощущать Истину – переходите в другую сферу познания. Но сказать уж точно ничего не сможете. Нечем будет, да и незачем.
Есть ли там «объективная истина»? На самом верху есть (судя по совпадению отголосков, по внешней истинности случайно роняемых высказываний). И она уж точно «настоящая Истина» – внутренняя, словами не перескажешь. Но путь туда очень сложен (и не гарантирован). Сложнее, чем сидеть с учебником в надежде добавить хотя бы одно новое слово в поток европейского формализма.
Плюаристически устроенное философское «познание» (т. е., по сути дела, бесплодное схоластическое философствование, ничего не дающее научному познанию бытия, в совокупности служащему решению задач практики) неизбежно будет отторгнуто обществом как бесполезная для людей и общества деятельность, в которой заинтересованы лишь отдельные индивиды – сами философствующие.
Гогузев А. В. Полемические заметки
по поводу сочинения Болдачева А. В. «Истина»
(1)
Уважаемый Александр Владимирович!
Спасибо за столь серьезное отношение к моему философско-литературному эссе под названием «Истина».
Хотелось бы сделать несколько примечаний относительно и существа обсуждаемой в моем тексте проблемы, и некоторых логических частностей.
Суть наших философских, мировоззренческих, методологических, гносеологических и т.д., и т.п. разногласий лежит в плоскости трактовки и понимания такого феномена как «познание» (социумного, индивидуального и пр.). Вы ограничиваете познание исключительно рациональной (научной, формально логической) его составляющей, мне же интересны все его формы: и художественное, и религиозное, и эзотерическое/трансреальное. Более того, вы утверждаете возможность некоего единственно правильного познания, а я говорю о преходящей истинности текущих знаний. И спорить по этому вопросу бесполезно. У каждого свое поле деятельности, свои проблемы, свои подходы и свои выводы.
Исходя из такого понимания разногласий, можно предположить, что, с одной стороны, я ни в коей мере не могу отвергать ваше право на вашу точку зрения и вполне признаю истинность ваших логических построений. С другой стороны, я не вправе считать, что продукты моего философствования являются чем-то большим, чем просто отображение моего личного видения Мира, и не вправе присваивать им статус «верных» или «неверных».
Правда, есть один вполне рациональный, можно даже сказать эмпирический, момент, который мог бы служить основанием для разрешения наших разногласий. Предметом моего философского исследования является доступный нашему познанию Мир, а также историческое развитие этого познания и существующее разделение этого познания на множество сфер и форм. Говоря о необходимости выработки какого-то единственно верного философского знания, вы выражаете лишь благие пожелания, оторванные от содержания исторического развития философии. Где это вы видели, чтобы философские теории логически опровергали одна другую? Кто более «верен» – Кант, Гегель, Хайдеггер? Когда и где философские споры приводили к созданию чего-либо коллективного, да еще «верного»? Философия (как и искусство) исключительно индивидуальный феномен. То есть я не говорю, что вы описываете в своих текстах сильно ограниченную часть Мира, лишь фрагмент познания Мира, одну из форм познания, а утверждаю, что вы конструируете свой мирок – очень далекий от любимой вами объективной реальности, которая очень-очень разнообразна и не сводима к формальной логике.
Но обратимся к моему тексту «Истина». Во-первых, он ни в коей мере (ни по форме, ни по содержанию) не претендует на роль теоретической системы — очередной «теории истины», как вы его назвали. Поэтому большинство ваших претензий по поводу логики, когда вы пытаетесь формально сопоставить художественные образы, метафоры, аналогии, при этом произвольно выдергивая фразы из контекста, порой просто смешны. То есть разбирать ваши упражнения в логическом анализе практически художественного текста не имеет смысла.
Тем более что ваши заключительные замечания показали, что вы вполне точно поняли содержание и посыл текста. То есть с поставленной задачей – донести мое понимание истины до читателя (даже столь ортогонально настроенного, как вы) я вполне справился (чем и удовлетворен):
– Да, я не оцениваю ни свои, ни чужие тексты с позиции их возможной «единственной верности».
– Да, любой философ (любой человек, и вы в том числе) вправе иметь (и имеет, несмотря на ваши возражения) свое видение Мира и вправе излагать его в любой удобной для него форме. А все остальные вправе принимать или не принимать это «изложение», соотносить его со своими видениями.
– Да, я стремлюсь к ощущению Истины, то есть к постоянному изменению своего Понимания Мира. И ни в коей мере не хочу свести это понимание к набору сотни раз повторяемых однообразных фраз (это камень в ваш огород). И вы правы, что в этом движении я должен пройти и этап вашей «объективной истины». Могу лишь заметить, что этап этот в моей жизни закончился более двадцати лет назад: тогда я бы подписался под каждым вашим словом, сейчас я на это смотрю лишь как на этап, необходимый, но преходящий. Конечно же, понимая при этом конечность, ограниченность моего нынешнего этапа.
– Да, никто (и я в том числе) не может и не должен признавать мои философские построения единственно верными. Хотя бы даже потому, что завтра будут другие тексты. Точнее, я хочу, чтобы завтра появились другие тексты. И хочу, чтобы они были более содержательны, чтобы они еще с какой-то другой стороны освещали Мир, выражали мое его понимание.
Как видите, вы все правильно поняли, и нелогичность художественных образов не помешала вам. Все исключительно ясно. Предельно понятны взаимоисключающие позиции. Можно поспорить для оттачивания аргументации и генерации новых подходов. Хотя вас это не особо интересует (новые подходы имею в виду). У вас одна цель в дискуссии – доказать, что ваши бесконечно тиражируемые железобетонные схемы являются единственно верными. (Ведь признайтесь себе, что, говоря о необходимости результативных дискуссий, философских споров, в качестве их единственно верного результата вы видите признание именно вашей теории и даже в мыслях не допускаете, что сможете принять чужую точку зрения.)
И несколько примечаний по существу вашего анализа моего текста. Вы проводили его логическое препарирование исключительно на основе собственной понятийной и терминологической базы, а не исходя из декларируемых в тексте категорий и их отношений. В основном это касается оперирования термином «знание». Я неоднократно отмечал по тексту, что обозначаю им исключительно набор систематизированных формальных (вербализированных) высказываний, которые могут быть объективно зафиксированы вне человека. Вы же трактуете понятие «знание» более широко – как весь результат исторического социумного или индивидуального человеческого познания. Хотя, скорее всего, наши понимания термина «знания» совпадают – только вы сводите все познание к формализированному (выраженному словами и знаками) знанию, а я констатирую наличие таких понятий, как социальное и индивидуальное Понимания, не фиксируемые в конкретных знаниях (формальных теориях, законах и пр.). Если не выходить за рамки научного познания, то к такому Пониманию можно отнести понимание ученым сути исследуемого им предмета, до момента построения формальной модели (теории). Без такого понимания предмета – лишь ощущаемого, предощущаемого, формируемого всем предшествующим научным опытом – невозможно было бы движение научного познания. Или можно сказать по-другому: Понимание предмета всегда больше, чем формальное выражение его в конечных высказываниях, Понимание ученого (да и любого человека) всегда превосходит набор его формальных знаний (ну, если не рассматривать случаи феноменальной механической памяти).
Поэтому ваш анализ текста, игнорирующий такое разделение понятий «знание» и «Понимание», не насыщен никаким другим смыслом кроме «а я думаю иначе». Но, как мы выяснили, вы имеете на это полное право. Только какое это имеет отношение к логике моего текста? (Или вы серьезно считаете, что и терминология может быть единственно правильной – и именно той, которую используете вы?)
Непонимание логики предложенного мной различения знания и Понимания привело вас к абсурдному выводу «ваши высказывания следует понимать следующим образом: индивиды при рождении имеют в себе готовый “комплекс представлений о мире, Миро-воззрение”». Хотя изначально в тексте отмечается, что «индивидуальное Понимание возникает и растет в результате восприятия знаний».
Вы как-то высказали мысль, что единственным критерием истинности философской теории является ее понимание-признание другими. И ведь действительно, философская теория не может предложить какие-либо предсказания, которые можно верифицировать, объективно подтвердить. Вернее, поскольку предметом философии является мышление, то и подтверждением философской теории может быть признано совпадение предложенного ей способа мышления (мировоззрения) с мышлением (мировоззрением) множества других людей, то есть то самое «признание». Так что старайтесь понять, как мыслят другие, и это обеспечит «истинность» ваших построений. А логика тут ни при чем. Логика не застраховывает от бреда и утопий.
(2)
Что же Вы не дали ответа на вопросы:
«Можете ли Вы, не признавая знание бытия в качестве объективной истины, объяснить теоретически, почему «логичность изложения это … требование философско-теоретических построений»? Что именно, по Вашему мнению, делает «логичность изложения» необходимым требованием к научно-теоретическим построениям вообще»?
Пожалуйста, хотя если бы мой ответ на этот вопрос вас действительно интересовал, вы бы без труда нашли его в моих текстах. Итак:
(а) Я не знаю, что такое «объективная истина», тем более как нечто связанное со «знанием бытия». Любое знание есть нечто, облеченное в конечную словесную форму, и в таком виде (по моему сугубо частному мнению) не может быть Истиной, может лишь обладать теоретической или эмпирической истинностью.
(б) Как вы сами не раз отмечали, философские высказывания не могут обладать эмпирической истинностью, то есть не могут быть верифицированы. А, следовательно, вообще не могут претендовать на статус «знания бытия» (если, конечно, не расширять понятие «бытие» и на внутренний мир человека).
(в) Следовательно, философские высказывания могут обладать только теоретической истинностью, которая и является следствием той самой «логичности изложения». Точнее, теоретическая истинность — это соответствие формальным правилам получения высказываний, установленным в конкретной теоретической (логической) системе. Слово «установленным» добавлено для того, чтобы подчеркнуть, что логик, логических систем со своим набором правил (даже в рамках классической формальной логики), может быть много. Иначе, скажем, теоретическую систему Гегеля следовало бы «зарубить на корню».
(г) Но вас, конечно, интересовал не пункт (в) — он банально ясен, – а его связь с первыми двумя. И я уже неоднократно указывал вам на эту связь — вернее, отмечал отсутствие какой-либо рациональной связи между логичностью теоретической системы и ее внешней (эмпирической) истинностью (даже в науке). А в философии такой связи и вообще нет.
Поэтому ответ на все ваши призывы к выработке «единственно верного философского знания» может быть только один: такое невозможно по самому определению философии как неэмпирической теоретической дисциплины. И весь «эмпирический» (исторический) опыт философствования подтверждает этот тезис.
Тут следовало бы обратить ваше внимание на то, что ни одна философская система за всю историю человеческого мышления не была отвергнута, опровергнута, исходя из чисто логических оснований. Логичность системы говорит лишь о возможности того, что с некоторой точки зрения на Мир она так ли, сяк ли способствует пониманию видимой с этой точки части Мира. Новые теории никогда не опровергали логику своих предшественниц, а лишь предлагали новые точки зрения.
Так и ваша безусловно логичная (следует читать «имеющая теоретически истинные высказывания, соответствующие принятым вами же правилам получения этих высказываний») система отражает некоторый сегмент понимания Мира. Никто с этим не спорит и не отнимает у вас право иметь свое Понимание, иметь свою точку зрения, свою теорию.
Все бы ничего, если бы вы не призывали всех принять ее в качестве единственно возможной. Да еще исключительно по причине признания ее логичности. Это не просто утопично, а даже и глупо (извините).
Я никогда не называл ваши построения неистинными и никогда не объявлял свои концепции единственно верными, а наоборот, всегда подчёркивал, что они (как и все другие предшествующие, соседствующие и грядущие) отражают одну из возможных точек зрения. И все мое общение с вами и проходило в русле обсуждения именно этой проблемы.
Выискивать в вашем тексте логические погрешности дело неблагодарное и бессмысленное — их там нет. А если и есть, то что? Что это докажет? Кому? Каков будет результат? Вернее, какие такие результаты ваших теоретических изысканий будут опровергнуты? Что опровергаем-то? Ваши притязания на логичность? Думаю, любой философствующий субъект предпочтёт потратить время на конструирование своей, пусть и маленькой теорийки, чем выискивать блох в чужой.
А вам остается лишь попытаться изложить свои концепции в ясной и доступной для масс форме, чтобы они (массы) стукнули себя кулаком по лбу и вскричали: «Вот она – Истина! Как же мы ее раньше не видели? Теперь мы прозрели!» — и бросились бы сжигать оказавшиеся в конечном итоге неверными труды ваших предшественников и современников (а самих современников на пароход и куда подальше). Вот тогда, может, и появится (наверняка появится) толпа желающих поддержать и слегка покритиковать вашу логику. А пока…
А пока наслаждайтесь чувством Истины, пребывайте в этом восхитительном ощущении своей исключительности, вызванным лишь фактом совпадения ваших текстов, вашей логики с вашим же индивидуальным Пониманием Мира. Что вообще-то немало и не многим доступно — насладиться совпадением собственных слов с собственными мыслями.
К сожалению (для всех нас), совпадение наших слов с мыслями других людей, да еще вселение в чужие головы наших мыслей посредством написанных нами текстов, это большая редкость и большая удача для философа.
И логика изложения здесь отнюдь не главное. Она лишь минимальное и далеко не единственное требование к философскому тексту. Было бы что логично излагать. И это «что» существует вне всякой логики, уж точно — до логики.
Оглянитесь вокруг — большинство людей говорят и пишут логично, но как мало нового можно найти в их словах.
Кстати, я так и не понял, а что такого нового вы предложили? Чем ваши логические изыскания отличаются от предыдущих и современных философских концепций. Притязанием на единственную верность? Такое уже бывало. На исключительную логичность? Так этап бесплодных поисков в рамках проекта логического позитивизма (возжелавшего доказать возможность «объективной истины» чисто логическими методами) давно завершился.
Вы бы для любопытствующих в нескольких предложениях изложили суть концепции, суть новизны — тогда, может, кто и осилил бы ваши тексты целиком. И включился бы в полемику по их существу или даже поддержал бы и развил ваши исследования.
(3)
Я полностью отдаю себе отчет, что выстроенный вами философско-логический замок неприступен – никто никогда не опровергнет ваши единственно истинные рассуждения и выводы. Но в большей степени не потому, что они безусловно верны, а потому, что никому до них нет дела. Вы очень хорошо подготовились к массовому штурму и длительной осаде. Но как сами видите — на горизонте что-то не наблюдается жаждущих захватить ваш господствующий над местностью участок.
А проблема на самом деле в том, что через свои бойницы вы принципиально не можете разглядеть все философские просторы. Вам кажется, что место, обнесенное вами стеной прочнейшей логики, есть единственный оплот истинной философии, и каждый горит желанием отобрать его у вас.
Однако вне стен вашего замка столько философского пространства и для прогулок-бесед, и для серьезной работы. Ландшафт разнообразен и прекрасен. А ваши твердокаменные башни лишь украшают его – этакая экзотика.
Успехов в борьбе.
Не могу удержаться от комплиментов – это работа безусловно думающего и талантливого автора, виртуозно владеющего словом. И все-таки чего-то не хватает в вашем анализе...
Могу предположить, чего же «не хватило» вам в моем тексте, – наверное, самой Истины? Да?
Принципиальным в изложенной концепции Истины является утверждение, что Истина не есть объект, не есть нечто, что хоть в каком-то виде может быть обнаружено вне субъекта, вне человека. Поэтому Истина не может быть ни универсальной, ни всеобщей – вообще никакой. Она сугубо индивидуальна. Но не как частная радость, а как результат индивидуального продвижения человека к универсальному, всеобщему в Мире.
Так же, возможно, вас могла разочаровать «нехватка» Бога в тексте. Но текст написан не религиозным человеком, для людей не ориентированных на один из частных способов познания. Истину как прорыв, как движение ощущают и ученые, и художники, и поэтому связывать этот прорыв только с религиозной формой Понимания нелогично. Да и неэтично.
И еще одно общее замечание. Я постоянно сталкиваюсь с желанием читателей интерпретировать текст (да и вообще автора) в традициях какой-либо устойчивой философской системы, с желанием навесить ярлычок – прямо требуют: скажите, к какому направлению вы себя относите. Само по себе это и не плохо – всем хочется знать, с кем и с чем имеешь дело. Но... Во-первых, часто это делается лишь на основе узнавания неких фиксированных слов (так вы, прочитав про «чувство», подумали об экзистенциализме). Во-вторых, чем дальше мы отходим от классической философии, тем сложнее провести границу между различными направлениями. Поэтому попытки втиснуть текст в рамки какого-либо одного философского течения, даже если автор сам декларирует приверженность ему, практически нереально.
Думаю, именно такое желание все расставить по полочкам породило у вас мысль о том, что «Истина» как-то выделяется из их ряда моих работ.
Конечно же, «Истина» отличается от текстов по философии искусственного интеллекта, системологии, синергетике, от статей, касающихся проблем эволюции (в частности биологической), диалектики и т.д. Согласитесь, странно было бы, если все они были написаны в рамках какого-либо единого философского направления (скажем, того же экзистенциализма). Методологию, логику, терминологию диктует предмет.
Хотя есть одна устойчивая характеристика моего метода – «безопорное диффузное мышление» (это термин Льва Чиворепла, спасибо ему). То есть я безопорный диффузник. Но это на грани шутки. Вернемся к вашему комментарию. Непонятно, почему вы решили, что я «раньше был ортодоксальным представителем теории когеренции». Принципиально не мог, поскольку с самых первых моих текстов четко и однозначно различал понятия «истинность» и «Истина». См. Интегральная эпистемология (2003): «Рассматривая систему научного познания, я исключил из нее такую категорию, как «истина». При этом я исходил из того, что то понятие, которое мы непосредственно (интуитивно) называем словом «Истина», не может быть выражено конечным формальным высказыванием или системой высказываний (теорией), а, следовательно, и не может являться элементом науки». Как видите, текст «Истина» есть прямое и логичное продолжение моей давнишней позиции по этому вопросу, не имеющей ничего общего с теорией когеренции.
...исходной точкой ваших рассуждений служит представление об Истине как чувстве. Это чувство несет в себе непосредственную достоверность, устанавливая тем самым прямой контакт с Бытием.
Увидев некоторую близость моих рассуждений (хотя лишь терминологическую, что я покажу далее) вашей философской позиции, вы стали анализировать текст только в ее рамках – с точки зрения непосредственного чувственного познания Бытия, «существования непосредственного чувствования в виде Истины-чувства». Хотя об этом в моем тексте не было ни слова – в нем познание не ограничивалось каким-либо одним методом: научным, религиозным, художественным, мистическим. Вы упустили из внимания много раз повторенный самый главный момент – «Истина может быть лишь личностно почувствована – как рост, как движение познания». То есть речь идет вовсе не о чувствовании Истины, находящейся где-то вне человека, познаваемой человеком. Утверждается, что Истина как чувство сопровождает углубление, расширение человеческого Понимания, которое возможно при любом способе познания: и непосредственно чувственном (как в вашем варианте), и научно-рациональном, и художественном.
Теперь об этом самом Понимании.
Мне, наверное, показалось, что классическая для герменевтики статья Гадамера «О круге понимания» выпала из вашего поля зрения, но, во всяком случае, характеристика природы понимания дается вами в усеченном варианте.
Вот еще один яркий пример клишированного, ярлыкового восприятия. Какое отношение мой термин «Понимание» («Понимание – это наша картинка Мира, комплекс внутренних невербализированных представлений о Мире, наше Миро-воззрение») имеет к герменевтическому пониманию как процессу восприятия смысла текста? Ну да, слова одинаковые. Да, не придумал при решении проблемы лучшего названия для того, что складывается у нас в голове после восприятия знаний («мировоззрение» слишком нагружено этически). Хотя я специально обратил внимание читателей: «...пишу «Понимание» с большой буквы... для того, чтобы отличить Понимание как представление от действия «понимания», которое можно рассматривать как процесс перевода знаний в Понимание». Теперь сами посудите: при чем тут «трехчленная структура: стремление понять, предпонимание и текст»?
Ваша попытка включить иррациональное начало (непосредственную достоверность чувства) в общую рациональную канву теории когеренции так и осталось в рамках дополнительности.
В этом моем комментарии к вашему комментарию я именно и хотел показать, что предлагаемая эмоционально-познавательная концепция Истины не имеет ничего общего ни с непосредственной достоверностью чувства (с чувственным познанием), ни с теорией когеренции, ни, тем более, с попыткой включить первую во вторую.
Конечно, это моя проблема, что я не смог ясно и точно донести свою мысль до читателя. А мысль проста: в Мире нет такого объекта как Истина, который можно было бы познать (чувственно ли, рационально ли), к которому можно было бы стремиться и приближаться, а то, что мы называем этим словом, есть лишь эмоциональный всплеск, сопровождающий процесс познания. И без разницы, какого познания – чувственного, рационального (хотя в тексте в большей степени речь шла о рациональном). То есть текст не о чувстве Истин ы (чувствовании некоего объекта), а о чувстве Истин а (чувстве под названием «Истина»).
Это моя проблема, что описание механизма формирования в человеке чувства под названием «Истина» вы восприняли как представление метода ее (Истины) познания:
Неужели Вы думаете, что обладаете монополией на озарение и понимание...
Дальнейшее, наверное, не стоит комментировать... поскольку это не имеет никакого отношения к изложенной в анализируемом тексте еще одной (наравне с другими) концепции, предлагающей некоторую трактовку понятия «Истина», его связи с процессом познания и с бытующим в науке понятием «истинность». Заметьте, что ни в самом тексте, ни в этом комментарии я не настаивал, что это единственно возможная трактовка, исключающая другие. Так – еще одна точка зрения.
Как ни странно, именно та Истина, которая «у каждого своя» – едина: ощущение Истины едино для всех. Нельзя же сказать, мол, мое ощущение Истины истиннее твоего. Ведь как только начинается сравнение и сопоставление «истин», сразу оказывается, что сравниваются уже не истины, а мнения, суждения, точки зрения. Там Истиной уже не пахнет.
Это легко понять по аналогии с любовью. Любовь не может быть разной, хотя у каждого своя. Любовь не есть предмет любви. Так и Истина несводима к сформулированному высказыванию. Любовь и Истина существуют лишь в движении к своим предметам. И только внутри человека.
Болдачев А.В. глубоко заблуждается. На доказательство нелогичности и самоотрицания его точки зрения доказательно не отвечает...
А я вот не считаю, что вы, Александр Владимирович, заблуждаетесь. Вы просто искренне верите в то, что ваша логика верна, потому что она верна – ну в смысле, что вы её ею же логически обосновали. Дело осталось за малым – чтобы в верность вашей логики поверили другие.
Но тут есть определенная сложность – у других другая логика, другое видение Мира. А для вас – философская проблема: вы либо как честный исследователь-мыслитель должны включить других (другие, отличные от вашего мышления) в свою систему, либо списать этот эмпирический факт (наличие в мире других логик) на ошибку природы, посчитать всех иначе мыслящих глупцами или слепцами, а себя объявить единственным обладателем истины.
Вы что, действительно серьезно верите, что люди видят Мир иначе, чем вы, потому лишь, что заблуждаются? Вы действительно настолько некритично относитесь к себе, что допускаете, что все вокруг глупы?
Я действительно не считаю, что ваша теория неверна. Она очень даже логична и правильна. А для гармонии с Миром вам нужно лишь допустить, что она просто не единственно верная. Ведь это так просто. Всего-то надо посмотреть внимательно на историю философии, на окружающих людей, на себя и сказать: в Мире все гораздо сложнее, чем любая теория, все видят Мир по-разному не потому, что глупы, а потому, что Мир настолько многообразен, что выглядит по-разному с разных точек зрения, и не стоит абсолютизировать одну из этих точек (тем более свою).
Если коротко, то так: Истина есть психическое состояние человека, связанное с ощущением расширения (углубления, возрастания и т.д.) его понимания. Типа счастья или любви в познавательном процессе. Тут можно исходить из чисто эмпирических соображений: если есть некоторое несводимое к другим понятие, которое человек обозначает криком «эврика», то его следует поименовать. И не нужно выдумывать новых слов – язык сам предлагает: «я ощутил (понял) истину», «и тут мне открылась истина», «я чувствую, что приближаюсь к истине».
Истин много, но поскольку они невыразимы словами, то спорить бесполезно – или наоборот, поскольку «Истина» лишь нечто внутреннее, то она ни с чем не соотносима, а, следовательно, одна на всех. Все конечные высказывания могут обладать лишь локальной истинностью, и поэтому тезис о том, что у разных людей (в разных теориях) одно и то же высказывание может быть то истинным, то ложным – не должен никого смущать.
Вот посмотрите, что получается: вам ближе безответственные графоманы, которые заверяют вас, что откроют вам Истину, а не я, честно признающий, что ни в одном философском произведении (и моих в том числе) не было и никогда не будет Истины, что ее нельзя зафиксировать словами. Вы и сами это прекрасно знаете. Знаете, что Истина может быть где угодно, но только не в тексте – она не может быть выражена фразой. Истина может быть только в человеке – в вас. Она ощущаема как акт познания, она сопровождает ваш прорыв в познании, но не есть результат рационального познания – она не текст, не формула, не закон. Ощущение Истины, ваше внутреннее ее ощущение, может стимулироваться прочтением текста, многих текстов, но в самих текстах Истины нет. Можете ли вы вырвать из текста фрагмент и сказать «вот она, Истина»? Нет. Вы лишь можете сказать: читая этот текст, я ощущал Истину.
Ответьте на вопрос: что познается в познании, разве не истина?
Я придерживаюсь позиции, что Истина принципиально не может быть познана. По элементарной причине: Истина не есть некий предмет, не есть объект. Познать можно только то, что дано нам в ощущение или в мышлении: атом, цветок, математический объект и т.п. Результатом любого познания, тем более рационального (к которому относится философия) является некое суждение – суждение об атоме, суждение о цветке, теорема. И понятно, что никакое суждение не может быть признано нами как Истина. Оно может быть эмпирически или логически истинным (в рамках некой формальной системы), но не может быть Истиной.
Если познание это не разыскание истины, то почему вы свое философствование называете познанием?
Именно потому, что познание не есть разыскание Истины (искать можно только то, что можно найти и однозначно назвать – ткнуть пальцем и сказать: да вот же она, «истина», ну точно, «истина», она самая, лежала тут у дороги, все мимо проходили, и никто не замечал, а я вот нашел, она моя), – так вот именно потому, что познание не есть разыскание Истины, я и называю свое философствование познанием. Иначе это называлось бы как угодно: от мистического или религиозного прозрения до шарлатанства, но только не познанием. Именно потому, что я знаю, что сколько бы я ни занимался философствованием, я никогда не наберусь наглости заявить, доставая нечто из кармана, мол, вот вам, люди, Истина; сколько бы я ни занимался философствованием, в результате будут лишь банальные или интересные, образные или сухие, умные или глупые высказывания – именно поэтому я и называю свое философствование познанием, по сути, исследованием своего мышления, сопровождающимся фиксацией результатов в текстах. Этим занимались и занимаются все философы. Ни один из них не явил миру Истину, а представил лишь несколько более или менее интересных суждений о природе человеческого (а по сути, своего) мышления.
Каким бы словом мы ни назвали то, что дано нам в акте чувственного восприятия – тенденция, факт, закономерность, объект и т.п., – все это дано в индивидуальном восприятии: что есть, то есть. Можем ли мы тут прицепить какую-то истинность? Конечно, можно говорить, что все, что мы наблюдаем, истинно. Или наоборот: все субъективно воспринятое – неистинно. Но что толку с таких утверждений?
Наверное, все же следует однозначно признать, что слово «истинность» может быть пристыковано только к высказыванию. Не может быть истинным камень, солнце, ток, положение стрелки. Не может быть истинным наше восприятие камня, солнца, стрелки. Истинным может быть только высказывания о камне, солнце, стрелке.
И конечно, эта истинность может быть констатирована не сама по себе: не может быть истинного высказывания просто так, взятого отдельно от других высказываний. Истинность – это характеристика отношения двух или более высказываний. И ничего другого.
Тут и решается ваша проблема.
Как Вы решаете проблему «стыковки» этого специфического (конкретного субъекта – человека) взгляда с взглядами другого субъекта (допустим: растения, таракана, общественного мнения и т.д.)
Все просто: нет высказываний – нет истинности. То есть нет никакой истинности для таракана или растения. Для определения их отношения с их действительностью надо использовать другие термины, скажем, адаптивность – это нечто из разряда «истинности», но низшего порядка.
А проблема стыковки возникает именно тогда, когда вы пытаетесь говорить об истинности на языке индивидуального восприятия тенденций/фактов/объектов. Если принимать, что истинность есть нечто из области языка, тогда она однозначно и изначально имеет социумный (общественный) статус. Индивидуальных языков не бывает (вне патологии).
Извините, я не понял что значит «я делаю умозаключение о факте и хочу проверить его истинность». Что значит «проверить истинность»? Что такое «истинность»? и что такое «факт»? Если факт есть то, что я вижу, то как можно соотнести высказывание с тем, что я вижу? Какие для этого следует произвести операции? Скажем, когда я хочу выяснить, какая палка из двух длиннее, я просто прикладываю их друг к другу. А как поступить с высказыванием? Приложить к факту?
Давайте попробуем разобраться. Есть проблема истинности высказываний о действительности («идет дождь»). Есть другая проблема логической истинности – истинности высказывания в логической системе (теории). Ну и есть проблема эмпирической истинности теоретического высказывания (предсказания) теории. Судя по примеру с измерением тока амперметром, вас, наверное, заботит последняя проблема. Если так, то сформулируйте ее в точных терминах.
Я, например, не понимаю, что вы подразумеваете под фактом? Возможны варианты: либо само чувственное восприятие, либо высказывание об этом чувственном восприятии. Согласитесь, это разные вещи. Если высказывание можно сравнить с другим высказыванием, то ваше восприятие сравнимо вами только с вашим же восприятием и не может иметь статуса истинного (не для вас). Или другие варианты: нечто, характеризующее феномен (ток в проводнике) или положение стрелки прибора. Что вы называете фактом?
Хорошо, вы заявляете: «я хочу говорить о реальности, об истинном положении дел». Но задавшись вопросом о реальности, вы не сможете сказать ничего сверх того, что это набор фактов или, точнее, множество объектов, если под объектом понимать все, что мы можем различить. И опять возвращаетесь к выводу: «а потом оказывается, что то, что не может быть выражено в языке, не может быть схвачено как факт».
То есть мы различаем в своей действительности только то, что можем поименовать (различить). И выразить, что это за зверь такой «истинное положение дел» никак невозможно, кроме как через язык.
Двигаясь от языка (теории) к факту и от факта к языку, вы пришли к стандартному выводу «мне оба этих пути кажутся тупиком». И тут есть возможные варианты выхода из тупика: искать новый путь (третий, четвертый) или отказаться от понятия «истинное положение дел», по сути, от понятия «объективная реальность» как нечто лежащее за фактом, отказаться от дуализма факта, понимаемого и как высказывание, и как нечто «на самом деле», как кантовская «вещь-в-себе».
Посудите сами, отыскивая ответ на вопрос об истинности теоретического высказывания, вы пытаетесь наладить отношение между этим высказыванием и «истинным положением дел», но само «истинное положение дел» есть лишь высказывание о факте, истинность которого требуется также обосновать. Но как выяснить, что «истинное положение дел», то есть высказывание о факте, действительно истинно? Да и вообще что это значит?
Это не тупик – это порочный круг.
Повторю, единственный вариант вырваться из него – это отказаться от понятия «объективная реальность». Измеряя амперы, мы, конечно, имеем дело с некоторым объектом вне нас, можно говорить, что он существует объективно. Но эта объективность имеет отношение лишь к констатации различенности субъекта и объекта, она говорит лишь об их несовпадении. А вот все, что мы можем сказать об объекте (множество фактов, качеств), имеет отношение не к объекту, а к системе объект-субъект, к их отношению. Поэтому некорректно вопрошать: а каков ток в проводе на самом деле, то есть игнорируя субъект, поименовавший некоторое отношение объектов «током».
Субъект приводит объект (провод) в некоторые отношения с другими объектами (источник, нагрузка, прибор) и называет это отношение «электрическим током». И если эти отношения регулярно и однозначно воспроизводимы, субъект называет их рациональными и делает некоторые предположения о возможном изменении отношений при изменении некоторого объекта. Он формулирует эти изменения на двух языках: эмпирическом (экспериментальном), скажем, говорит о положении стрелки, и на теоретическом – пишет формулу и, сравнивая эти высказывания, делает заключение об истинности либо теоретического высказывания (если идет речь о проверке теории), либо эмпирического высказывания, если идет речь о проверке правильности приведения в соответствие объектов (сборки схемы).
Следовательно, в констатации истинности высказываний не идет речи об их сравнении с неким «положением дел», с «реальностью», а лишь делается заключение о том, что формулирование отношений феноменальных объектов на эмпирическом языке (в терминах стрелок приборов) имеет однозначное отношение к теоретическому высказыванию. То есть истинность – это совпадение двух способов говорения о действительности, под которой понимается множество объектов, выделяемых субъектом: одного – в терминах отношений объектов (фактов), другого – в терминах понятий об этих объектах (фактах).
Или более точно: истинность это совпадение двух высказываний: эмпирического и теоретического – и ничего более. Ни за эмпирическим высказыванием не стоит никакая истинность, некоторый «истинный факт», «истинное положение дел», ни за теоретическим высказыванием не стоит никакая истинность, кроме логической, понимаемой как соответствие правилам вывода из произвольно выбранных аксиом.
Истинность присутствует только в точке соприкосновения двух языков. И нигде, кроме как в языке, ее быть не может.
Попробую в несколько шагов направить наше понимание на путь отказа от банальных очевидностей про непротиворечивую истину.
(1) Шаг первый. В логике (в рациональном познании) нет и не может быть «истин» – только истинности. Понятно же, что если некоторое высказывание называть великим словом «Истина», то, действительно, уже никак невозможно допустить его отрицание. Но перед нами лишь логические истинности – истинные суждения, составленные из субъекта и предиката (стол – деревянный, дом – большой, трава – зеленая, s есть p). Какие тут «Истины»?
Итак, надеюсь, мы условились, что речь идет исключительно о логической истинности.
(2) Второй шаг. Зададимся вопросом, а что такое «логическая истинность суждения», откуда она берется? А ниоткуда, из воздуха, вернее, из сотрясения воздуха – из других суждений. То есть логическая (подчеркиваю, «логическая», а не эмпирическая типа «за окном идет дождь») истинность передается только от предшествующих в рассуждении высказываний. И если проследить по цепочке, то всегда найдется ее начало: набор аксиом – суждений, истинность которых принимается на веру, постулируется.
Возникает вопрос: за что мы боремся, отстаивая истинность какого-либо высказывания? Ответ: только за веру в истинность исходных суждений. Примем одни аксиомы – получим «параллельные прямые не пересекаются», примем другие – получим «пересекаются». Отдадим мы жизнь за одну из таких «Истин»?
(3) Третий шаг. Тут нам надо понять роль закона непротиворечия (исходно называемого законом противоречия и гласящего: два противоположных суждения не могут быть одновременно истинными), на который мы должны разумно ориентироваться (а не на свое согласие или несогласие, а по сути, веру в «логическую истинность» как некую «Истину»). Так вот, логический смысл закона непротиворечия не в том, что он, как верховный бог, всегда и везде исключает возможность одновременной истинности противоположных суждений, а в том, что он выполняет скромную функцию блюстителя порядка в цепочках логических рассуждений. Он, по сути, лишь следит за строгостью передачи истинности от исходных аксиом к конечным суждениям. То есть гласит: об истинности суждений можно говорить только в логических системах, свободных от логических противоречий.
Тут главное понять, что закон непротиворечия действует исключительно в рамках конкретных формально-логических систем и не имеет никакой всеобщей силы. Ведь действительно, он не запрещает нам говорить, что суждения «параллельные прямые пересекаются» и «параллельные прямые не пересекаются» могут быть одновременно истинными.
(4) Четвертый, и самый главный, шаг – отрыв от формальной логики. Зададимся вопросом, что нам дает основание спокойно относиться к существованию в математике противоречия про параллельные прямые? Ответ: понимание того, что Мир гораздо сложнее, чем цепочка формально-логических заключений, что не существует одной единственно истинной формально-логической системы, высказывания которой «истинно» описывают Мир. Формально-логические системы – это такие линейки, которые мы прикладываем к Миру с целью его измерения. Но Мир, скорее всего и даже наверняка нелинеен, и одной линейкой здесь не обойдешься. Вот и приходится нам «измерять» его локально: тут приложили маленькую ровную логическую линейку, там приложили, и еще вон там и там. И ничего удивительно, что, если измерять в разных местах, то и результаты измерений будут противоречить друг другу.
Но ладно, это все лирика. Суть последнего шага в том, что наше понимание, наш разум шире и гибче формально-логических систем: мы можем охватить своим мышлением и большие нелинейные фрагменты Мира, а, следовательно, понять причину противоречий, возникающих при формально-логическом подходе. С формально-логической стороны, без содержательного анализа, без введения понятия «кривизна пространства» невозможно прийти к выводу, что оба суждения о параллельных прямых истинны. Вернее, с позиции формальной логики сравнивать истинность этих суждений вообще некорректно – они принадлежат к разным логическим системам. Но если взглянуть свыше, с позиции включенности разных геометрий в единую систему знания, то одновременная истинность противоположных суждений о параллельных становится очевидной.
Тут существенным моментом является то, что в диалектической логике, в диалектическом разумном мышлении мы «передаем» истинность суждениям не снизу, от принятых на веру частных оснований, а сверху, со стороны всеобщего понимания. Так мудрец, с высоты своего понимания, в ответ на формально истинные доводы двух ссорящихся говорит: и ты прав, и ты прав. Так и мы, понимая, что пространство может быть нелинейно, может иметь и положительную и отрицательную кривизну, говорим двум геометриям: и ты права, и ты права. То есть позволяем это противоречие, разрешаем этот спор, причина которого лишь в том, что одна сторона приняла на веру истинность одних суждений-аксиом, а вторая – других.
То есть истинность истинности рознь. Есть формальная логическая истинность суждения, переданная ему снизу по цепочке логически правильных рассуждений от принятой на веру истинности исходного суждения (аксиомы). И есть истинность суждений, передаваемая сверху от понимания встроенности данного суждения в единый процесс познания (ведь именно так мы понимаем одновременную истинность противоположных суждений о параллельных).
Ну и еще одно существенное замечание: надо уточнить, что именно противоречие является существенным звеном разумного мышления, основанием для роста/расширения/углубления понимания. Столкнувшись с противоречием, разум стремится понять единое основание противоречия (в отличие от рассудка, который ищет ошибку в рассуждениях). В нашем примере с параллельными прямыми рассудочная (формальная) логика пыталась бы доказать, что одно из высказываний ложно и его следует отбросить. А разум поднялся до понятия, из которого следует истинность и одного, и другого суждений, до понятия «кривизна пространства». Причем важно то, что поднялся не путем вывода этого понятия из неких имеющихся суждений, а как бы воспринял свыше, от еще неявного, но уже существующего высшего понимания.
Ну вот, вроде, и все. Надеюсь, понятно, что (1) логическая истинность – это никакая не «Истина», что (2) любая формально-логическая истинность есть следствие принятой на веру истинности аксиом, что (3) закон непротиворечия действует лишь в рамках одной формальной системы, и что (4) существует еще один способ передачи истинности – «сверху», от разума, от расширяющегося вследствие анализа противоречий понимания.
Да, Истина есть. Но неужели вы ее представляете в виде предмета, который можно положить в карман? в виде слова, которое можно записать на бумажке и носить в том же кармане? В виде чего?
Да, Истина есть. И вы ее ощущаете. Но ощущаете ли вы ее как ветер, как свет и тепло от лампы?
Да, Истина есть. Но не как нечто существующее самостоятельно вне вас. Она есть и ощущается как нечто внутри вас.
А все, на что вы попытаетесь указать пальцем и назвать словом «истина», Истиной не является.
Искать можно то, что потеряли.
Искать можно то, что где-то лежит.
А можно ли искать то, что существует только внутри тебя?
Да, конечно, не у каждого внутри есть Истина, но если вы утверждаете, что она есть, что чувствуете Истину, что верите в Абсолютную Истину, то искать ее уже не надо, она уже в вас.
Я не ищу истину именно потому, что понимаю: Истина не вещь, не предмет, не фраза. Истина – не объект, на который можно указать пальцем или назвать словом. Поэтому я считаю принципиально недопустимым совмещать слова «поиск» и «истина». Как можно искать что-то, если это «что-то» ты не можешь описать? Как поймешь, что нашел именно то, что искал? С этой стороны «поиск Истины» просто самообман.
Но с другой стороны, без стремления к Истине, без ощущения Истины не может быть никакого познания. Ведь, по сути, не из-за маленьких же промежуточных шажков, находок, фрагментарных суждений, частных выводов мы встаем на путь познания. И понятно, что для того, чтобы хоть как-то оправдать свое движение в познании, мы придумали миф о неком конечном пункте этой дороги и дали ему название «Истина». Но ведь понятно, что дорога, измеряемая шагами, может привести лишь к очередному частному выводу. За шагом может быть лишь новый шаг. Элементарный шаг, неотличимый от тысяч предшествующих.
Так вот, я предложил лишь маленькое уточнение – я сказал себе: нет и не может быть никакой Истины там за горизонтом, смысл познания не в его результатах, не в количестве пройденных шагов, полученных выводов, а в самом движении, понимаемом как расширение/углубление/рост моего индивидуального Понимания. Истина не в конце пути, Истина есть сам этот путь. Истина в нас, поскольку путь познания – это путь к себе.
Есть существенная разница в утверждениях:
(1) есть единственно правильная объективная позиция, и единственно возможная «абсолютная истина» доступна (или может быть доступна) только тем, кто стоит на этой позиции;
(2) не существует единственно верной точки зрения, а позиция, описанная в п. (1), одна из возможных, стоящих в ряду других.
То есть точка зрения объективизма (1) является абсолютистской, исключающей все другие, а позиция релятивизма – включающая, объединяющая.
То, что это так, легко проверить. Давайте поменяемся ролями: я буду отстаивать объективизм (это очень легко – все мы сдавали диамат – там схема мышления предельно проста), а вы встаньте на точку зрения релятивизма и покажите слабые стороны объективизма (ведь, правда, глупо утверждать, что их нет). Попробуйте ответить на свой последний комментарий с позиции релятивизма. А я следом возражу вам с позиции объективизма.
Ведь согласитесь, что корректно и честно вести дискуссию возможно только если обе стороны полностью понимают логику противоположной концепции. Мне ваша предельно понятна: с позиции релятивизма она одна из возможных и наиболее, так скажем, «приземленных». Есть куда более сложные – скажем, системы Плотина, Канта, Гегеля: между объективизмом/сциентизмом/материализмом и солипсизмом в философии целый спектр способов видеть и описывать Мир. Держаться за одну из концепций значит просто ограничивать свой философский кругозор.
Вообще-то вопрос (в такой постановке) имеет вполне конкретный ответ: критерием реальности является введенный (принятый, установленный – индивидуально или конвенциально) критерий реальности – а таковых может быть неконечное множество. Есть реальность по критерию вещественности (пространственно протяженная, физико-химическая), есть реальность по критерию информативности, есть своя реальность и у сказок-мифов – они существуют в нашей социумной реальности. Есть своя реальность и у сновидения – она другая, скажем, чем вещественная, но ведь есть. А между первой (сновидческой) и второй (вещественной) реальностями располагается художественная реальность искусства...
Понимание реальности как многоуровневой, иерархичной и относительной (скажем, относительно химизма биологические системы нереальны, а относительно социума вполне реальны) позволяет приблизиться к пониманию нашего Мира как в целом реального. Но только, безусловно, без единственно истинного критерия реальности.
Если вы постараетесь предельно строго разобраться с терминами «объективность» и «реальность», то, скорее всего, придете к выводу, что это синонимы. Даже на первую прикидку: реальным мы называем то, что считаем объективно существующем, а объективным – то, что существует в реальности. Поэтому, на мой взгляд, лучше пользоваться лишь одним из них (в зависимости от исходных мировоззренческих посылок).
Для материалистической точки зрения исходным понятием является реальность (материальный мир), и нет никакой необходимости дополнительно констатировать объективность этой реальности – она является таковой (независимой от субъекта, наблюдателя и пр.) по определению.
Для противоположной точки зрения существенно различение субъективной действительности от объективной, то есть отличие сугубо индивидуально уникальной части действительности субъекта от совпадающих фрагментов действительностей разных субъектов, которые (совпадающие фрагменты) и следует считать объективными. А называть или не называть эту объективную (совпадающую) составляющую разных действительностей реальностью – дело вкуса (повторю, это касается нематериалистической точки зрения).
Так что, как зачастую и бывает, проблема «объективности реальности» или «реальности объективности» – сугубо терминологическая.
Утверждение, что философия сводится к познанию блага, или вообще любое категоричное заявление, что она к чему-то сводится, скажем так, заведомо менее симпатично, чем утверждение, что философия вообще ни к чему не сводится. Тут отрицательное (релятивистское) утверждение более приемлемо, и даже можно сказать, однозначно истинно.
Утверждение, что что-либо «однозначно истинно» трудно назвать релятивистским, не так ли?
Почему же? На то он и абсолютный релятивизм. Основной тезис которого можно озвучить так: любое однозначное утверждение (типа «основной вопрос философии есть проблема блага или чего-то там еще») имеет ограниченную истинность – только в рамках системы, содержащей данное утверждение. А отрицательное утверждение (философия не ограничивается проблемой блага) истинно независимо от частных теорий. Это просто понять: релятивизм, как ни смотри, есть метапозиция относительно любой частной философской системы, поскольку он включает ее в себя.
Каждый философ (именно Философ) – это еще одна точка зрения. А вы говорите: не буду смотреть с другой стороны, она мне не нравится, я привык смотреть лишь со своей, «другая сторона» не дает ответы на мои вопросы... А почему кто-то должен давать ответы на ваши вопросы? Этот кто-то задает свои вопросы себе. И согласитесь, что гораздо интереснее и важнее расширить спектр вопросов, чем получить один свой ответ на один свой маленький вопрос.
Мировоззрение не теория. Теория неполна и ограничена. А мировоззрение есть то, что внутри человека, его понимание Мира, и оно в целом неформализируемо – человек редко теоретизирует по поводу своего видения мира, а просто пользуется им в деятельности.
Мировоззрение в общем непротиворечиво, поскольку не сводится к формальным суждениям. Если бы человек ощущал свою картину Мира как противоречивую, он сошел бы с ума. (Или можно сказать, что психически больные люди и есть те, чьи картины Мира не ощущаются ими как целостные.) Удержать противоречие в голове дано не многим, то есть не многие доходят до теоретического анализа своего мировоззрения и изменения его.
Мировоззрение, вернее, формулируемое представление о нем, чаще всего однозначно – человек имеет одно формальное основание (Бог, материя и т.д.), дающее ему возможность без особых проблем интерпретировать все мировые явления. Случаи, когда человек может варьировать основания мировоззрения, крайне редки. Скорее всего, они вообще невозможны, просто некоторые, исходя из оснований высшего порядка, получают возможность рассматривать традиционные основания (Бог, материя) как частные, производные.
Ну, во-первых, мировоззрение по определению это не набор утверждений, а то, из чего исходит человек, делая эти утверждения. Так вот, именно в соотношении утверждений может быть логическая ошибка, но ее принципиально не может быть на уровне мировоззрения. Во-вторых, я не вижу никаких проблем, если человек может посмотреть на Мир с точки зрения своего собеседника, встать на позицию его мировоззрения, а потом на позицию третьего, четвертого... Это говорит только о гибкости его разума, о его мудрости. Некоторые, скажем, держатся жестких рамок конфессионального мировоззрения и считают представителей других религий неверными, а некоторые, будучи тоже верующими, считают, что все религии одинаково «верны» и лишь отображают различные национальные и прочие особенности. Так сделайте еще шаг и признайте одинаково «верными» и религиозное, и научное мировоззрения, посчитав, что они просто отображают разные стороны (методы) познания Мира. Я не вижу тут проблем. А иначе получается, что другие позиции неверны только потому, что они не ваши.
Я читаю Упанишады, Платона, буддийские тексты и пр. с целью выявить нечто глубинно общее в них, то, что их объединяет. Основная посылка очень проста – они видели один Мир, один универсум, но с разных сторон – и, приняв все эти точки зрения, возможно увидеть то, что недоступно с некой одной, фиксированной.
Вы же преследуете вполне конкретную цель – утвердить свою точку зрению, свою философскую концепцию. Поэтому анализ других философских систем вы делаете лишь с позиции сравнения со своей и, безусловно, приходите к единственному возможному для вас выводу – ваша философия объясняет всё, остальные ущербны. И эта уверенность подкрепляется тем, что формально вы ввели в свою концепцию множество разноплановых элементов, что и дает вам ощущение не частности, всеобщности точки зрения.
Фактически разницу целей можно продемонстрировать на примере анализа Упанишад. Я говорю: уже в Веданте явно выражены основы диалектического метода, представление о единстве всего сущего в бесконечном, абсолютном неопределённом начале и т.д. А вы: как примитивно и неправильно излагается онтология в Упанишадах по сравнению с истинным пониманием Мира в моей философии.
Почему человек может понять другого человека?
Хотя в общем виде ответ на этот вопрос прост и даже банален: у людей есть нечто общее. Ну и понятно, что этим общим является мышление. Или, точнее нечто общее в их мышлении. Дальше можно рассуждать о логике, о категориальной сетке и т.п.
На мой взгляд, более интересен (и продуктивен) вопрос, а почему люди так часто не понимают друг друга. Хотя и тут ответ напрашивается сам собой: ну значит, у них что-то разное, что-то не совпадает в мышлении.
Разная логика? Да нет, на уровне обыденных, да и философских рассуждений логика у нас одна – формально-аристотелевская. Да и трактовки категорий мышления – всяких там форма/содержание, покой/движение, одно/многое – вроде, не очень различаются. А понимания может быть ноль.
Тут всплывает слово «мировоззрение», которым мы обозначаем точку зрения на Мир. Тогда появляется возможность объявить несовпадение «точек зрения» именно несовпадением точек зрения: ну просто с разных сторон мы смотрим. И становится понятно, что мышление (логика, категории) тут совсем или, скажем, практически ни при чем. Мышление, по крайней мере, со своей логико-категориальной стороны, есть лишь способ говорения, форма изложения картинки. А картинки Мира у нас у всех разные.
Это я так думаю.
Но существует и другой подход к проблеме понимания/непонимания: безоговорочное настаивание на том, что понимание обеспечивается исключительно и только формой мышления. Вроде бы, и не поспоришь. Но есть один момент, который заставляется задуматься об этических последствиях такого подхода. Что должен ответить человек, жестко стоящий на такой логоцентристской позиции, на второй мой вопрос по поводу непонимания? Ответ его очевиден: «если единство понимания обеспечивается единством форм мышления, то тот, чье понимание не совпадает с моим мышлением, просто не умеет мыслить, ему недоступны формы мышления, обеспечивающие единство понимания». Вполне убедительно. А самое главное возвышает. Хотя и не особо этично. Но с другой стороны, если человек не умеет мылить, причем тут этика: дурак он и есть дурак.
Но если приглядеться, то дураков, тех, кто не понимает, не умеет мыслить по столь очевидной стройной схеме, оказывается очень уж много, слишком много. И самое интересное, эти дураки кучкуются и что-то там понимают промеж себя. Как это объяснить? Ведь вроде им принципиально недоступна единственно правильная схема мышления, обеспечивающая единство мышления, позволяющая людям понимать друг друга. Ведь именно поэтому они и не понимают счастливых обладателей правильного мышления. Но нет же – общаются, пишут книги, читают друг друга. Как это вообще возможно вне единого принципа, без единственно правильной логики рассуждений?
Хотя, думаю, эти вопросы обычно не всплывают, а если проскальзывают, то ответ типа «они дураки и мысли, книги и пр. у них дурацкие» всегда наготове.
Это я о чем? Да все о своем... Абсолютизация любой схемы, любой концепции, любой формы мышления мало того, что ограничивает мышление и понимание человека, консервирует его мозги, так еще делает человека малопривлекательным с этической стороны. Ругань при обсуждении философских проблем – яркая иллюстрация к моим рассуждениям.
Я прочитал Вашу статью. Все вполне логично и не вызывает больших возражений. Но мы все же разные. Я не рискну отнести Вас к материалистам, но и к идеалистам тоже.
Я не отношу себя ни к материалистам, ни к идеалистам, поскольку не вижу необходимости так насильственно ограничивать свое мышление. Материализм и идеализм – это две точки зрения на Мир. С каждой из них он (Мир) видится по-разному… Так зачем отказывать себе в удовольствии видеть его полнее. Более того, в философии идеализм и материализм – это лишь логические системы, основанные на различных исходных постулатах, и принципиальной разницы (логической) между ними нет. Проблемы начинаются лишь при смешении логики с мировоззрением или при абсолютизации логики.
А у идеалистов Истина – это живая сущность. Например, Христос. И это конечно объективная Истина.
Так об этом я и писал: Истина это состояние человека познающего, это чувство прорыва в познании. И не важно в познании чего: формулы, человека (в любви), Бога. Но сами эти сущности (формула, человек, Бог) не могут быть Истинами. И Христос есть Истина (живая) не как реальная историческая фигура, не как икона, не как персонаж одной из мировых религий, а как ощущение познания его конкретным человеком. И объективна эта сущность лишь для познающего (познавшего). Расширяя и абсолютизируя объективность этой истины, вы отказываете в ней (в этой Истине) нехристианской части человечества… Что явно «понижает» ее «объективность».
Хотя вы сами все прекрасно понимаете:
С истиной связано понятие «бытие в истине», т.е. движение к постоянно ускользающей сущности Понимания.
Именно движение есть Истина, а не та точка, к которой вы двигаетесь.
Я противопоставляю не истинность и Истину, а рацио и духовность (хотя это, конечно, что-то другое). Истина по большей части рационально не выразима…
Противопоставление – всего лишь логическая операция (если не возведена в ранг мировоззрения), необходимый элемент философских построений. Хотя слово «противопоставление» намекает на позицию, выбор, поэтому я не стал бы его использовать. Я сказал бы – следует различать «истинность» и «Истину», именно как сущности, относящиеся: первая к «рацио», вторая к «духовности» (психоэмоциональному состоянию). И это очень точные отношения: истинность – атрибут высказываний, делаемых в рамках рациональных (логических) построений, а Истина – действительно «рационально не выразима».
…а наука занята поиском рационального знания, даже формализуемого, если речь идет о естествознании. Поэтому, полагаю, наука Истину не отражает.
Рациональность как однозначная воспроизводимость есть сущность науки как таковой, любой. Где пропадает рациональность – там кончается наука. В неестествознанческих (скажем так) научных текстах есть много ненауки (нерационального), но в этой части они и не являются научными. Наука – это исключительно рацио, убери его – останется «поэзия».
И, конечно же, отношения между элементами рациональных систем имеют форму «истинности» (логической), и непосредственно не имеют никакого отношения к Истине. Но в момент творческого прорыва в рациональном познании (при написании ли, чтении ли) человек ощущает Истину. Живую Истину.
Истину ничто не отражает, только кто – человек. А поводом для ощущения истины может быть, как я уже писал, любое познание.
Социумное, как Вы выразились, понимание не может быть выше понимания отдельных личностей (напр. Аристотеля). И вообще, не ясно, что это такое. Хотя можно формально суммировать и связать разные знания, но это происходит в голове человека, а не на бумаге и не в конструкциях (о цивилизации и технологиях отдельный разговор).
Жаль, что в тексте мне не удалось ясно выразить мысль по поводу социумного (Всеобщего) понимания. Вы восприняли «социумное понимание», как знание, то есть как набор текстов, теорий, систем. При такой трактовке оно безусловно меньше индивидуального Понимания. Вернее, следует говорить, что они (социумное знание и индивидуальное Понимание) несопоставимы – они относятся к разным сферам.
Если вы принимаете, что индивидуальное Понимание человека (того же Аристотеля), с одной стороны, не сводимо к его знаниям (к написанным им или другими текстам), а с другой – не имеет отношения к электрохимическим процессам в его голове, то есть что Понимание «больше» человека, что человек лишь воплощает, локализует, формализирует его... итак, если вы все это принимаете, то неизбежно должны прийти к мысли, что Аристотель, как и любой единичный человек, может «обладать» лишь «частью» некоего большего Понимания… А то целое, частью которого «обладает» каждый из нас в своей голове, я и назвал Всеобщим (социумным) Пониманием.
Для вас эту сущность, наверное, естественнее называть Богом. Я бы не имел ничего против такого поименования если бы не два момента. Первое: вводя понятие «социумное Понимание», хотелось бы ограничиться лишь сферой познания, что немыслимо при использовании понятия «Бог». Второе и главное: центральной проблемой эпистемологии является вопрос развития научного знания, и это развитие должно найти отражение во всех сферах – и в кумулятивном росте знания (как индивидуального, так и общего), и в развитии (расширении) индивидуального Понимания, и, безусловно, в росте социумного Понимания, что опять же плохо стыкуется с ощущением абсолютности Бога.
Согласен со словами «истина внутри нас», хотя, вероятно, у нас не точно совпадает смысл этого. Но, например, в случае нравственного закона, мы с Вами сойдемся. И все же Истина объективна, поскольку Сознание первично. А внутреннее понимание Истины есть отражение (или частичка) Абсолютного Мирового.
Первично то, с чего ты начинаешь мыслить. А человек свободен в выборе точки отсчета. Я не думаю, что утверждение об объективной первичности чего-то в Мире является логически корректным. Хотя нет – само утверждение корректно, но оно опять же лишь наша мысль, то есть нечто, по определению производное от Мира, а, следовательно, отражающее лишь одну из его сторон.
А Истина либо вне нас, либо в нас. Совместить эти тезисы, думаю, невозможно. Если она вне нас, значит, она нелокальна и тождественна Миру (Богу) – ведь нельзя же представить ее в виде фразы или вещи. И тогда понятие «Истина» смыслово пусто – лишь второе название Мира (Бога). Если Истина в нас, то ее нет вне нас, нет в Мире (Боге), поскольку мы не можем приравнять себя Миру (Богу). Из двух вариантов мне более симпатичен второй: Истина есть наш порыв к познанию Мира (Бога). В этом случае есть движение, стремление, а самое главное логика. Первый вариант («истина вне нас»), конечно, тоже подразумевает стремление к познанию Истины. Но Истина при этом может пониматься лишь как застывший абсолют, движение к которому бесконечно.
Мои поиски в физике обусловлены моим мировоззрением. По серьезному, я ищу описание генезиса (и не согласен с креационизмом). Тут сошлись все мои переживания. Но это уже внутренняя проблема идеализма. Если Вы физик или технарь, то «Метафизика» должна Вас зацепить.
Ваша книга меня «зацепила» и как технаря, и как философа. Но по-разному. Как философа – попыткой указать на то, что Мир (включая то, что принято называть его материальной частью) не может быть познан в рамках рациональных схем. А как «технаря» — логической несостоятельностью этой попытки.
Могу пояснить на пальцах: как бессмысленно подходить к познанию любви, вооружившись формулами и графиками, так безнадежно и излагать физику, апеллируя к духовности. Хотя предметы изучения и в той, и в другой сферах непознаваемы в полной мере ни эмоциями, ни расчетами.
Физика (именно наука, а не ее предмет) по определению рациональна. Философия может дать некое невербализируемое понимание предмета физики, но бесполезна в теоретических построениях. Духовность в формулу не впишешь, обозначив, скажем, буквой «Д». А нет формулы – нет и физики.
…Очень сильно ваш текст настоен на мировоззрении, на вере, на позиции. Он неразрывно связан с вашим внутренним миром, является его непосредственным проявлением, следствием, и естественно, любую попытку логического анализа текста как такового вы воспринимаете болезненно, как лезвием по живому. Но вы же должны понимать, что текст – это только текст. С одной стороны, он (логически выстроенный текст) всегда должен быть самоценен и достаточен для того, чтобы другие могли понять его без обращения к вашим нерациональным видениям. С другой – текст всегда ограничен, он всегда лишь частично отображает ваше индивидуальное Понимание – мы должны понять, принять это. Поэтому я всегда с радостью встречаю любые вопросы и пытаюсь подробнейше пояснять все неясные места в моих текстах. Я изначально знаю, что возможны другие точки зрения, другие системы, и в каждый конкретный момент я лишь оттачиваю логику одной из них.
…Поэтому я начну с точки падения, попытаюсь определить нашу платформу. А она проста — мировоззрение. Дело тут не в логике. Видите ли, Бог для философа — это всего лишь понятие, допустимое логическое положение. А для верующего это реальность, конкретность.
Безусловно, философ, как и физик/химик, может быть верующим человеком, но философ/физик/химик является философом/физиком/химиком лишь в той части, в которой он неверующий. Как я уже отмечал, понятие «Бог» не только в формулу не вставишь, но и любую логическую структуру оно непременно разрушит. Вера может быть лишь до или после логики. Ведь это так понятно: вера – это как раз то, что не есть рацио. Поэтому вообще нет никакого смысла ориентироваться на религиозные пристрастия автора рационального текста (к коим безусловно относятся и философские) – текст в любом случае должен быть логически самодостаточен. Это не значит, что при написании текста философ не должен руководствоваться своей верой, своим мировоззрением – иначе вообще ничего бы не было. Просто надо понимать, что вера не есть аргумент, не может являться логическим основанием – просто вследствие изначальной противоположности веры и логики. И это не значит, что понятие «Бог» не может быть предметом философского анализа. Может. Но лишь как «допустимое логическое положение».
Если вы истинный философ, а не софист, то вы глубоко переживаете свои установки, и свои мысли надстраиваете над переживанием, а не наоборот.
У меня нет внутренней связи с моими текстами – они не принадлежат мне. И в этом, возможно, я и более верующий человек, чем вы, поскольку считаю, что я не вправе примешивать свое мировоззрение, свое Я к тому, что заведомо принадлежит не мне, больше меня. Я не привязываю свои тексты к моему заведомо частичному, единичному, случайному мировоззрению, а наоборот выстраиваю-достраиваю свое мировоззрение, отталкиваясь от текстов, отпущенных мне извне.
Философский текст будет значимым текстом не тогда, когда, по мнению автора, он адекватно отражает его переживания (это лишь задача-минимум), не тогда, когда он выстроен на переживаниях, а тогда, когда в нем отображено что-то большее, принципиально не вмещаемое в наши частные переживания.
Я понимаю, что я двигаюсь в правильном направлении или, точнее сказать, просто двигаюсь (поскольку нет никакого «правильного» направления), когда мои установки, мое мировоззрение меняются в процессе написания текста, когда они двигаются за ним. Тогда я понимаю, что текст (идеи в нем разворачивающиеся) есть нечто большее, чем мои заведомо ограниченные переживания, радуюсь, что текст может что-то дать мне, расширить мое мировоззрение.
Да, я верю в живого Бога, а иначе для меня жизнь теряет всякий смысл. И эта вера стоит за всем моим творчеством. И, когда некто критикует эту веру, он исходит из своего собственного понимания ее (и Бога), которое ничего общего не имеет с верой критикуемого. Неверующих ни во что людей нет. А вы просто не разобрались с собственным мировоззрением, боясь попасть в тот или иной стан.
Больше всего меня расстраивает в суждениях верующих людей их истовая убежденность в своей правоте, уверенность в единственности и выделенности их положения. И говорю я не о проблеме межрелигиозных и межконфессионных отношений, а именно о вере как таковой. Конечно, такая позиция верующего понятна: человек, придя к Богу как к вершине своего мироощущения, неизбежно считает и свое состояние абсолютной вершиной. Он болезненно относится к критике своей веры, считая, что таковая идет исключительно снизу, от тех, кто еще не поднялся до его высот (ну или сбоку, от тех, кто называет Бога другим именем).
Но я не вижу никакой связи вашего смысла жизни в вере со смыслами жизни других людей. Почему вы отказываете им в смысле жизни и считаете, что они еще не доросли до вас? По меньшей мере это величайший грех – гордыня.
Исходя из философского понимания, я никогда не критикую веру, понимаю бессмысленность и неэтичность такой критики. Но хотел бы и от верующих людей получить такое же отношение к неверующим – просто людям, не связывающим себя формальной атрибутикой одной из мировых религий, повторяющих и в счастье, и в горе не имя одного из Богов, а какие-то другие слова.
Метафизика призвана описать реальность, Вы же полагаете, что реальность описывается формулами.
Начнем с конца – где и когда я высказывал мысль, что реальность должна описываться формулами? Может, вас ввело в заблуждение вполне банальное утверждение «нет формулы – нет и физики», в котором констатируется ограниченность метода естественнонаучного познания исключительно рациональными построениями. Или вы серьезно считаете, что физика может остаться физикой при включении в нее чего-то типа Духа? Заметьте, я не заикнулся о возможности и необходимости использования формул где-то вне физики. То есть мысль была предельно проста: то, что вы называете реальностью (безотносительно того, где вы проводите ее границы и что обозначаете этим словом), может познаваться в том числе и с помощью формул. И та наука, которая делает это с помощью формул, называется физикой. Ну и естественно, теория, прибегающая к чему-то еще, кроме формул, не может называться физикой, хотя наравне с последней также может успешно служить инструментом познания этой самой реальности. Именно последнюю мысль я и хотел выразить, высказывая недоумение по поводу ваших естественнонаучных пассажей.
Теперь о метафизике. Это такая сложная штука и такие сложные ее отношения с так называемой реальностью, что сводить эти отношения до тезиса «метафизика призвана описать реальность», на мой взгляд, философски рискованно.
У меня за плечами мехмат, и я неплохо знаком с математической физикой. Математику обожествляют те, кто ее не знает, а физика без метафизики — есть в чистом виде безопорное диффузное мышление.
Вот именно это в вашей книге мне больше всего не понравилось, при столь высоком ее философском и литературном уровне. Вы, как физик, должны отдавать себе отчет в том, что вот уже сколько столетий физика прекрасно обходится без всякой метафизики – просто по причине отсутствия последней как таковой… И ничего – в космос полетели, и я сижу на даче в другой стране и мгновенно пересылаю вам свой текст без всякой метафизики, лишь благодаря физике.
Я предполагаю, что просто вы в своих основах не очень точно провели границу между различными формами и способами познания: метафизика – это как раз и исключительно то, что не физика, то есть то, что вне однозначной воспроизводимости, а физика – это, безусловно, не метафизика. О взаимодействии различных способов познания (научного и философского) можно и нужно долго-долго рассуждать. Но это отдельный разговор. Как мне показалось, вы абсолютизировали познание как таковое, попытавшись в единую логическую систему вплести все: физику дополнить духовностью, а философию – излишней рациональностью (не в рассуждениях, они безусловно должны быть логически строги, а в основаниях и выводах.)
И опять в ваши слова закрался неприкрытый намек на ущербность какого-либо способа мышления, способа познания, отличного от вашего. Любой способ познания ограничен, тем более частного человека – и мой, и ваш. Это первое, что должно лежать в начале познавательного процесса: понимание его фрагментарности, рядоположенности с другими, столь же необходимыми.
Да, я понимаю, что своим текстом еще на какой-то срок отодвинул возможность диалога. Действительно, наверное, очень трудно спокойно принять «наезды» на самые основы при полной убежденности в их исключительности. Но именно привязанность к некой платформе, потеря равновесия при ее шатании указывают на ограниченность метода и самой платформы – отступить некуда. Попробуйте перешагнуть на соседнюю платформу – ведь там тоже люди, и на следующей тоже. Люди познающие, видящие. Или вы уверены, что оттуда видно «неправильно» или меньше?
Хотя я совсем не критиковал ни вашу веру, ни вашу позицию, а лишь излагал свое видение познания, как многогранного интегрального процесса, который принципиально не может быть исчерпан с какой-либо единичной позиции, каким-либо методом – ни рациональным, ни иррациональным.
Я хотел, чтобы вы сформулировали свое мировоззрение, и привел в качестве иллюстрации мое.
Мне показалось, что я вполне выразил свое мировоззрение – именно «миро-воззрение», свой взгляд на Мир, который принципиально не статичен, не привязан к фиксированным основаниям. Мировоззрение, для которого интересны и открыты все позиции, все основания.
Предполагаю, вы допускаете, что произвести на свет интеллектуальную новацию, по-новому описать какой-либо мировой феномен, да и просто быть счастливым может человек любой веры, любых убеждений – и мусульманин, и атеист. Более того, наверное, вы даже допускаете, что есть сферы, которые не видны, не доступны, скажем, христианину, а открыты для буддиста, и наоборот. Тут вы можете отметить, что в любом случае, любой творец – кем бы он ни был – не может обойтись без основы, без твердого мировоззрения, без веры. И я с вами соглашусь, но спрошу: так почему бы не принять, не понять все это разнообразие? Логичным ответом на мой вопрос будет утверждение, что вера одна и когда она меняется, то это уже не вера. Но к этим словам я – с позиции своего миро-воззрения – могу лишь добавить: не надо доводить свою веру до уровня формальных атрибутных ограничений, на котором начинаются различия между религиями (именами Богов) и мировоззрениями (трактуемыми уже как идеологии).
Метафизика не отвергает физику, но призвана помочь ей. Ибо последняя сегодня в тупике.
Вы опять переиначили мою мысль о метафизике. Заметьте, вы часто мыслите и высказываетесь дуалистически, в форме исключающей оппозиции, на уровне противопоставления понятий, отвержения одних в пользу других. И вследствие этой своей особенности мышления, аналогично воспринимаете высказывания других. Констатацию мной логической, формально-системной несмешиваемости физики и метафизики вы интерпретировали в духе «отвержения», исключения. Я лишь отмечал, что физика прекрасно обходилась без метафизики, как и последняя без первой. Если и возможно какое-то взаимовлияние, то только опосредованное – через индивидуальные Понимания философов и физиков, но не как формальное взаимопроникновение теорий – не может быть формул в метафизике, и не нельзя метафизические (философские) понятия вставить в физические формулы. Где вы тут увидели отвержение?
Однако зачем вообще вы этим занимаетесь, спорите, пишете? В чем ваша интрига?
Интрига проста – показать, что может открыться для миро-воззрения людей, если не забетонировать свои ноги в некую «основу».
Вот приблизительно так. Я не знаю, почему вы прицепились к слову «спор». Мои «споры» всегда вызваны желанием либо разобраться в чужих тараканах, либо пояснить своих (если люди спрашивают).
Давайте я постараюсь чуть сменить тон – действительно, мои тексты были слишком напористы. Да и ваши суждения о единственно верном способе восприятия и его описания в философии не вызваны желанием поучать, а являются элементарным результатом веры, уверенности, что именно так и должно быть. Вера слепа. Это не укор, не критика, а констатация.
Я несколько раз очень подробно и с разных сторон пытался представить вам мое видение Мира – мое Миро-воззрение. А вы, не найдя ему подходящего слова, названия, видать, так и не поняли. Неужели понимание сущности человека, его способа познания сводится к называнию его каким-либо словом, к классификации, к ранжированию? Есть, конечно, крайне примитивные случаи. Знаю много людей, которых я смело назвал бы материалистами: основной критерий – непоколебимая уверенность в рациональности Мира, в возможность все свести к причинно-следственным связям, включая мышление, представляемое сугубо как взаимодействие нейронов. Проще и с верующими людьми – их смело можно называть идеалистами, что они и сами делают.
Вот и судите: одним из главных моих познавательных оснований является убежденность в нерациональности Мира, несводимости его проявлений к причинно следственным связям, в относительности феноменальной и ноуменальной его явленности (или проще – относительности материального и идеального) и, более того, представление о принципиальной невозможности однозначного отображения, фиксации Мира в человеческом познании, а также понимание, что само мышление в значительной степени независимо от человека. С другой стороны, я человек неверующий, то есть не связываю нерациональную, идеальную, ноуменальную явленность Мира с неким особенным абсолютным субъектом, считаю, что таким выделенным субъектом является человек, если говорить о социумном познании, или любой другой субъект, относительно которого и для которого является Мир. Идеалист я? Может быть, субъективный? Нет – я не ограничиваю свое мышление отрицанием наличия Мира и объектов вне меня. Более того, я вообще не ставлю никого в центр Мира: ни Бога, ни человека, ни что другое. Можно, конечно, говорить о релятивизме моего мировоззрения, но и это будет недостаточно точно. Релятивизм сводится к формуле «можно так, а можно и сяк». Я же скорее придерживаюсь формулы «необходимо и так, и сяк». Кто-то может сказать, что на мою картину Мира повлияли восточная философия, различные эзотерические учения. Но это не совсем так – работая над концепцией распределенных во времени (темпоральных) систем (вполне рациональным конструктом), я обратил внимание на то, что полученные выводы во многом пересекаются с разными эзотерическими построениями. Но именно потому, что с разными и только в частях, не носящих атрибутивно-ритуальный характер, мое мировоззрение никак не назовешь эзотерическим. Хотя, как мне кажется, я в достаточной степени понимаю и эту сторону, этот способ, метод человеческого познания. Что еще осталось? Какие еще слова возможны? Может, подскажете? Но я точно не материалист, да и не идеалист…
Теперь про философию. Долгое время я был убежденным гегельянцем и считал основным предметом своих изысканий диалектику. Но время отодвинуло диалектику на второй план – теперь я ее трактую как один из способов познавательного мышления, одну из иерархически соподчиненных логик. Еще один мой философский интерес – эпистемология. Основные результаты моих исследований в этой области оформлены в работе «Интегральная эпистемология». В эпистемологии я не могу однозначно приписать себя к какому-то из известных направлений: я вижу ценные мысли и, на мой взгляд, явно слабые места и у Поппера, и у Куна и пр. И понятное дело, основной пафос моих эпистемологических построений можно выразить фразой «необходимо все», которую можно рассматривать как ответ на тезис «возможно все», сформулированный последним эпистемологом XX века Фейерабендом, выразившим в нем суть своей анархической эпистемологии.
К какой области отнести исследования в рамках эволюционной парадигмы, я не знаю. Это, безусловно, философия, поскольку текст впрямую не опирается на эмпирический базис, но, конечно, он близок к естествознанию – к биологии, физике, теории систем – со вполне верифицируемыми выводами.
И ясно, почему у нас с вами разговор не получается: вы хотите разговаривать с человеком о его мировоззрении с учетом его мировоззрения, а для меня самоценны мысли, логические системы как таковые. Я осознаю, что сейчас вы, скорее всего, поймете последнюю фразу про логические системы, как стремление урезать Мир до оных, свести его к ним. Отнюдь. В ней лишь констатация того, что и вы, и я, и все пишущие вынуждены продуцировать ограниченные, фиксированные тексты. Которые никак не исчерпывают ни нас, ни, тем более, Мир. Лишь частично отражают. И нам доступно лишь это отражение. А не мировоззрение, не содержание наших голов и, тем более, Мира.
По поводу текстов тоже все понятно. Для вас естественно стремление сцепить все мысли единой идеей, заставить их служить на благо этой идеи, вы поверяете каждый тезис на адекватность главному посылу. Я же вижу относительность, фрагментарность каждой мысли и ее осмысленность только и исключительно в конкретном месте логических построений. Это другой метод, другой способ. И понятно, что я скажу, что и ваш и мой методы не только имеют право на существование, но и необходимы. Вы вкладываете в текст свою душу, а я стараюсь оживить текст сам по себе, заставить его двигаться самостоятельно, без опоры на мою единичную случайную сущность. А по форме мои тексты, по крайней мере «Новации», уж точно ближе к строгим научным теориям, чем к этико-религиозным произведениям русских «философов».
Насчет привязывания философии к жизни вы ошибаетесь – жизнь «чистых» философов, к которым, по моему мнению, можно отнести представителей немецкой классической школы, была скучна и однообразна, без какого-либо намека на миссионерство и попытки решать судьбы мира. Они занимались тем, что им было дано, как и все ученые – физики, химики, биологи.
Что движет мной? Наверное, это можно назвать жаждой познания, счастьем познания, невозможностью держать в себе то, что каким-то образом в меня вселилось, вернее, к чему на время «прикреплено» мое феноменальное тело. Вот и в этом мы совершенно разные. Для вас философия миссия, способ разрешения собственных мучительных вопросов, борение. Для меня – счастье творчества, новационного продуцирования. Я, как понятно, вследствие своего Миро-воззрения, а точнее, отсутствия мировоззрения, не фиксирую состояние Мира в целом как трагическое. Мир таков, каков есть, и только наше воззрение дает ему оттенки, оценки. Это не значит, что я не переживаю несправедливость, несчастье, трагедии, свои и чужие. Я просто не занимаюсь психологией и не смешивают явления нашей частной социумной реальности с проблемами мироустройства, с философией. Именно поэтому многие мои философские тезисы приводят в возмущение «гуманистов», стремящихся проповедовать на тему, как все в мире должно быть хорошо и по-доброму.
Ладно, я вам не судья. Но запомните фразу: «Безопорное диффузное мышление». Это сейчас модно.
Ладно, да и вообще я считаю, что судить никого не надо (не в юридическом, конечно, смысле). А вот тексты – надо. Они для этого и предназначены. Чтобы делать суждения о них.
На фразу про «диффузное мышление» я уже обратил внимание – вы ее несколько раз употребили. Но смысла в ней не вижу. В таких случаях «безопорность» всегда сводится к непониманию (невидению) чужой опоры. Да и при чем здесь опора, мышление? Существенен результат этого мышления – текст, а опора – частное дело мыслящего, его способ продуцирования текста.
Жаль, что вы так и не помогли мне с высоты вашей мудрости (это без шуток) определиться с названием моего мировоззрения, моей опоры.
Хотя, наверное, вы попали в десятку – именно «безопорное диффузное мышление».
Безопорность – это неспособность индивида опереться на собственные императивы (которые и образуют основу его мировоззрения). Безопорность, таким образом, – это не мировоззрение, а болезнь. Она чаще всего посещает человека с хорошо развитым рациональным логическим мышлением («робота»).
Мышление состоит из чередования двух операций — выбора и вывода (выбор дороги и движение). Выбор осуществляется на основе этической логики.
Безопорность – это расхлябанность в выборе пути, в попытке заменить выбор выводом (рациональной логикой). Это вседозволенность (диффузность) и легковесность суждений. Это разрыв между постулатами поведения и постулатами в мышлении.
Что это болезнь я уже понял.
Болезнь, правда, очень распространенная. Все математики, физики пр. ею болеют – не пользуются этической логикой для вывода формул, выбора направления исследований. (А вы добрый доктор, ставите всем диагноз).
Вера – очень сильная опора, она позволяет сворачивать горы. Но она и очень сильно ограничивает кругозор. Она незаменимый помощник для понимания себя, но бесполезна для понимания других, с ее помощью можно только оценивать других – она дает жесткие, однозначные критерии оценки.
Я очень рад, что мой кругозор, мое миро-воззрение еще немного расширилось. Я еще что-то понял, посмотрел на Мир с еще одной точки – вашей. Хотя ваша позиция и так была ясна по тексту книги, у меня оставалось некое сомнение по поводу трактовки именно вопроса «этической логики». Теперь, вроде, вопросов нет.
Замечу, однако, что проблемы фундаментальной физики как раз и обусловлены указанной болезнью. На сегодня в ней основным генератором идей является математика… К самой математике мы такого рода претензию не предъявляем, поскольку это ее функция – быть роботом. А вот использование этого робота должно находиться под контролем системы выбора в мышлении, которая работает уже по иным принципам, по своим критериям. Главный из них – этический.
Я не хотел вдогонку посылать вам соображения по данной теме, но раз уж вы сами ее затронули, попробую изложить свое видение и самой проблемы, и вашего решения ее.
Проблемы в физике, безусловно, связаны с использование формально-логического аппарата (который вы называете «роботом»). Но я не вижу в этом болезни. В данном случае вы предъявляете к физике требования, которым она и не должна удовлетворять, ждете от нее решения вопросов, которые она и не должна решать. Исключительная рациональность – такая же болезнь физики, как, скажем, безусловная эмоциональность – болезнь поэзии, не позволяющая последней помочь нам в расчете траектории движения планет. Надеюсь, вы не ищете в Священных Писаниях решения проблем квантовой механики. Все это разные способы познания (наука, искусство, религия) со своими уникальными методами и своими возможностями, открывающими нам разные стороны Мира и нас самих.
Поэтому проблему можно было и закрыть на констатации завышенных, неадекватных требований к одному из способов познания. Может, это в вас сработал старый научный (физикалистский) пафос, утверждающий всесильность науки, требующий от нее (в частности, от физики) решить все проблемы, ответить на все вопросы, познать алгеброй гармонию, вывести формулу Бога.
Но если бы все было так просто, то не было бы и вашей книги, вернее, не было бы вашей уверенности в том, что даже так называемые материальные отношения невозможно абсолютно точно выразить, отобразить на языке формул…
То есть необходимо констатировать, что, следуя по цепочке однозначных причинно-следственных связей, невозможно получить явленную нам картину реальности, что не обойтись без дополнения рациональных построений неким надстоящим регулирующим вневременным и внепространственным компонентом. Мысля в дихотомии материальное/идеальное, резонно этой компоненте присвоить статус идеального, в противовес внешней рациональности причинно-следственных связей так называемой «объективной реальности».
Вот тут и начинается развилка. Для вас, как для верующего человека, идеальная компонента однозначно связана с Богом, с Духом, с этикой. И вы вводите понятие «этическая логика», обозначая им именно тот компонент познания, который призван дополнить его рациональную составляющую до целостности. Дальше начинаются творческие поиски, мучительные попытки построения схем (ведь все-таки логика, хоть и этическая) и т.д., результатом которых и явилась ваша книга.
И она попадает в поле моего зрения и заинтриговывает именно этой попыткой отойти от одноуровневых схем (неважно, в какой сфере идеального или материального). Но…но дальше мы тут повыясняли некоторые вещи, и я лишний раз убедился, что ваш посыл, поскольку он изначально имел именно этико-личностный характер, так и остался на уровне этических оценок. Хотя, безусловно, текст книги сильно заряжен этим посылом и передает ваше понимание сложности Мира, принципиально несводимой к рациональным построениям.
Мою же философскую позицию можно коротко описать так:
Я не стал пытаться свести все к какой-либо замысловатой схеме материальных взаимодействий, как и не стал выводить все из первичного сознания (Духа) или скрещивать самостоятельные дух и материю – как у вас (извините за упрощение). Я допустил, что в основании и материальных (феноменальных) и идеальных (ноуменальных) объектов лежит некий универсум, природа которого в принципе нам недоступна. Назвать его мы не можем, поскольку нам в ощущение, в понимание даны лишь феномены и ноумены. Является ли выделенный нами из универсума объект ноуменом или феноменом, зависит от нашего положения в этом универсуме, скажем так, от нашей сложности. В зависимости от нашего субъектного уровня, некоторые объекты мы воспринимаем как одновременные с нами и пространственно различимые (феномены), а другие – как внепространственные и временно-протекающие (ноумены). Особое значение имеет момент, что ни феномены, ни ноумены не обладают самостоятельной целостностью сами по себе, таковыми их воспринимает только субъект. Поэтому понять «поведение» феномена или ноумена невозможно исходя только из его «взаимодействий» в своей сфере (в феноменальной или ноуменальной действительностях). Переводя на традиционный язык: «материальные» тела подвержены влиянию идей (мыслей), а сознание имеет основание в феноменальной реальности, но связь эта не прямая, а через познающего субъекта, который, с одной стороны, является «создателем» явленных ему феноменальной и ноуменальной действительностей, а с другой – элементом, транслирующим связь идеального с материальным.
Я полностью отдаю себе отчет, что для вас вышеприведенный текст будет иметь статус продукта диффузного мышления. Тем более, из него практически ничего нельзя понять – ну, это все равно, что вашу книгу упаковать в абзац. Но я его писал больше для себя, без ориентации на вашу оценку.
Подводя итог этому раунду общения, еще раз обозначу два момента наших расхождений: (1) разные требования, предъявляемые к различным формам, способам познания; (2) различное видение природы иррациональности Мира: вы однозначно связываете ее с первичным духом, с этикой, а я предполагаю, что рациональность и иррациональность суть два способа видения мира субъектом, которые мы оформляем для себя в спектр объектов от материальной точки до Бога.
…Я говорю лишь о том, что сегодня в физике происходит перекос в сторону полной «роботизации» мышления. Выбор модели живого универсума вообще никак не мешает математике. И я не собираюсь с помощью духа искать полезные числа… Этическая логика служит лишь на этапе выбора модели, но затем вступает в силу рацио, а модель остается в голове и частично – на бумаге. Так всегда и было… Наоборот, если в вашем подходе (чего я еще не уяснил) есть элементы субъективного идеализма, то о научности речи и быть не может. В сложной конструкции сочетания внутренней истины с объективностью науки я еще толком не разобрался.
Не надо путать «роботизацию» формальных моделей (теорий) – они были и будут рациональными по определению (других не бывает), – и «роботизацию» мышления, то есть того, что приводит к генерации модели (теории). Вообще, если мышление производит какой-либо продукт (пусть и формальную теорию), оно уже не роботизировано. Или в моих терминах: появление новации невозможно описать рационально.
Наши разногласия наиболее остро проявились в точке «выбора модели». Вполне естественно, что, имея одну точку опоры, одну этическую логику, вы и приходите к выводу о единственности модели. Я же, предполагая неконечное множество субъектов познания (и не только в лице себя, других людей, а вообще субъектов – биологических, химических т.д.), не вижу возможности ограничить познание одной моделью. Модель, как формальная структура, принципиально не может «объять» мир. И целью и результатом познания (в частности, человеческого) я вижу именно расширение Понимания (индивидуального и Всеобщего), формирование того, что позволяет делать выбор, того, что предшествует выбору и всяким моделям, того, что позволяет продуцировать модели – в том числе и вашей «этической логики».
В этом действительно есть доля субъективного идеализма, но лишь в том смысле, что каждый субъект продуцирует свою модель Мира. Благодаря этим моделям, а точнее, в самих этих моделях и существуют субъекты. По сути, из этих моделей и состоит Мир. И модели одноуровневых субъектов рядоположены, среди них нет единственно правильной. И суть познания именно и сводится к формированию своего Понимания, своей «этической логики» на основе анализа множества предшествующих моделей, к генерации своей модели, которая по определению не является исключительной, а лишь становится в ряд, дополняя картину. А вот Понимание исключительно и уникально. Но не рационально, а поэтому несопоставимо ни с чем – поэтому и возникает ощущение наличия единого центра.
Я и не мог рассчитывать на ваше понимание, принятие моей творческой позиции. Ведь тогда вам пришлось бы признать возможность существования различных исходных точек мышления, различных равноправных оснований, а значит, и неабсолютности собственного. А далее неизбежно прийти к выводу об относительности всего выстраданного вами и выстроенного в тексте. Эту потерю центрированности, потерю равновесия, конечно, можно пережить – стоит только признать ценность самого текста, а не метода его продуцирования. Но такое признание требует и следующего шага – понимания ограниченности текста. И смысл жизни, творчества тогда остается только один – двигаться дальше, искать дальше… Но это гораздо сложнее, чем оставаться центром своего мира. Этот центризм, конечно, дает опору для творчества, опору для однозначной оценки всего – людей, мыслей, событий.
Но двигаться-то все-таки надо.
Поразмыслив над определением моего сознания/мышления как «безопорное диффузное» (спасибо Льву Чиворепла), я остался вполне доволен такой его характеристикой.
Особенно когда попытался сформулировать его противоположность. Безопорности противостоит опорность, по сути, упертость. А если трактовать диффузию в буквальном физическом смысле как проникновение через границы, стирание границ, то в качестве противоположного понятия напрашивается ограниченность (как четкое соблюдение границ.) Так что мое безопорное диффузное противопоставляется упертому ограниченному.
Я понимаю, что людям, имеющим однозначное мировоззрение (а поэтому, уж извините, принципиально ограниченное мировоззрение – ну, как однозначное), трудно представить, что у кого-то может быть иначе. Представить, что когда человек нечто утверждает, то он не выражает ничего большего, чем это утверждение, за которым стоит лишь логика, а не личные пристрастия. Вообразите, что было бы, если бы среди математиков были отдельно приверженцы, скажем, интегрального исчисления и отдельно – дифференциального. Правда, смешно? А в философии такая упертая ситуация считается нормой. Хотя и понятно почему – слишком уж все завязано на мировоззрение.
И вы не правы, говоря «вы абсолютизируете человеческое бытие, его безосновность». Моя философская позиция – это лишь позиция моего мышления. Даже не человеческая. И я был бы последним глупцом, если старался навязать ее другим людям. Они такие, какие есть – кто-то исключительно «основен», кто-то «безосновен» – это вообще не имеет отношения к философии.
То, что я безопорный диффузник, я знаю из переписки со Львом Чиворепла. Хотя подобные обвинения я слышу постоянно со всех сторон (правда, не в такой образной форме) — все требуют признать правильной лишь их точку зрения, ну пусть не их, пусть другую: мол, ты только докажи, что я не прав, и я поверю, но «правильная точка зрения» должна быть. А я отвечаю, конечно-конечно, вы правы в своей правоте, я не могу опровергнуть вашу правоту (поскольку она ваша).
Либо все жаждут сближения позиций. Зачем? Я отвечаю: ведь чудесно, что мы видим предмет с разных сторон. Но оппоненты усматривают в этом либо непонимание, либо издевательство, либо еще черт знает что.
Вот одно из последних моих заключений на эту тему:
Самое главное, с моей точки зрения, после таких разговоров [о сути мироздания, мышления и т.д.] сделать вывод, что нет и не может быть ни индивидуальной, ни коллективной объективной «истины» (модели, теории и т.д.). Как моя мировоззренческая модель, так и ваша, так и модели многих других мыслящих или немыслящих, миллионов верующих или не верующих в тех или иных Богов – недоказуемы. И основной смысл в существовании этих моделей — включение человека или многих людей в целесообразную деятельность, множество различных деятельностей (отсюда и множество моделей).
Хотя точнее я бы сказал, что они (модели) есть порождение, следствие деятельностей, а не их причина. Мы в своих моделях (и мыслительных, и зафиксированных на бумаге) лишь формализуем фрагменты деятельностей, в которых так или иначе задействованы.
Вот и получается, что моему безопорному диффузному мышлению противопоставляется упертая ограниченность. Что тут еще можно добавить?.. Действительно, полная противоположность!
Попробую предельно точно обозначить свою позицию, скорее даже миро-воззрение. Хотя понимаю, что это нисколько не послужит к «сближению позиций».
Во-первых, я не совсем понимаю, что такое само это «сближение позиций». Мне интересно, как именно вы мыслите, к каким выводам приходите. Я радуюсь совпадению, резонансу. Чисто технически мне может быть интересно, какие формальные шаги вы делаете, из чего исходите, что «постулируете», а что «выводите». Но это действительно технические вопросы. Завтра вы сделаете новый шаг, введете новое понятие, откажетесь от прежнего. Нормальный творческий процесс познания.
Означает ли «сближение позиций», что я должен принять ваши аксиомы, принять вашу логику и строго руководствоваться ими? Или вы должны принять мои? Но ведь они у меня, как и у вас, меняются. (Вы сами сетовали, что не успеваете фиксировать их в текстах.) И именно исходя из этого, я придерживаюсь мнения, что строго фиксированная аксиоматика и логика возможны и должны быть только в единичном законченном тексте. Я сейчас пишу книгу – пишу не последовательно, то есть не с начала, а фрагментами. У меня есть общий образ, общее ощущение, но некоторые моменты, в частности касающиеся аксиоматики, еще не устоялись – вполне возможно, завтра я поменяю последовательность шагов. И возможно, это будет сделано под влиянием вашей, отличной от моей, схемы рассуждений. Так зачем сближаться? Надо радоваться, что есть возможность взглянуть на Мир хотя и с близкой, но отличной от своей точки зрения. Вы же не ставите перед собой задачу сблизиться с кем-либо из великих мыслителей и не сетуете, что они не сближаются с вами.
Вообще не очень понятно, почему у вас возникло желание некоего практически моментального «сближения» посредством интернет-общения? Для изложения мыслей существуют тексты. Вы пишете, я пишу. И анализу может подвергаться только законченное произведение. У меня не возникает желания пересказывать свою текущую работу, если, конечно, не ставится точный интересный вопрос.
Ну и самое главное, с чем вы, по-видимому, принципиально не можете примириться: я исхожу из того, что любая формальная система (теория) безусловно ограничена и принципиально не может исчерпать свой предмет, тем более такой предмет, как Мир. А, следовательно, принципиально невозможно построение ни Единой физической (или другой) теории всего, ни окончательной философской системы. Их есть и будет неконечное множество. А то Единое, из которого они все исходят, безусловно, лежит вне текста. Поэтому и аксиоматических оснований для построения философских систем может быть множество. Можно постулировать единство застывшего мультиверсума событий (отталкиваться в размышлениях от этой идеи) и прийти к понятию эволюции, можно, наоборот, исходить из процессуальности и прийти к пониманию абсолютного единства и т.д.
Ситуацию в нашем общении можно образно описать так. И вы, и я поняли ограниченность плоской геометрии Евклида. Я увидел это по вашим текстам. Возрадовался. Но вы почему-то настаиваете, что неевклидова геометрия обязательно должна быть именно с положительной, а не отрицательной кривизной, и требуете, чтобы я тоже определился: я за положительную или отрицательную. А я не понимаю, зачем так ограничиваться. Хотите с положительной, хотите с отрицательной, хотите с комплексной...
И еще раз. Я согласен с вашей аксиоматикой. Как я могу быть не согласен с тем, что по определению принимается априорно, на веру, исходя из личных предпочтений автора? Тем более, если я вижу, что полученное на основе этой аксиоматики движение мысли близко к моим представлениям. И мне интересно проследить дальнейшее движение. И не возникает желания подогнать ваш Мир под мой, «сблизить» их.
А свою онтологическую аксиоматику я дам в тексте. А потом, в другом тексте, будет другая аксиоматика – ведь и я буду другой, и текст будет другой.
Так что давайте оставим в стороне попытки «сближения», тем паче, что более близкого по мировоззрению человека я пока еще не встречал, и просто глупо из двух творческих единиц делать одну обкуцанную – ведь «сближение» возможно только через ограничение.
Александр, мне непонятно одно: как вы совмещаете свое стремление к очищению философии от морали с даосизмом? Или вы разделяете точку зрения Лао-Цзы: «Когда Великий Путь утрачен – появляются “человечность» и “долг”. Вместе с остротой ума рождается и великое коварство».
Ну, во-первых, даосизм тут ни при чем. Я вам давал список (не исчерпывающий) трансреальных философских концепций, придерживающихся недвойственности. Даосизм всплыл совершено случайно, поскольку первым под руку попался текст про Путь.
Во-вторых, даосизм не философия, и поэтому в некоторых высказываниях того же Лао-Цзы, действительно проскальзывает и морализация (но очень редко).
В-третьих, я совмещаю (или не совмещаю) лишь так, как, скажем, совмещают смотрение новостей по телеку и завтрак. То есть делаю это одновременно, но не смешиваю! Просто стараюсь различать, где у того же Лао-Цзы философия, а где мораль, политика и т.п.
А возвращаясь к дуализму, следует заметить, что я полностью разделяю приведенную вами философскую мысль Лао-Цзы: любая концепция, любое различение разрушает Единое (Дао), опускает нас на тот уровень, на котором бытует мораль, на котором есть добро и зло, светлое и темное.
Вот тут немного внимания. Я предполагаю, что в данном месте вы опять будете пытаться приписать мне некоторые атрибуты, пытаться понять, к какому направлению философии меня отнести, как там во мне что-то совмещается и пр. Я же говорю о понимании, а не о мировоззрении. Ну, например, нас ведь ничуть не удивляет, что физик, занимающийся в данный момент, скажем, сверхнизкими температурами, может в совершенстве владеть и методами расчета высокотемпературной плазмы, а еще разбираться в космологии и физике твердого тела. То есть текущая конкретная работа не накладывает на мышление ученого никаких формальных границ. В философии же получается несколько иначе: почему-то (хотя, конечно, понятно почему) считается, что философ должен ограничивать себя рамками какого-то направления. Так вот, когда я пишу о трансреальных философских концепциях (в частности о даосизме), это не значит, что я позиционирую себя как буддийский, даосский и пр. философ, что моей целью является достижение просветления – я просто оперирую их схемой мышления, их терминологией.
Это все к вопросу о «совмещении». Нет необходимости ничего совмещать, ничего синтезировать, овсеединять – по крайней мере, странно стремиться объединить формальные схемы и методы мышления. А вот уметь ими пользоваться, знать их специфику, их различия, безусловно, полезно и целесообразно для расширения, углубления своего Понимания. Нужно в одинаковой мере понимать как недвойственный подход Лао-Цзы к описанию мышления и Мира, так и необходимость, ценность европейского дуализма.
Что-то странное творится с мыслящими умами. Я уж и так, и этак, и метафорами, и аналогиями – а все только хуже. Как-то образно выразил простую мысль, что терминология во многом случайна – устанавливается голосованием, то есть количеством употреблений термина в публикациях, – так мой оппонент страшно вознегодовал и долго не мог успокоиться, обвиняя меня в том, что, мол, я предлагаю научную истину устанавливать поднятием рук. Так и вы сейчас – ведь мысль о совмещении была проста и прозрачна: я не размазываю кашу по экрану телевизора, а просто ем и смотрю. А вы? «...Все постулаты обсуждаемых концепций жизни есть просто одновременное совмещение телека и завтрака...». Понимаю, вас понесло в полемическом задоре, но не думаю, что метафору про завтрак вы серьезно восприняли за утверждение, что, скажем, даосизм для меня проще пареной овсянки.
С релятивизмом или без него, объяснять кому-то что-то не имеет смысла... если этот кто-то сам не хочет понять. То, что люди видят и понимают Мир по-разному, – просто эмпирический факт. Или ваши наблюдения и опыт общения не подтверждают этот тезис? Вы не сталкивались с разнообразием персональных картинок Мира?
Тут сразу встает вопрос: а что такое «стремление к взаимопониманию»? Уравнивание всех картинок, приведение их к единому стандарту? Причем заметьте, что тот, кто к этому призывает, за стандарт всегда принимает именно свою картинку. У людей разные вкусы (в еде, в искусстве и т.д.), но ведь никому и в голову не приходит из стремления к взаимопониманию заставить всех есть одно и то же и наслаждаться одним и тем же (хотя в истории подобные печальные попытки были).
Обладатель Знания №1: Каждый, кто увидит причины и следствия, сопричастность к мерзости запустения – тот неизбежно придет к этому Знанию
Проблема в том, что я множество раз встречался с подобными убеждениями. И звучали они из уст представителей очень разных мировоззрений – от упрямых сциентистов до не менее упертых идеалистов. Каждый из них (как и вы) был свято уверен, что обладает непротиворечивым единственно возможным Знанием. И я понимаю, я уверен, что эти «единственно верные Знания» действительно непротиворечивы. Более того, даже не следует браться за поиск логических ошибок – есть они или их нет (а скорее, нет), абсолютно несущественно. Важно, что таких непротиворечивых «Знаний» множество – по количеству возможных аксиоматических началах.
Обладатель Знания №2: В каком Знании выявлен принцип, показывающий критерии Любви, Бога, Истины и других, ключевых и важнейших понятий и категорий, в русле которых течёт жизнь любого человека...
Где, в каком Знании есть этот всеобщий Принцип?.. Я спрашиваю именно о принципе, а не о туманных рассуждениях на тему Истины и Лжи... Изложите хоть один пример – но настолько кратко, чтобы суть его укладывалась очень коротко – отношение длины окружности к диаметру = 3,14 – вот так...
Может у Гегеля? В своё время – с трудом его читая – не обнаружил у этого «гиганта» ту Идею, которая отделяла бы зёрна от плевел; ту Идею, которая была бы проста и настолько универсальна, что касалась бы абсолютно всех и была бы практически применима в текущей жизни каждым человеком?
Принцип простой: у каждого свой Принцип, у каждого свое Знание, у каждого свое представление о том, должно ли Знание быть формулой в несколько слов/знаков или бесконечным молчанием, и уж точно у каждого свои представления о том, что есть Истина, Добро, Любовь, Бог.
Но вы не согласны, вы не только стали оспаривать мой тезис «знание не единственно», но и пошли дальше: стали утверждать, что именно вы знаете, каким оно должно быть, Знание – маленьким удобным принципом, золотым ключиком, отпирающим все двери познания. Повторю, я ничуть не сомневаюсь в том, что в своем мире вы этим принципом открыли все двери и имеете привилегированный доступ к Добру и Злу, знаете в каких покоях восседает Бог, а в какой светлице обитает Любовь. Все именно так. Вы проверили – всё открывается, все сидят на своих местах. Принцип работает.
Но есть маленькая деталь. Чтобы подарить этот ключ людям, скажем, мне или «Обладателю Знания №1», надо быть уверенным, что другие миры устроены так же, как ваш. Надо быть уверенным, что во всех мирах замки одинаковой системы, да и вообще, что в них существуют двери. Ведь есть же миры без коридоров и комнат. И что человеку из такого мира делать с вашим Принципом?
Вы всю жизнь строили свой мир. Как и все другие люди строили и строят свои миры. Ведь вы встречали людей с другим мироустройством, с другим мировоззрением? Но, наверное, вы думаете, что у них другие взгляды на мир лишь потому, что они не знают ваш Принцип? А узнав, прозреют и увидят, что именно ваш мир истинен, а они заблуждались, так? Ничуть. Они повертят ваш ключ в руках, потыкают им в свои французские или амбарные замки – в одни замочные скважины он не влезет, в других будет бессмысленно прокручиваться – попробуют посвистеть в него, покрутить на пальце, да и отдадут обратно вам. Все будет в точности, как у вас Гегелем. Тот искал и нашел свой Принцип путешествия в своем мире. Ну вот такой у Гегеля противоречивый мир, где проходить надо не через двери, а через стены, а добравшись до дальней сейфовой комнаты, где должна открыться Истина, вновь оказываешься перед входом. Так вот, не подошел гегелевский принцип к вашим дверям. Не потому, что плохой, а потому, что двери другие. Так и ваш Принцип – это всего лишь ваш принцип, ключ к вашему индивидуальному миру.
Повторю: в том, что никто до вас не сформулировал принцип вашего ориентирования в вашем мире, нет ничего странного – все занимались, занимаются и будут заниматься исключительно своими мирами. И Гегель, и «Обладатель Знания №1», и я.
Обладатель Знания №2: Такое ощущение, что между мной и вами стоит плексиглас-оргстекло... Вы видите, что я что-то говорю, жестикулирую – но не слышите меня.
Я говорю об общем принципе, который в силу логики и простоты однозначно принимается всеми...
Если есть 2 яблока, и я добавляю к ним ещё 2 яблока, то в Африке индеец поймёт, что их стало в два раза больше и в Европе, выпускник Кембриджа придёт к такому же выводу... Это просто и однозначно...
Да. Понимаю. Вот только дело за малостью – надо, чтобы «африканские индейцы» и кембриджские выпускники пришли к соглашению, что два Бога и два Бога это в два раза больше богов, или однозначно решили проблему: что лучше две Любви или половинка? полное Добро или три с четвертью? Если вы предлагаете обращаться с Истиной, как с яблоками, и на этом уровне давать людям принципы ее суммирования и деления на дольки, тогда действительно между нами не то, что оргстекло, а нечто более непрошибаемое.
Обладатель Знания №2: Я говорю об уровне простоты... Истина – проста... Люди за деревьями уже не видят Леса, считают капли, но не видят Моря, считают камни, но не видят Горы...
Безусловно. Они не видят вашего Леса. У каждого свои дебри.
Самые простые истины приводят к сложным последствиям при их внедрении в головы.
Людям нужны поленья для огня, кружка воды для питья и камни для постройки дома. Истина нужна философам.
Ладно. Это все пустое. Я рад, что у вас есть Гора, покрытая Лесом, и безбрежное Море Истины у ее подножья. Что еще надо философу для счастья?.. Ну, наверное, чтобы и все остальные восхитились этим чудесным пейзажем.
Обладатель Знания №1: Почему философия не научила вскрывать ошибки и их исправлять – у ее представителей была не та цель, какая декларировалась. За этим стоит слабость ментальная и мерзость отношений. Вы узакониваете ментальный разврат – причину физического…
Надо относиться к каждой вещи согласно ее назначению. Если вы не получаете от некой философской концепции чего хотели, то это ваши проблемы. Значит, вы не по адресу обратились. Глупо сетовать, что отверткой неудобно забивать гвозди.
Как я уже отмечал, разговор о Начале – это лишь и только разговор. Перед нами нет предмета, объекта этого разговора. И даже не потому, что это нечто удаленное от нас, а потому, что это нечто непосредственное и неопределенное – мыслимое лишь как начало.
Да, действительно, очень сложно различить начало мышления и начало Мира, вернее, начало мышления о Мире. Все зависит от акцента: Веданта упирала на онтологию – последовательность возникновения элементов бытия, Гегель – на мышление, последовательность проявления бытия в мышлении. Нет никаких оснований утверждать, что под «Началом» он впрямую подразумевал начало эволюционного (физического, химического, биологического) движения Вселенной. Хотя, повторю, это несущественно – лишь взгляд с разных сторон на мышление нашего мышления Начала. И у Платона, безусловно, речь идет не об онтологии Мира, а о началах мышления, о логическом.
И обратите внимание, что, поскольку тот шуруп (видение, мышление Начала), к которому вы подбираете отвертку (философскую систему), находится у вас же в голове, то и немудрено, что к нему лучше подходит ваша же отвертка. Тут вообще трудно сказать, что чему соответствует: образ шурупа уже сложившейся системе-отвертке или ваша отвертка-система заточена под изначальный шуруп. И, конечно же, чужая отвертка тут подойти никак не может. Ведь не будете же вы утверждать, что вы свою отвертку засовываете в какую-то щелку в Мире, где этот самый шуруп-начало ввернут.
В Веданте вполне конкретная онтология и логика появления/проявления Мира – от непосредственного, неопределенного Брахмана через Атман к Ишваре и далее гуны, первоэлементы, оболочки тела и т.д.
Я не вижу никаких оснований соотносить какие-либо онтологии и логики. Везде свои инструменты (отвертки), подогнанные под сложившиеся видения (шурупы). Считаю принципиально некорректным сравнивать, скажем, концепции Веданты, буддизма, даосизма, суфизма, каббалы и пр. с позиции «правильности/не правильности». Хотя, безусловно, можно обсуждать, насколько они совпадают с вашими личными представлениями (именно личными, поскольку больше сравнивать не с чем).
Вы можете верить или не верить в существование вещи-в-себе, вещи-для-себя, вещи-вне-вашего-ее-представления, но подгонять мыслимую отвертку-систему вы можете только и исключительно к образу шурупа в вашей голове, а не к чему-то вне себя. Тут даже вопрос не в том, есть ли в той щели изначальный шуруп, а в том, можете ли вы вытащить из головы отвертку? И это не проблема идеализма/материализма и прочих «измов», а элементарная проблема специфики разумного познания (см. Канта).
Ну, ответ элементарен. Это возможно так же, как возможны разные проекции одной детали, выполненные по одной чертежной логике, так же, как возможны разные геометрии, не выходящие за пределы одной логики, но основанные на различных наборах аксиом.
Обыденное мышление и является обыденным именно вследствие неприкосновенности, незыблемости этих границ. Хотя границы мышления у всех разные, как границы чертежных проекций, как границы разных геометрий. Разные именно вследствие разных точек зрения, разных исходных оснований мышления. И тут аристотелевская логика олицетворяет не одинаковость границ, а именно их незыблемость. То есть формально: логика у всех одна, но логические системы (теории) у всех разные.
В этом-то и конфликт: каждый чувствует, уверен, что он рассуждает правильно, видит, что все линии на его проекции сходятся, все теоремы доказываются. И если у соседа получились другие контуры и противоположные теоремы, то вывод следует один: сосед ошибается.
И у философов логика одна. Вернее сказать так: аристотелевская логика у них одна, все они ею пользуются (иначе не смогли бы писать понятные тексты), хотя они могут в своем мышлении явно или неявно задействовать и другие логики, скажем, диалектическую, иерархическую и пр. Основной смыл, цель применения других логик – преодоление границ формальных систем. То есть философское разумное мышление – это не выход за пределы аристотелевской логики, не какие-то немыслимые выкрутасы в мыслях, а мышление, способное к смещению границ формальных систем, к переходу от одной проекции к другой. Мышление, способное понять основания различия картинок, а через это попытаться разглядеть уже не чертеж, а саму «деталь».
Итого. Логика у всех одна. Пользуясь этой логикой, возможно построить неконечное число формальных систем: теорий, проекций Мира. Рассудочное мышление останавливается на первом удачном построении и воспринимает чужие проекции, как неправильные. Разумное мышление есть мышление, способное преодолевать границы отдельных проекций, переходить от проекции к проекции. Такая возможность обеспечивается либо сознательным применением логик другого порядка, либо, что чаще, их неявным, интуитивным проявлением. Во втором случае философу обычно удается сделать лишь один переход – создать еще одну конечную проекцию.
Из определения Фуко («это практики, которые изменяют самого совершающего их субъекта, благодаря чему он получает доступ к пониманию, которое было для него ранее (до этой практики) недоступно. Духовностью называется преображение самого себя») следует, что духовность однозначно связана с внутренним движением (изменением). А если человек не занимается никакими практиками, живет как живет – он что, однозначно бездуховен? То есть не может быть «природной» духовности?
И другой вопрос: а что, изменение обязательно происходит в сторону духовности? А если рассмотреть, скажем, сатанинские практики? Ну, или, скажем, получается, что весь советский народ по причине нераспространения в Союзе каких-либо практик был поголовно бездуховен? Только заикнитесь, вам тут же про такую духовность современного общества, в котором все построено на деньгах, расскажут. Думаю, тут не уйти от вопроса о духовности вне религиозных практик. И в советские годы были люди, обладающие «терпением, смирением, мудростью, самокритичностью и пр.», и их было не меньше чем сейчас.
И с другой стороны: само изменение себя ничего не гарантирует. Мы знаем огромное количество примеров, когда занятие духовными практиками превращало человека в урода. Выходит, определение Фуко не дает нам представления о духовности, не дает определения того, что может получиться в результате, а может существовать и без них? Вот и получается, что «преображение самого себя» не является необходимым и достаточным критерием духовности.
Итак, определение Фуко – это не определение духовности. Просто даже вследствие неправильного построения фразы «духовность – это практики». Получается не определение того, что должно быть на выходе практик, а лишь указание на путь, метод достижения. А достижение чего? Без ответа на этот вопрос не разрешить проблему с «уродами». Хотелось бы сформулировать, что такое духовность без указания на методы ее достижения и без опоры на религию – «терпение, смирение, мудрость, самокритичность, любовное отношение к живому» может быть у людей и совсем вне религии.
Вот вы сами мыслите ли духовного человека вне религии? Возможно ли только по одному факту, что человек неверующий, делать заключение о его бездуховности?
Да, религиозная вера, это один из самых доступных способов достижения духовности. Однако, для того, чтобы не убивать, любить ближнего и т.п., нет никакой необходимости в культивировании какой-либо религии. Скорее даже наоборот, я бы более духовным назвал человека, который следует заповедям из внутренней потребности, а не по религиозному предписанию. Наверное, как итог всей мировой истории культуры (в частности, литературы) можно выдвинуть тезис, что сейчас для понимания и следования гуманистическим принципам нет никакой необходимости в религиозных подпорках и предписаниях. Согласитесь, если человек сам, исходя из собственных устремлений (что было часто в СССР) совершил восхождение к духовности, то это на порядок ценнее и чище, чем самоуспокоение многих верующих на предмет своей якобы духовности только по факту культивирования веры. Помолились, свечку поставили, исповедались – и порядок.
Безусловно, истинная вера непременно коррелирована с духовностью. Тут точнее даже говорить, что эти понятия синонимичны. Правда, в одностороннем порядке: не от духовности к вере, а от веры к духовности, то есть истинная вера тождественна духовности, но обратное несправедливо. Хотя, наверное, можно сказать и так, что истинно духовный человек – это в любом случае верующий человек, то есть человек с верой, хотя и не обязательно с религиозной, с верой в одного из Богов, а просто с верой в духовность, противопоставляемой плоской рациональности.
А если вернуться к теоретической части, то следует задаться вопросом: исчерпывается ли духовность общегуманистическими и общекультурными принципами («терпение, смирение, мудрость, самокритичность, любовное отношение к живому» и т.п.) или необходим некий надчеловеческий, трансцендентальный аспект? Назовите хоть одну причину, по которой перечисленные качества не могут быть свойственны человеку неверующему? Это вполне общегуманистические принципы, стандартные моменты для любой «школы» развития личности, для любых психотерапевтических, ничуть не религиозных практик. В современном обществе перечисленные качества входят в ряд положительных качеств человека вне каких-либо религиозных оснований.
На мой взгляд, дать общее для разных мировоззрений и разных философских школ определение духовности очень сложно. Просто по причине наличия сугубо терминологических проблем. Можно даже предположить, что внутренне состояние человека, посвятившего свою жизнь Богу, и человека, искренне решившего отдать свою жизнь за освобождение всех угнетенных под красным флагом коммунизма в начале прошлого века, вполне совпадают: и того, и другого можно назвать духовной личностью. Наверное, главное в фиксации понятия «духовность» – это указание на наличие разных уровней жизни, с разными целями и смыслами: (1) бытовой, обыденный, приземленный, с частными интересами и (2) возвышенный, с целями, лежащими вне первого уровня. Духовный путь – это путь из первого мира во второй. И тут неважно, в какой терминологии он формулируется: религиозной или светской. Это путь превращения человека из социумной шестеренки в свободную личность. И тогда понятно, что религиозный путь – это лишь наиболее распространенный, традиционный, но не единственный, а один из возможных.
Весь смысл вашего посыла сводится к одному: в жизни во всех ее проявлениях должна быть мотивация к творчеству, устремление души к Благу и т.д. И многие, исписывающие тысячи страниц вариациями на эту тему, думают, что они занимаются философией. Но, к сожалению, это не философия, а банальная морализация.
Обратите внимание, медленно прочитайте, что я сейчас напишу, чтобы в дальнейшем уже не возвращаться к этой теме. Все, о чем вы пишете (мотивация, устремление), есть неотъемлемый, главный элемент любого творчества, без этого внутреннего напряжения, посыла человек – ничто, он ничего не может предложить другим, он творчески бесплоден... Но это общее место. Можно один раз написать об этом. Но сводить обсуждение любой специальной темы (специфика философского познания, диалектика и пр.) к постоянному повторению одних и тех же фраз – мол, обсуждаемый предмет не может обойтись без стремления к Благу, – согласитесь, нелепо.
Если некто, обсуждая диалектику, не упоминает о Благе и мотивации, то это не значит, что он отрицает их значение в философском творчестве, это значит, что просто он пишет о философских проблемах, а не морализирует.
Нет, конечно, само творчество, этика могут быть предметом философского исследования – ну так и исследуйте этот предмет. Но ведь и это исследование не заключается в произнесении полумагических фраз, а должно содержать выделение элементов, их определение, выработку методологии, логический анализ и т.д. Ведь все перечисленное, и только это, и есть философия. Да-да, все это невозможно без «мотивации» и пр., но сколько можно об этом писать?
Таких писателей-моралистов ныне пруд пруди. А назовите таких среди великих философов? Безусловно, у каждого известного философа мы найдем строчки о Благе, нравственности, но ни один из них не вошел в историю философии благодаря этим строчкам или даже томам морализаций – мы их помним (как философов) именно благодаря их философским концепциям – логическим категориальным системам. Просто попробуйте перебрать в голове имена известных вам философов, и рядом с ними всплывут вполне конкретные философские категории, а не рассуждения о Благе.
Еще и еще раз: философия – это форма логического/рационального познания, предметом которого является человеческое мировоззрение, понимаемое как отображение мира в человеческом мышлении. Констатация этого (как, к примеру, констатация того, что живопись есть способ фиксации красками на плоскости миро-воззрения художника) есть способ выделения специфики философии (живописи), отличения их от других форм внешней фиксации внутреннего мира человека: литературы, поэзии, музыки и пр. И это действительно есть «формальное понимание философии». Как, скажем, тезис: поэзия есть способ фиксации внутреннего мира человека в виде ритмически структурированного текста – есть формальное определение поэзии. Но такое формальное понимание философии и поэзии не только не исключает неформальное, творческое и пр. их наполнение, а необходимо подразумевает таковое. Но говорить об этом на каждом шагу – просто неприлично.
Ну представьте, что вы на форуме поэтов (кстати, зайдите на какой-нибудь интереса ради, таких в сети много). Они публикуют свои новые стихи, указывают друг другу на формальные ошибки: сбои ритма, несоблюдение размера, избитые рифмы, неудачные слова, банальность темы... А тут вы к ним с обвинением в «формальном понимании поэзии»: мол, вы выносите мотивацию и стремление к Благу за скобки анализа. Поучаете их: «если мы “изымаем” из видения [поэзии] содержательную сторону, явленную как устремленность нашей души, ограничиваясь таким формальным принципом, как рациональная экспликация в тексте, [поэзия] перестает быть [поэзией]. Ведь нечему находить отзвук в другой душе». Уверяю вас, в лучшем случае ответом вам послужит недоуменное молчание или вежливая просьба переместиться с подобными банальностями на философский форум.
И вот тут за философию обидно.
Мне бы хотелось обсуждать формальные проблемы конкретных философских концепций конкретных авторов – ну в общем, чтобы как у поэтов – а не абстрактные призывы к Благу.
Философия, настоящая философия, то, что мы можем обозначить словом «Философия» с большой буквы, безусловно искренна и другой быть не может. Как не может быть неискренним любое Творчество.
Можно сформулировать и обратный тезис: малейшая неискренность в философии, в творчестве мгновенно превращает их в философствование, эпигонство, ремесло.
И тут не имеет значения, на каком уровне мы рассматриваем искренность: на личностном, социально-коммуникационном, метафизическом – как честность перед собой, перед другими или как тождественность Абсолюту. Важно само тождество, с нарушением которого теряется возможность творчества, возможность творения.
В философском творчестве, в отличие от научного, искренность занимает центральное место. В науке критерий истинности (в самом общем случае) понимается как некоторое тождество теории и предмета. Это тождество формально, объективно и поэтому не задевает проблему искренности (если оставить в стороне проблему подгонки экспериментальных данных под теорию и, наоборот, подгонки теории под данные). Предмет же философии – мышление философа – лежит не вне человека, предмет погружен в философа, как и философ погружен в свой предмет (в свое мышление). Поэтому критерий истинности философского творчества – тождественность мышления, которым думают, и мышления, о котором думают, – совпадает с критерием искренности. Искренность – не характеристика философского творчества, а его условие, основание.
Безусловно, выдвижение искренности как критерия философской истинности ничуть не принижает важности такого безусловного признака философичности, как логичность, рациональность. Но следует подчеркнуть, что логичность отнюдь не является достаточным условием. Логичность философского текста – это минимальное требование к нему: любой философский текст должен быть логичным, но не каждый логичный текст философичного содержания имеет отношение к Философии. Возвращаясь к искренности, следует сформулировать отрицательный критерий Философской истинности: если вы не чувствуете искренности философа, ощущаете фальшь в его тексте – подстраивание под внешние ограничения, авторитеты и т.п., – то перед вами безусловно не Философия. Хотя, конечно, ощущение искренности автора ничего не гарантирует. Но дает надежду.
Понятно, что критерий тождества мышления не формален, с его помощью невозможно объективно оценить истинность/искренность философского произведения. Но если мы, как читатели, признаем текст имеющим отношение к Философии, то из этого однозначно следует, что данный текст искренен (истинен). Что, по сути, означает, что мышление автора в каком-то моменте тождественно нашему мышлению, а это тождество невозможно без безусловной, изначальной искренности философа.
Есть множество формальных признаков философского текста (или, к примеру, поэтического): логичность, соответствующие предмет, лексикон и т.п. (в поэзии – размер, рифма). Однако существует еще проблема различения философствования от Философии, стихоплетства от Поэзии, притопываний под музыку от Танца, и вот тут-то и всплывает критерий искренности. Не той «искренности», которая иногда отождествляется с бытовой реалистичностью описания, типа «что вижу, то и пою», а искренности внутренней, заключающейся минимально в том, чтобы не брать в руки ручку, кисть, не выходить на сцену, если нечего сказать.
Искренность в творчестве – это не просто правдивый пересказ, не просто отсутствие умышленных передергиваний, искажения цитат и прочих авторских уверток. Философский текст может быть идеален с точки зрения логики и достоверности, но при этом не быть искренним. Под искренностью философского творчества я понимаю, прежде всего, наличие его исходного предмета – ясного философского Понимания, довербального философского мышления, ну и, безусловно, свободы в изложении этого Понимания, без подгонки текста под внешние клише.
Здесь, наверное, следует различать два момента искренности: (1) внешнюю немотивированность, правдивость, стремление к непредвзятости и (2) непосредственную внутреннюю свободу, чистоту творческого порыва.
Именно от отсутствия искренности, а точнее вследствие зияющей пустоты в той внутренней области, о которой можно поведать в творчестве, и создаются псеведореалистичные произведения симулирующие «правдивость», выдающие беспринципность за «искренность». Об искренности большинства философствующих и говорить не приходится по причине отсутствия исходного понимания, познавательного содержания – они занимаются конструированием текстов, которые не соответствуют ничему внутреннему, а, следовательно, не имеют никакого отношения к творчеству. Однако и те немногие, кто имеет познавательное наполнение, собственные идеи, при попытке зафиксировать их в тексте вынуждены ориентироваться на множество формальных критериев (условия защиты диссертации, гранта, мнение мастера и т.д.), что низводит тексты до уровня пустого философствования. И только единицам удается достигнуть той степени искренности, независимости, свободы, которая позволяет говорить об их причастности к Философии.
Следует особо обратить внимание на то, что искренность – это не критерий истинности философского высказывания (таковая истинность выясняется логическим путем), искренность – это критерий истинности философского творчества, то есть самой способности продуцировать Философский текст, а не логичную подделку под него. И других критериев нет: не думаю, что кто-то сомневается в том, что нет и не может быть рациональных критериев различения Поэзии от стихосложения, Музыки от музицирования, Философии от философствования и т.д.
Однако следует уточнить: искренность является не столько критерием Творчества, сколько его условием, основой, необходимым элементом. Тут можно говорить об искренности как внутреннем критерии для автора: ощущение собственной искренности, честности перед собой – безусловные признаки свободного творчества. А для зрителей/читателей/слушателей критерием истинности творчества является ощущение этой авторской искренности. Хотя вообще это ощущение может трактоваться и как искренность зрительского восприятия – тождественность собственного внутреннего наполнения с чужим произведением. Что невозможно ни без наличия самого этого «наполнения», ни, безусловно, без изначальной авторской искренности, которую следует рассматривать как единственное, что связывает его исходное «наполнение» с результатом творчества – текстом, картиной, мелодией.
То есть можно высокопарно сказать, что искренность – это та нить, которая связывает сердца (или души, как хотите) автора и зрителя/читателя. И она легко разрывается в любом месте: и на уровне творчества, когда автор навешивает на нее груз прагматичных целей, и при исполнении в сценических искусствах, когда ее нагружают сторонними идеями или протаскивают сквозь замысловатые интерпретации, и на стороне зрителя/читателя, когда она перетирается об острые края отверстий в клише его восприятия.
Мои рассуждения об искренности исходят из убеждения, что человек способен постигать лишь чувством и интуицией. Нет логических, рациональных путей к новым философским системам (не следует путать логичность самих систем и безусловную иррациональность путей, к ним приводящим). Различие же между философией, искусством, мистикой лишь в действиях интуитивно познавшего человека. Если он остается на уровне этого иррационального познания, то ни о какой речи о философии и быть не может. Философом он становится только тогда, когда зафиксирует познанное в рациональном тексте (а поэтом – когда зафиксирует в поэтическом тексте, композитором – когда в мелодии). И именно наличие этого исходного иррационального Понимания, то есть некого внутреннего содержания, которое автор пытается вложить в свое произведение, отличает истинное (искреннее) творчество от бездушного ремесла.
Искренность в общем случае можно определить как тождественность внутреннего и внешнего в человеке. Поскольку любое творчество и есть не что иное, как создание нечто внешнего человеку тождественного его внутреннему, то искренность есть непременное условие, основание любого творчества.
Если во время рабочего процесса мне не приходилось внутренне съеживаться, только тогда я могу предположить, что что-то получилось. В противном случае можно с уверенностью говорить о неудаче. Аналогично и с восприятием чужого творчества – если я вижу ужимки и прыжки и не вижу открытого взгляда, то сразу ставлю на нем крест. В приятном (противоположном противному) случае надо еще разбираться – ведь могут быть искусные симуляции на пустом месте.
Основная проблема мыслителей вашего типа – неумение проводить границы: есть Диалектика и есть диалектика Гегеля, диалектика Платона, есть Мировоззрение, Этика и есть философия этики, есть Предмет Философии, Мышление, Истина и есть сама философия, описание мышления. Вы все валите в одну кучу и берете по большому счету (с большой буквы).
Философия – это не Истина, не поиск Истины, а описание этого поиска. Истина в этом описании может лишь только угадываться (да и то с трудом).
Эта мистификация заключена в том, что источник развития рассматривается в логической плоскости, которая является внешней, описательной, а, следовательно, нефилософской.
А ведь все с точностью до наоборот: философия есть именно то, что живет только и исключительно в «логической плоскости». Все, что вне логики, не имеет никакого отношения к философии. К философствованию – да, к мировоззрению, поиску Истины – да, но не к философии. Философия – это текст. Философия – это «мышление, существующее как единственная реальность, мыслящая сама о себе», это «форма формы».
И когда вы сетуете, что чей-то текст не поведал вам Истину, не отразил ваше (ваше личное) представление о каком-то Понятии, что автор рассматривает проблему только в логической плоскости, не дает вам моральных и нравственных ориентиров, то это исключительно ваши проблемы – вы обратились не по адресу: пришли на балет и возмущаетесь, почему никто не поет.
Истина, как маяк, к которому мышление должно стремиться, утрачивает свою суть.
Да-да именно так! В философии, а точнее в любом тексте, а особенно в рациональном, Истина утрачивает свою суть. Ведь согласитесь, глупо искать Истину в словах. А если вы ощущаете ее и хотите сохранить в себе в виде маяка, то ни в коем случае не открывайте рот, не беритесь за ручку – иначе утратите.
Для вас Философия – это Миссия, это Мир Истины, это Благо. Но ведь есть просто философия и просто философы, и даже Философы с большой буквы, но эти философы вам и мне известны именно потому, что они не занимались Философствованием, Миссионерством, поиском Истины, они занимались философией: «возней вокруг» «истины» и других неоднозначных понятий.
Вся «возня» вокруг так называемой диалектической логики возникает из неоднозначности понимания терминов «логика» и «мышление».
Ваша фраза не про диалектику, а про всю философию. Эта фраза не несет отрицательного смысла, который вам хотелось бы в нее вложить, – она просто констатирует сущность философской деятельности: да, вся философия это «возня вокруг неоднозначно понимаемых терминов». Согласитесь, если бы они были однозначными как пять копеек, то и философии бы не было. Философия будет существовать до тех пор, пока она будет интересоваться «неоднозначностью понимания», то есть пока последнее будет оставаться «неоднозначным». А как только понимание станет однозначным, оно выпадет из сферы внимания философии. Зачем ей заниматься тем, что общеизвестно?
Я человек неверующий. Могу сформулировать две существенные причины, не позволяющие мне совместить мое мировоззрение с религиозным.
Первая – наличие множества религий и конфессий. Принадлежность к религии непременно ограничивает видение Мира набором конечных, даже жестких схем, догм. Человек не может быть религиозным вообще – он должен верить в конкретного Бога, а, следовательно, в конкретное устройство Мира. И все бы ничего, если бы религия была одна на всех... А есть же религии, в которых нет Творца, нет творения. Эти религии и люди, их исповедующие, по-вашему, ущербны? Ведь они не верят в творение, не следуют столь дорогим вам «законам» (у них свои, другие законы). По мне так любое разделение людей на своих и не своих, да еще по формальным признакам (национальным, религиозным) безнравственно.
Вторая причина касается именно нравственности. Безотносительно всяких религиозных соображений, мне кажется, что соблюдение каких-либо норм, законов на основании своих внутренних принципов, понимания ответственности перед самим собой, перед своими близкими и неблизкими гораздо нравственнее, чем выполнение этих норм-законов по указке извне и, тем более, из страха наказания за их нарушение. Я считаю более нравственным того, кто делает добро по своей воле, а не исходя из предписанных законов. Тем более, о какой религиозной нравственности можно говорить, когда Библия (Ветхий Завет) насквозь безнравственна, пропитана неприязнью одних людей к другим. Человечество в вопросах гуманизма уже сделало такой большой шаг вперед, что ориентироваться на архаичные догматы, предписания просто нелепо. Вам действительно для того, чтобы не убить, надо свериться с заповедями, и вы не убьете из страха наказания или вы не сделаете этого просто из общегуманистических соображений?
Для меня религия (православие) – это не путь скрыться от наказания, это путь сделать себя лучше... Именно по причине любви к людям и всему живому, я никогда не убью никого.
Именно эта фраза, на мой взгляд, является ключевой. Неужели существует хоть какая-то связь между религией (тем более конкретной – скажем, именно христианством) и любовью к людям и всему живому? Неужели для того, чтобы ощутить эту любовь необходимы какие-либо формальности в виде конкретных ритуалов? Или человек, не верящий в Бога, не может любить людей и все живое? Когда я писал, что культура ушла далеко вперед по сравнению с религией, я имел в виду именно этот аспект – современному человеку для ощущения этой любви, для усмирения своих животных инстинктов уже нет необходимости в специальном инструменте (который был, безусловно, необходим на заре человечества), нет необходимости ни в наказании, ни в поощрении (поглаживании по головке) – он уже вышел из несознательного возраста и должен сам отвечать за свои поступки, а провинившись, идти просить прощения не у стороннего, хотя и всемогущего, субъекта, а у того, кому причинил боль.
Стать лучше, конечно, благое дело. Но повторю: неужели для того, чтобы знать что «такое хорошо, а что такое плохо», что нравственно, а что безнравственно, необходимо сверяться с какими-либо правилами? Хотя тут я, конечно, перегибаю палку – психотерапевтическая роль церкви велика.
Извините. Я, безусловно, не хотел хоть как-то задеть ваши чувства – вера не поддается рациональному осмыслению, обсуждению и тем более осуждению. Данный пассаж вызван не самим фактом вашей веры, а вашим выпадом в сторону неверующих – вы взялись судить их за непричастность к вашим законам («Для такого шага необходимо умерить свою гордыню, что не многим людям является возможным и т.д.»). Не судите. И не ищите формальных оправданий своей вере – на логическом поле все ваши доводы не более убедительны, чем противоположные, а значит, ничего не стоят.
Если под понятием «животное» понимать биологический организм, то, безусловно, человек является таковым – животным. Тут вопрос следовало бы ставить так: является ли он только биологическим организмом или чем-то большим? Ответ, надеюсь, очевиден для всех (и для верующих, и для неверующих).
На этом уровне рассуждений я вообще не вижу особой, специфической (тем более, религиозной) проблемы: человек есть нечто большее, чем просто биологический организм, как живая клетка – нечто большее, чем система органических молекул, а молекула – чем структура из атомов и т.д.
Особо подчеркну, что проблема различения уровней объектов (социумного, биологического, химического) никак не связана с проблемой творения. Последняя всплывает только при попытке объяснения механизма эволюционных переходов: можно искать рациональные причины, ответственные за новационные скачки, можно принять, что к каждому из них приложил руку Творец.
Поэтому при религиозном подходе вообще не должно существовать проблем отличия человека от животного, а животного, в своею очередь, от косной материи, поскольку каждый межуровневый переход должен пониматься как инициированный Творцом. То есть в утверждении, что человек есть животное или что человек произошел от животного, нет ничего антирелигиозного, атеистического – Творец создал и косный мир, и животных, и человека, наделив каждый последующий элемент в этом ряду неким специфическим качеством относительно предыдущих: жизнью, душой. Несущественно и то, сделал ли он это единомоментно, в течение короткого промежутка времени (недели) или постепенно.
Для доказательства бытия Бога понятие Бог должно быть постулировано как исходное, а для обоснования материальности мира также необходимо постулировать материю как исходное начало мышления.
Но почему тогда столь многие, от Сократа до Канта, стремились и стремятся найти именно обоснования или даже строгие доказательства существования Бога (этический аргумент Канта и т.д.), загробного мира (Сократ в «Федре») и других актуальных, как им кажется, вещей? Или же Вы считаете подобные усилия ошибочными?
Аргумент «для доказательства бытия Бога понятие Бог должно быть постулировано как исходное» следует раскрыть и дополнить. Ведь мы понимаем, что в результате доказательства должны получить утверждение о существовании Бога именно как первоосновы, источника всего – и никак иначе. Но, что такое доказательство? В самом общем смысле это подведение понятия под более общие понятия, выдвинутые как очевидные, как первичные, как аксиомы. А это означает только одно: утверждение существования более общих, более первичных оснований, чем Бог. То есть, повторю, доказательство бытия Бога, по сути, есть констатация его вторичности.
Так что, если смотреть с этой стороны, великие все же ошибались. Ну и не премину заметить, что провал их попыток льет воду на мою мельницу.
Можно рассуждать и с другой, хотя и близкой, стороны. Из трех сфер познания – наука, религия, искусство – логическое доказательство в законченном своем виде существует только в науке. Требование ввести доказательство в религию или в искусство – это требование низведения их до науки, приравнивания их статуса, отождествление их критериев истинности. А эти критерии, безусловно, разные: логическое доказательство и однозначная воспроизводимость в науке, вера в религии, сопереживание в искусстве. И их не следует смешивать. Доказательство бытия Бога так же бессмысленно, как подтверждение истинности математической формулы фразой «я в это верю».
Если обратиться к философии, то в ней ситуация с доказательствами более сложная, но о научной доказательности там тоже не идет речи.. Да, философские рассуждения должны быть предельно логичными, и любое заключение должно строго следовать из принятых оснований. Но отличие философии от науки в том, что ее основания не независимы от мышления познающего – они жестко привязаны к его мировоззрению. Поэтому любые философские доказательства есть не что иное, как обоснование мировоззрения философа. То есть фраза «я доказал нечто» в философии значит только «я выразил словами то, что думаю», а не доказательство наличия чего-то где-то. Философ повествует только о своем мышлении, о своей картине Мира. И если математик может из случайного набора аксиом вывести и доказать новую для себя теорему, то философ может рассуждать только о том и обосновывать только то, что уже есть в его мире. Вот и получается, что доказательство существования Бога философом есть всего лишь подтверждение наличия такого понятия в его мышлении. Для убедительности этому доказательству придается форма связи с другими объектами в мире философа. И понятно, что эти доказательства имеют нулевую доказательную силу для тех, в чьем мире нет понятия Бог. А тому, у кого есть, и доказывать ничего не надо – Он просто есть.
Вот так и получается, что в религии доказательство Бога не только бессмысленно, но и кощунственно как форма поиска более общих, первичных оснований. А в философии доказательство существования любого понятия не значит ничего другого, чем утверждение о его наличии в мышлении философа (ну максимум, указание его связи с другими понятиями из его же мышления).
Итак:
(1) Возможны различные способы доказательства: аксиоматические, онтологические и пр. Для аксиоматического доказательства (которое и обсуждалось) наиболее общие понятия должны постулироваться, в других они могут вводиться по ходу рассуждения.
(2) Из факта неаксиоматического построения системы ничуть не следует, что, скажем, для Канта Бог не является самым общим понятием. Придя в построении онтологии к необходимости Бога, он видит место этого понятия не на одной из веток онтологического дерева, рядом, например, с понятиями «время» и «пространство», и не на его верхушке, а, безусловно, ставит его в основание онтологии – можно сказать, подсовывает его снизу, когда видит, что дерево вот-вот завалится.
(3) Доказательство (любым способом) существования некоего понятия свидетельствует лишь о необходимом присутствии этого понятия в системе мышления философа. Как я уже писал ранее, фраза «я доказал нечто» в философии значит только «я выразил словами то, что думаю» или, как подтверждает мой собеседник, «без этого главного принципа вся онтология рассыпается, как карточный домик».
А такое – формальное – возможно дать? И главное – зачем? Чтобы, выдернув фразу из контекста, все бессмысленно повторяли, как заевшая пластинка «свобода есть осознанная необходимость»?
Мы ее обретаем и теряем. И вновь обретаем. А достичь окончательного освобождения – это ведь значит достичь уровня сознания Будды.
Я бы не сказал, что мы ее обретаем/теряем. Она же не то, что можно держать в руках. Она есть, когда мы о ней не думаем, но разве мы ее в эти моменты обретаем? А как только начинаем думать о ней – ее уж и точно нет. И мы ничего не теряем, поскольку и не обретали. А на уровне сознания Будды уже нет того, кто может обретать и терять. Значит, и опять нет свободы. Не то, что нет свободы, а просто нет необходимости в мыслях о свободе.
Что же касается определений, то они, конечно, сковывают свободный бег мыслей, но без них, как без правил дорожного движения, можно только в чистом поле одному мчаться к истине, а групповое движение мысли в сторону истины без них невозможно, по моему убеждению. Но зато можно много и долго спорить.
Философия и есть исключительно индивидуальный бег: не было, нет и не будет совместного философского творчества (как и любого другого). Не может быть в философии никакого группового движения – это из области религии, психологических практик и т.п. К тому же, философия в целом и есть спор, растянувшийся на тысячелетия. Этот спор, конечно, может быть насильственно приостановлен (как в СССР, где и было групповое движение в никуда), но не выигран, не закончен однозначным определением всех философских понятий.
Правила дорожного движения – исходные правила, начальные определения, принципы согласования – они действительно нужны: философ должен зафиксировать, какими терминами он оперирует и, что они означают в конкретном тексте. Но если речь идет об итоговых понятиях, к которым и относится «свобода», то следует признать, что в философии (настоящей, честной) невозможно привести рассуждения к фиксированному выводу типа «итак, свобода есть то-то и то-то и ничто иное». Если стоит задача не профанации, а наиболее полного раскрытия понятия, то такое возможно только в развитии текста, а не в форме конечного определения. Ну и понятно, что нет никакой необходимости в существовании всеобщих правил хоть на дороге, хоть в философии: правила осмысленны только локально – в границах одной теории или одного города, страны. Глупо требовать, чтобы англичане ввели правостороннее движение только потому, что так ездят в Европе.
Кстати определение «осознанная необходимость» – не так и плохо. Просто оно слабоватое. Не полное и понятие полностью не раскрывает.
Вот и я об этом – никакое конечное определение не может передать всю полноту понятий, тем более таких, как Свобода, Истина и пр. Или вы считаете, что, понимая это, все же следует пытаться формулировать неформулируемое? Ведь подумайте, если бы я написал четкое определение, то вы бы обязательно отметили его неполноту. А так – читая развернутый текст – прочувствовали, что наши понимания близки. А что еще надо? Вам (и всем) формула нужна или понимание?
Только глупый человек верит, что он свободен. Умный человек стремится к свободе. Мудрый человек не думает о свободе.
Свобода позволяет человеку существовать, проявлять себя, находить собственные основания.
Да? Она вам позволяет? Она у вас есть? Может быть, у вас и Истина есть – и тоже помогает?
Мне всегда казалось, что именно отсутствие у человека Свободы и Истины и делает его человеком.
Человеком ищущим – ищущим «свои основания».
Я стараюсь различать философское понятие «свобода» и психологическое «независимость». В моем – философском – понимании свобода не может быть ни «от», ни «для». С предлогами – только независимость. Независимость от нечто тождественна зависимости от не-нечто. Следовательно, перед нами не свобода, а что-то другое – просто независимость.
Можно ли говорить о свободе стула? О свободе животного? Слово-то мы употребляем по отношению к ним постоянно.
К ответу на этот вопрос можно подбираться с разных сторон.
(1) Я пытаюсь мыслить, что каждая «вещь», каждый объект есть субъект со своей действительностью. Поэтому ваш вопрос резонен.
(2) Но с другой стороны, субъект субъекту рознь – у каждого свой субъектный уровень, и недопустимо механически экстраполировать сущности одного уровня на другой уровень. И то, что мы называем свободой на уровне ментального субъекта, на других уровнях имеет другие названия и, естественно, другое содержание: связь – отсутствие связи, взаимодействие – отсутствие взаимодействия, воля – неволя, зависимость – независимость, свобода – несвобода. То есть, когда мы говорим о свободе животных, мы имеем в виду волю/неволю, а это нечто другое. И т.п.
Не думаю, что трактовка проблемы произвольности действия в терминах свободы может быть особо интересной (с позиции проблемы свободы субъекта).
Во-первых, любое мое сознательное действие (поднял руку, моргнул) в большей степени свидетельствует не о моей свободе, а, наоборот, о несвободе, указывает на ограниченность моих действий: я могу выполнить только то, что позволено моей физиологией. Я могу «пробежаться» по имеющимся у меня степеням свободы (как заключенный по своей камере), но не свободен выполнить то, что выходит за границы моей анатомии и психофизики – нет у меня «свободы» пошевелить ушами, а у кого-то есть, но он от этого не более «свободен», чем я.
Во-вторых, свобода, о которой мы говорим при анализе сознательных действий, есть лишь свобода выбора момента времени для выполнения этого действия. Я могу сделать это чуть раньше или чуть позже – лишь в этом я свободен. Да и то только тогда, когда это позволяют внешние обстоятельства: если кто-то наступил мне на руку, от моей свободы поднять ее не остается и следа – кто-то уменьшил размеры моей «камеры».
Ну и, в-третьих, якобы «свободное» действие «поднять руку» находится в полной зависимости от моего мышления: если я предварительно не подумал «сейчас подниму руку», а рука поднялась, то это явно не свобода, а спонтанное нейрофизиологическое действие («обратитесь за советом к врачу»), а если подумал, то перед нами и подавно не свобода, а каузальная зависимость от мышления. Следовательно, нет самостоятельной проблемы «свободы произвольного действия» – она однозначно подчинена проблеме свободы мышления, свободы сознания, производна от нее.
Речь идет именно о самом факте наличия ограничений, а не о размере «камеры», в которой мы сидим. В статике (здесь и сейчас) мы не свободны в выборе, что мы можем делать, а что принципиально не можем – скажем, некий шаман может вызвать дождь, но не может остановить закат солнца. По сути, свобода выбора одной из имеющихся степеней свободы, как я говорил, исчерпывается лишь моментом времени, когда мы выбираем одну из доступных возможностей.
Естественно возникает вопрос: «почему так сложилось, что я могу делать одно и не могу другое?» Это уже на уровне проблемы видения своих границ (кто-то может, а я нет) и вопрошания, а смогу ли я? Это я лью воду на свою мельницу: и умеющий вызывать дождь (шевелить ушами), и не умеющий этого делать одинаково несвободны в границах своих степеней свободы. И только желание изменить свои границы и успешная реализация этого желания дает человеку понятие о свободе, ощущение свободы. Но не дает свободу как конечный результат – лишь «камера» становится пошире. Имеет значение только акт перехода: для кого-то это научиться вызывать дождь, а для кого-то даже просто передвигать ногами (если это не дано от рождения). То есть о свободе можно говорить только применительно к конкретному субъекту и в случае смещения границ его возможностей, увеличения степеней свободы, расширения его «камеры».
В вопросе каузальной зависимости физического действия от мышления, на мой взгляд, нет никакой особой проблемы. Констатация наличия конечного набора степеней свободы человека (то, что он может по своей воле выполнить: вызвать дождь, поднять руку), безусловно, однозначно связана с его мышлением, или лучше говорить с сознанием. Понятно, что если физиологически мои уши могут сворачиваться в трубочку, но я не могу сознательно (мыслью, а не руками) привести их в это состояние, то у меня и нет такой степени свободы: я свободен шевелить пальцем, но не свободен шевелить ушами. То есть констатация, что мы что-то можем свободно выполнить, означает не столько то, что это физически выполнимо, а исключительно то, что это может быть выполнено по воле нашего сознания (каузально). Поэтому проблема свободы двигать руками, заключающаяся лишь в выборе момента, когда мы это будем делать, по сути, сводится к проблеме «когда нам это захочется сделать». То есть мы должны ставить не вопрос «свободен ли я что-то сделать?» (тут ответ понятен: если у нас есть нужная степень свободы, то да, а если таковой нет – значит, нет), а вопрос «свободен ли я помыслить в любой момент это сделать?». То есть у мыслящего субъекта проблема «произвольного действия» всегда сводится к проблеме «свободы мышления».
А свободен ли я сейчас и здесь поднять руку? Такая степень свободы у субъекта есть, но свободно ли мышление реализовать ее? Свободны ли мы «поднять руку» на женщину? Ведь понятно, что речь идет не о свободе «произвольного действия», а о «свободе мышления».
Вот это уже проблема на уровне свободы субъекта, по сравнению с которой проблема поднятия руки, когда я уже подумал «вот я ее сейчас подниму», не стоит и упоминания.
Идея свободы порождает проблему выбора, не имеющую разрешения в рамках идеи свободы. Выбор расщепляет единое существование на множество возможностей, которые только множатся при каждом акте выбора. И каждая новая возможность накладывает ограничение на свободу – ограничивает пространство выбора. Вместо изначальной идеи свободы как возможности всего мы получаем тупик одной из порожденных нами случайных возможностей.
Конечно, и без идеи свободы, и без постановки проблемы выбора мы всегда находимся в каком-то конкретном состоянии. Но вне идеи свободы и проблемы выбора такое состояние воспринимается нами как естественная интеграция всех возможностей, в противоположность единичному состоянию, полученному в результате пошагового отсечения разнообразия.
Ни одно состояние человека не может быть свободным. То есть нельзя сказать: я свободен, я достиг свободы. Свобода, понятая как достижимая, есть только независимость, то есть исключение зависимости от чего-либо, а по сути – подпадание под зависимость от этого исключения.
Однако одинаково несвободные в своих фиксированных состояниях люди делятся на две категории: одни не могут покинуть свое ограниченное состояние, другие в состоянии меняться, оставлять один уровень и переходить на другой. И мы говорим о вторых, что они свободны в этом акте перехода. Их свобода проявляется в этом переходе. Хотя понятно, что это не есть переход от несвободы к свободе – это лишь переход от одной несвободы к другой несвободе. Свобода лишь проблескивает в зазоре между «до» и «после».
Нет ни свободы Мира, ни свободы человека. У Мира нет свободы, как у абсолютного, как тождественного себе. У человека не может быть свободы, понимаемой как некий предикат, свойство. Человек может лишь ощутить свободу в акте своей трансформации, в акте перехода с уровня на уровень. В этом акте реализуется свобода. Но не самостоятельная свобода человека и не имманентная свобода Мира. А свобода реализации человека в Мире или Мира в человеке. Поэтому нельзя сказать, что в творческом акте стыкуется свобода Мира и свобода человека, их нельзя трактовать как две свободы: в творчестве стыкуются Мир и человек, являя свободу, являя нечто, противостоящее каузальности. В творческом акте меняется и Мир, и человек. Это один переход на двоих, одна трансформация – одна свобода.
Можно выделить три подхода к решению проблемы свободы и каузальности:
(1) аналитический, сциентический, реалистический: исходя из каузальной замкнутости Мира, то есть представления, что любому событию предшествует причина, делается вывод, что никакой свободы нет и быть не может. А если и признается некая свобода, то таковая трактуется как знание этих причин и действие согласно им. Все, что не вписывается в строгую каузальность (скажем, творчество), списывается на спонтанность, случайность и пр.;
(2) теолого-телеологический: механистической каузальности противопоставляется высшая причинность. Свобода в этом случае понимается как строгое следование этой высшей причинности. По сути, большого отличия от первого варианта нет: если не следуешь внешней причинности – реальной или надреальной, восходящей или нисходящей, – нет и свободы. Правда, в теологической картине уже находится место творчеству, которое понимается как непосредственная реализация субъектом высшей причинности.
(3) уровнево-релятивистский подход: каузальность допускается не глобально (то есть отрицается каузальная замкнутость мира), а лишь внутри онтологических уровней; в отношениях между уровнями допускается телеологическая, нисходящая причинность, которую можно трактовать как творческую. Главное при таком подходе это неабсолютизация причин – как восходящей, так и нисходящей: они определяются относительно уровня субъекта.
Если субъект имеет фиксированный уровень (не меняет его), то он может трактовать Мир либо по схеме (1), либо по схеме (2) или даже мыслить некоторую их комбинацию, как одновременную подчиненность двум абсолютным началам. Однако картина Мира субъекта принципиально меняется, если он приобретает способность менять свой уровень: он может увидеть относительность причин, их неабсолютность. Именно об этом моменте перехода от одного фиксированного уровня к другому я говорил, указывая, что именно в нем (в переходе) ощущается свобода как осознание своей необусловленности абсолютными причинами, как понимание неабсолютности самих этих причин. Однако на следующем уровне субъект опять попадает в тиски двух причинностей, то есть теряет свободу.
Наиболее явный и однозначный переход между онтологическими уровнями есть просветление, полный отрыв от социума, от социального человека. Ощущается он именно как акт освобождения.
Внутри социумного уровня человек также способен менять свой уровень – в результате ли особых психологических практик, обучения или по стечению обстоятельств. Я имею в виду ситуации, когда человек произносит фразы «я вижу никчемность моего прежнего существования», «я понял свои заблуждения» и пр. Как смену уровня можно трактовать и творческое вдохновение – правда, после его угасания человек может вернуться к своему обычному уровню.
Все эти переходы сопровождаются ощущением свободы, освобождения. Однако, как я уже не раз писал, свобода не приобретается. Ее нет и на новом уровне, как не было на прежнем: одна несвобода сменяется другой несвободой, одна каузальность – другой каузальностью, полной зависимостью от других причин.
Единственный способ быть свободным – перманентно двигаться с уровня на уровень. Или полностью уйти в творчество.
Рассуждая о смешении уровня субъекта, не следует представлять «перемещение» его тела, обрыв каких-то связей, налаживание новых отношений с объектами другого уровня. Человек всегда присутствует на всех уровнях – смещается лишь точка сознания, точка, с которой он осознает себя, осознает все свои тела: и физическое, и психическое, и ментальное...
Главную роль в ощущении свободы играет выпадение сознания из прежде казавшегося незыблемым каузального ряда. Но на любом другом уровне сознание неизбежно вписывается в другие цепочки причинно-следственных связей, а, следовательно, не приобретает свободы.
Само перемещение может быть вызвано множеством факторов: обучение, магия, творчество... Более того, понижение уровня также может сопровождаться ощущением свободы (хотя от этой свободы назавтра может болеть голова). Тут важен сам разрыв со старой каузальностью: человек рвет социальные связи, опускается все ниже, но и там своя каузальная сеть, еще более примитивная и жесткая. Преимущества восхождения очевидны: потолка нет, а вот дно очень близко, несколькими ступеньками ниже.
Думаю, Истину можно интерпретировать как частный случай Свободы – ощущение преодоления границы в познании. Хотя можно и наоборот трактовать Свободу как нечто сопутствующее познавательному прорыву. В любом случае и то и другое мгновенно и ощущается только как переход от одной необходимости к другой необходимости, от одного знания к другому знанию. В сухом остатке – повышение уровня субъекта в духовном и ментальном смыслах.
Ничто не связывает человека по рукам и ногам, а главное, по мыслям сильнее, чем его внутренний мир – уж где-где, а там свободы нет и в помине. Истинная свобода – это не иметь внутреннего мира, не иметь навязчивых мыслей, воспоминаний, планов, мечтаний.
Свобода – это не свобода сплава по узкому руслу своих мыслей, а свобода отказа, свобода выбора. Может ли шизофреник, да и даже нормальный, здоровый человек свободно выбирать себе мысли, свободно менять обустройство своего внутреннего мира. Если бы такая свобода была, все психологи и психиатры лишились бы работы.
У человека должна быть свобода выбора?.. У человека, прежде всего, должна быть свобода не выбирать. Он должен быть свободен от выбора. Выбор ограничивает свободу. У человека не должно быть выбора – выбора не как ограничения возможностей, а выбора как возможности ограничения.
Отказ от выбора не означает, что человек должен довольствоваться одним. Это значит, что он должен довольствоваться всем – не ограничивая это всё выбором.
Но человек конечен. И он все равно вынужден делать шаги. Главное, чтобы каждый шаг был не выбором, а принятием. То есть то, что дано, можно воспринимать не как выбор чего-то одного, не как выбор, отрицающий многое, не как результат отделения части от целого, а как воплощение целого в единичном.
Выбор не освобождает – выбор привязывает. И привязывает не столько к выбранному, которое есть преходящее настоящее, сколько к критерию выбора, к оценке, которые есть символы прошлого, которые с каждым выбором все сильнее укореняют прошлое в человеке.
Человек, обманывающий себя свободой выбора, убежденный, что события его жизни есть результат его свободного выбора, бесконечно зависим от своего прошлого. Каждый новый выбор есть лишь продление прошлого, ужесточение зависимости от него. На этом пути человек не выбирает события, а отсекает все, что не укладывается в жесткие рамки/критерии заданного направления. Будущее не приходит, будущее не воплощается. Будущее предопределяется. Оно становится лишь формой прошлого.
Событие нельзя выбрать – его можно только принять или отвергнуть. Выбор – это и есть отвержение будущего.
Разделение мышления на объективное и субъективное хоть как-то было бы осмысленным, если бы все воспринимали Мир однозначно. А поскольку такой унификации нет, то и невозможно тут разделить мышление на внутреннее («вымышленное» – фантазийное) и внешнее («невымышленное» – реальное).
Потом, мы редко сознательно придумываем себе фантазии и порой даже не признаем их за таковые – они нам даются так же непосредственно, как «объективные» мысли. Чтобы это стало ясно, надо рассматривать мышление не на уровне физических законов (где понятно, что наяву я летать не умею, а в фантазиях – сколько угодно), а на уровне высших социальных отношений, на уровне мировоззрения. К примеру, сравним картинки Мира сциентиста и солипсиста или, что проще, коммуниста и либерала. Где в их мышлении грань между субъективным и объективным, где между внешним и внутренним? Что они выдумали, а что реально? И ведь каждый уверен, что противная сторона неправильно видит столь очевидные вещи. Где причины такого рассогласования – во внешнем или во внутреннем?
Итак, грань между внутренним и внешним в мышлении проглядывается только в случаях откровенной фантазии (в художественной литературе и пр.), в обыденном же мышлении человека провести ее невозможно, то есть невозможно отделить вымышленное от невымышленного, внешний мир от внутреннего (повторю, за исключением вполне банальных случаев мышления камня у дороги, которые и не особо интересны).
Вообще деление мышления не «внешнее» и «внутреннее» изначально некорректно – мышление и в Африке мышление, то есть внутреннее. Иначе получается слишком уж банально: если я думаю о своем о девичьем, то мышление внутреннее, а если о нашем о пацанском (по понятиям), то внешнее. А если речь идет не о плотницком ремесле, а о философии? Тогда разделить мышление – вот здесь мы думаем объективно, а здесь субъективно – очень непросто или даже невозможно. Да и не нужно. Что мы получим из такого разделения в сухом остатке? Кто что считает объективным, а что – субъективным? Это бессмысленно. Проблема тут не в том, где провести линию демаркации между субъективным и объективным, а в признании, что такой единой и однозначной границы не существует. Настоящая философская проблема – в поиске решения, почему это так, почему эта линия гуляет? Является ли это свойством только несовершенного сознания или сознания как такового, или вообще свойством Мира?
Итак, проблема свободы мышления либо банальна, либо нерешаема. Если я сознательно в своем мышлении ориентируюсь на внешние основания (педагога, карьеру, идеологию и пр. прагматические вещи), то это вопросы не свободы мышления, а этические, психологические. Если же мы отбросим эти социальные проблемы, то вынуждены будем признать, что наше мышление принципиально несвободно – оно может реализовываться только в существующих парадигмах, логических и языковых нормах.
Единственный проблеск свободного мышления – это прозрение гения, когда мышление вырывается из существующих границ. Но эта свобода есть лишь свобода перехода: на новом уровне гений становится пленником своих же нововведений, то есть он столь же несвободен как и до гениального прорыва.
Я как не понимал, так и не понимаю, что хотят сказать, указывая на практическую значимость философии. Когда речь идет о науке, там все понятно: в ней есть теоретическая, умозрительная часть и есть прикладная – использование научных знаний в деятельности людей. Есть уравнения Максвелла – и есть радиоприемник. То есть имеется предмет исследования (электромагнитное поле), и есть утилитарное использование этого предмета.
Предмет же философии – философское мышление – одновременно является и инструментом мышления. Философское теоретизирование одновременно есть и практическое применение философии – использование философии (философского мышления) для философского познания (этого же мышления). То есть в философии совпадают как предмет и инструмент, так и теория и практика. Нет никакой другого практического использования философии, кроме как в философии, в философском мышлении. Философское мышление непригодно ни для чего, кроме как для философствования – оно непригодно для решения бытовых или психологических проблем.
К пониманию этого можно прийти с разных сторон. С эмпирической: просто спросив себя, а как, где, когда хоть одна философская идея пригодилась в обыденной практике человеческой жизни? Скорее, наоборот, мы найдем тысячи примеров, демонстрирующих неприспособленность философов (со всей их философской мудростью) к обыденному существованию. С психологической: даже если кто-то из философов и утверждает, что его философия помогает ему по жизни, то данное заявление касается сугубо его жизни, его частного мироощущения – ни одно его философское суждение не может быть признано социально значимым, полезным для всех (как, к примеру, радио). Можно и с этической: если философ заверяет, что именно он, здесь и сейчас произнесет такое, что изменит практическую жизнь людей, то я склонен видеть в этом серьезные этические (или даже психические) отклонения – неуважение к мировоззрению других и абсолютизацию своего, не говоря уже о непонимании сути и назначения философии.
Обращаясь же к теме свободы, можно с уверенностью заявить: никакое философское понимание свободы не может продвинуть человека, даже самого философа, к этой самой свободе. Да, философ для понимания свободы должен в какой-то степени обладать ею. Но именно в указанной последовательности: от обладания к формулированию, а никак не наоборот. А уж обыденному человеку очень далеко до понимания хоть каких-либо философских понятий, включая «свободу».
Безусловно, философия социально значима, исторически необходима, можно даже говорить, что она имеет «практическое» значение. Но лишь опосредованное, не прямое – уж всяко не через изречение умных суждений. Философ должен ощущать свою цель, понимать свою значимость, но не так примитивно, что, мол, вот сейчас составлю несколько слов в правильном порядке, и всем будет счастье. Как не было, так и не будет. Даже философу. Нет, конечно, философ может и должен быть счастлив, но лишь как творец, как творческая личность, а не как человек, пожинающий практические плоды своего философствования. Тут полная аналогия с искусством: философия и искусство необходимы миру, но неспособны хоть что-то изменить в нем. Они есть воплощение счастья, реализация свободы, но не приводят к счастью и свободе.
В этом вопросе главное не путать моралистические потуги философов и саму философию. Философы не боги, они слабы, и ничто человеческое им не чуждо – они любят поучать, давать советы, как жить. Но в эти моменты они перестают быть философами и превращаются в обычных самодовольных гордецов.
Да и сами посудите, кому можно давать философские советы? Именно философские, а не как сэкономить на покупке, как правильно засолить огурцы или как понравиться начальнику. Может кто-нибудь привести хоть один пример философского суждения, с которым можно выйти к народу и начать учить его жить.
Хотя, конечно, на это можно отпарировать: мол, не та нынче философия, не настоящая. Ну уж какая есть. Другой не знаю. А рассуждения типа «вот сейчас я напишу на заборе несколько слов, и все разом прозреют» меня просто – как бы это помягче сказать – умиляют.
А если серьезно, то мои рассуждения о свободе имеют гораздо большую практическую ценность, чем чьи-либо морализаторские разглагольствования о существовании Истины и ее роли в поиске смысла жизни. Я не обманываюсь и не обманываю других, что где-то там есть Большие и Светлые Свобода и Истина, что есть состояние, в котором человек может быть абсолютно свободным, что есть мысль, соизмеримая с Истиной. Я утверждаю, что человек может ощутить и ощущает Истину в себе (а не где-то там) в момент прироста Понимания, прорыва в познании Мира. Я утверждаю, что человек может ощутить и ощущает Свободу в момент разрыва каузальных пут своей текущей действительности. Истина и Свобода непостижимы и недостижимы, они есть то, что сопутствует познанию и творческому прорыву, что сопровождает рост человека.
Согласитесь, понимание этого гораздо полезнее (и не только для философов), чем любые сказки про Большое и Светлое, про Благо и Новую Истинную Философию.
Свобода возможна только при изменении своей действительности, изменении границ бытия. Это справедливо и для человека, и для Бога. Бог не творящий – это не Бог. Застывшему миру не нужен Бог, в таком мире нет места для иррациональной акаузальности. Так и человек может ощутить свободу именно в переходе от одного бытия к другому бытию, разрывая одну причинность и переходя к другой причинности. И тут существенно именно то, что нет перехода от несвободы к свободе (любое бытие несвободно), свобода есть только в переходе.
Очень странное место занимает в сфере познания понятие «реальность» – да еще для пущей важности сопровождаемое уточнением «объективная». Давайте попробуем разобраться, где же в наших головах можно провести границу между реальным и нереальным. В этой постановке проблемы существенно указание на наши познающие головы – думаю, нет необходимости объяснять, что в Мире такой границы не существует.
Или все же это не столь очевидно? Или в мире можно выделить реальные и нереальные феномены? Нереальный – это несуществующий? Понятно, что, если для конкретного человека нечто не существует – он просто не знает, не верит или не воспринимает вследствие дефектов органов чувств или психики, – то это нечто для него нереально, а реально, соответственно, то, что он знает, осязает, во что верит. Так вот, можно ли таким же образом разделить Мир на реальное и нереальное, если под Миром понимать исчерпывающую совокупность всех событий, явлений, феноменов? По предложенной логике выделения нереального, такового в Мире не должно быть. То есть границу между реальным и нереальным мы должны отождествить с границей самого Мира? По сути, это означает, что принцип выделения нереального, который для субъекта совпадал с критерием существования, принципиально неприменим на уровне Мира как целого – следуя этому принципу, можно лишь констатировать, что Мир реален и все его феномены реальны по самому факту своего выделения, называния.
Если и анализировать феномены по критерию реальности, то лишь относя их к различным уровням реальности. Понятно, что, скажем, сказка, миф, летопись, научное историческое исследование, само историческое событие, местность, где оно разворачивалось, не одинаково «реальны» – не в одинаковой степени. Но как существующие, как однозначно выделенные они все безусловно реальны. Речь, конечно, идет не о реальности событий, описываемых в сказках и мифах, а о реальности самих сказок и мифов. То есть, опять возвращаясь к обозначению границы между реальным и нереальным, можно заключить: если некоего события не было, то его и нельзя отнести к мировым явлениям, к Миру, оно никак не повлияло на его движение, а вот сказки-мифы – они абсолютно реальны и необходимо вплетены в цепь мировых событий.
К чему же мы пришли? Мир по определению есть исчерпывающая совокупность реальных событий, посему выделение того или иного события не требует дополнительного подкрепления его статуса указанием на его реальность – нереальные события можно просто называть несуществующими, то есть не имеющими отношения к Миру. И конечно, важнейшим моментом этих рассуждений является введение понятия уровней реальности. Так упоминание в мифе несуществовавшего события автоматически относит сам миф к уровню мифической реальности, на котором оно и имеет значение как существенное в движении мира. Естественно, что научное описание исторического события имеет отношение к другому уровню реальности, а само событие и географическая местность к третьему, четвертому и т.д.
Но, конечно же, разговор о реальности «реальности» не стоило бы и заводить, если бы все закончилось банальным заключением о реальности как Мира в целом, так и всех его феноменов. Ведь и вопрос-то изначально ставился по-другому – весь разговор о реальности Мира был лишь лирическим отступлением, разъяснением, – ведь ставилась задача нахождения границы между реальным и нереальным в наших головах, в познании.
«Движения нет», «Ахиллес никогда не догонит черепаху», «реальность пустотна», «Бог есть» и тут же «Бога нет» и еще сотни, тысячи убедительно логически доказанных философских или околофилософских высказываний, вступающих в противоречие со здравым смыслом, с обыденной человеческой практикой. Надо ли доказывать очевидное? Надо ли логически опровергать явное? Если для кого-то Бог реален, как он сам, требуется ли ему словесное обоснование этой реальности? Сможет ли самое строгое логическое доказательство нереальности реальности поколебать уверенность в очевидности реального?
Но ведь для чего-то это надо? Ведь не из пустой же блажи величайшие умы человечества и тысячи тысяч графоманов исписали миллионы страниц, пытаясь доказать нелогичность очевидного или на кончике пера получить реальность из нереального?
Хотя я тут не совсем точен – анализировать философскую деятельность, конечно же, надо не с позиции рассудительного обывателя, его здравого смысла, а на уровне разумной действительности мыслителей. Камень у дороги одинаково реален и для крестьянина, и для философа-материалиста, и для проходящего мимо просветленного дзен-буддиста – они одинаково опишут его размер форму, и буддист, желая отдохнуть в пути, не упадет на землю, проскользнув сквозь пустотность гранита. А вот такой объект, как «реальность» – не множество отдельных реальных камней, деревьев и людей, а понятие «реальность», нечто лишь мыслимое, а не реальная вещь – не столь однозначно очевиден для мыслящих. Это только для крестьянина «реальность» есть сумма предметов. Даже Бог для него вполне реальная вещь – при встрече можно и руку пожать или хотя бы дотронуться до края одежды. Для обывателя и «реальность», понимаемая как сумма предметов, столь же реальна, как камень у дороги.
«Реальность» для философа-материалиста это понятие, которое, конечно же, как понятие, не есть сумма предметов. Реальностью для него обладает материя, как нечто предшествующее всем вещам, порождающее из себя вещи, которые можно ощутить, потрогать, зафиксировать с помощью приборов. Однако само понятие «реальность» для материалиста нематериально, а, следовательно, и нереально. Как нереальны как все понятия – они лишь плод воображения. Здорового воображения материалиста, если это такие понятия, как «форма», «время», «причина». Или больного воображения философа-идеалиста или мистика, если это понятия «Бог», «нирвана», «эманация».
Однако понятно, что никакой философ не считает свое воображение, свое мышление больным, ущербным, неадекватным – неправильно могут мыслить только другие. (Ведь сама неправильность не означает ничего другого, чем несоответствие установленным и индивидуально принятым правилам.) Так вот, философы-идеалисты, считая, что их мышление правильное (в отличие от неправильного, ущербного – по их мнению – материалистического), действительно реальными представляю именно понятия. Абсолютной реальностью для них обладает понятие «абсолют». Оно для них более очевидно, чем тот камень у дороги. Камень – лишь плод воображения (единичного или коллективного) или случайная преходящая эманация абсолюта, не обладающая истинной реальностью. В любом случае, камень может существовать или не существовать, может быть таким или другим, может возникнуть и рассыпаться в пыль, а Абсолют абсолютен, и в этом его абсолютная реальность. И понятно, что понятие «реальность» для идеалиста реально, в отличие от того, что он этим понятием обозначает, в отличие от реальных (в натуре, а не по понятиям) камней и деревьев.
Вот теперь можно и вернуться к исходной мысли о том, что анализировать философскую деятельность надо, конечно же, не с позиции рассудительного обывателя, не с позиции реальности здравого смысла, а с уровня разумной действительности мыслителей. То есть, прежде всего, надо условиться, принять за эмпирическую данность, что мы имеем дело как минимум с двумя реальностями: (1) обыденной, в которой на придорожном камне сидит просветленный буддист и наблюдает, как крестьянин медленно бредет за плугом, и (2) областью разумного мышления, где философы возделывают свои понятийные поля и выращивают концепты. Как соотносятся эти области – это большой и сложный вопрос, по сути, главный вопрос философии, на который явно или неявно пытается дать ответ любой философский текст. Пока же нам достаточно уяснить, что проблема нестыковки обыденного мышления и философских выводов связана с попыткой прямого, лобового сопоставления объектов из различных реальностей, различных сфер: «реальность» камня для обывателя и «реальность» абсолюта или материи для философа – это две принципиально разные сущности, называемые одним словом. Когда философ изрекает «движения нет», это означает, что в его мышлении, на его логической грядке не укоренилось понятие «движение». Но мы понимаем, что это не имеет никакого отношения к крестьянину, медленно движущемуся по борозде, а также не исключает того, что другой философ активно культивирует понятие «движение», вплетая его в свои логические построения. То есть, как и упомянутый факт наличия в человеческой деятельности двух внешне независимых сфер – предметной и мыслительной, – мы должны принять и тот факт, что и на уровне разумного мышления, на уровне философствования нет единой реальности, вернее, единого представления о том, что считать за таковую, какие понятия можно поставить в один ряд с понятием «реальность», а каким следует отказать в такой привилегии.
Наличие различных, нестыкуемых понятийных философских полей ничуть не следует воспринимать, как некое умозрительное суждение – это столь же явный эмпирический факт, как и сосуществование в природе травоядных и хищников или в социуме воинов и строителей, чьи предметные деятельности взаимоисключают друг друга. Непонимание объективности этого философского плюрализма во многом связано с абсолютизацией логики, с верой в то, что правильная мыслительная деятельность должна всегда приводить к правильным выводам. Однако ясно, что одна и та же деятельность, одна и та же последовательность стандартизированных операций может привести к различным результатам: строитель может построить и больницу, и тюрьму, а воин, искусно владея оружием, может как спасти жизни, так отнять их. Точно так же, как крестьянин, выполнив одни те же операции, в итоге может пожать либо рожь, либо пшеницу, так и философ, в зависимости от того, что он примет в качестве зерна своей концепции, в результате логических ходов может получить различный урожай. Безупречно правильные логические рассуждения могут завершиться как тезисом «движения нет», так и выводом «все есть движение», привести к утверждению, что исключительной реальностью обладает только живой Бог, или к констатации, что единственно реальна лишь мертвая материя.
Одной из главных целей данного текста и является развитие мысли, что смысл философской деятельности не сводится к поиску единственно правильного понятийного поля и утверждения исключительно верной методики его возделывания с целью получения идеальных плодов. На мой взгляд, расширение философского понимания невозможно без осознания необходимости выращивать всевозможные культуры. Причем наличие многообразия угодий, вариантов черезполосной, продольной и поперечной пахоты не самоцель, а средство для полноценного питания ума.
Утверждение необходимости всевозможных точек зрения не есть дань либеральному плюрализму, не есть констатация уважительного отношения к чужим мнениям, которое, по сути, только подчеркивает безусловную выделенность своего. Признание рядоположенности мнений, концепций, теорий – это шаг к новой познавательной доктрине, методологический принцип, основу которой составляет отказ от абсолютизации формальных систем, признание в качестве цели познания не построения некой единственно верной теории, а достижение максимального индивидуального Понимания. Каждая формальная система на этом пути должна рассматриваться лишь как необходимый шаг, необходимая ступень.
Говоря о практической пользе философии, я не стал бы упоминать «практическую философию». Граница между «практической философией» и «теоретической философией» (гносеологией, онтологией) проходит не на уровне практического применения (типа одна полезна, а другая бесполезна), а по предмету: первая исследует, как мы мыслим этическое, политическое мышление, а вторая – как мы мыслим чистое (философское) мышление. С точки зрения «практического применения» в обыденной жизни они обе совершенно равноценны – абсолютно бесполезны. То есть никакие тезисы ни гносеологии, ни этической и уж подавно политической философии практически бессмысленны вне самой философии.
По сути, философия как одна из сфер познания всегда была интегрально целой. Однако до последнего времени было принципиально невозможно говорить о хоть какой-то локализованной реализации этой интегральности на уровне индивидуального Понимания – философия была однозначно поделена на множество несовпадающих, а то и противоречащих друг другу теорий, направлений, каждое из которых искренне претендовало на роль интегратора.
Но к концу двадцатого века ситуация изменилась. Хотя среди философов по-прежнему существует разделение на направления и течения, но границы между ними размываются. Хотя у некоторых из них еще осталась уверенность в возможности некоего единственно верного абсолютного решения философских проблем, но это уже скорее исключение, чем правило. На ниве разрушения монистических идей активно работает постмодернизм. И в итоге мы имеем, с одной стороны, отсутствие притязаний на единственно верную систему и, с другой – понимание, что каждая философская теория (просто по факту своего существования) с какой-то стороны отображает понимание Мира (пусть даже сугубо индивидуальное).
Такое восприятие (понимание) философии особенно распространено среди просвещённой, образованной публики – уже мало кто однозначно причисляет себя к гегельянцам или кантианцам, все частично разделяют идеи и Ницше, и Хайдеггера.
Возникает вопрос – куда движется философия? Должна ли (и может ли) быть построена некая единая теоретическая система, отражающая такое интегральное Понимание (мировоззрение). Принимая во внимание имманентную ограниченность формальных систем, следует сделать вывод, что такое Понимание может быть зафиксировано лишь во множестве теорий, перекрывающих весть спектр проблем и их возможных решений. Более того, именно это мы и наблюдаем сейчас как эмпирический факт: все это многообразие теорий перед нами. Для понимания и Гегеля, и Делеза нет необходимости скрещивать их в одной книжке, в одной теории – достаточно почитать и того, и другого отдельно. А потом третьего и четвертого. Чем только расширить свое понимание Мира.
Тут можно привести очень наглядную аналогию с архитектурой. Раньше одни стили сменяли другие: готика, барокко, классицизм и т.д. Каждый стиль претендовал на глобальность, но потом и сам отметался историей. И что мы имеем сейчас? Полный набор всех стилей. Никому и в голову не приходит какой-то из них называть единственным и призывать к забвению всех других. Мы разъезжаем по миру и с одинаковым (ну конечно, не без пристрастий) восхищением и любуемся всем архитектурным разнообразием. С другой стороны, никому и в голову не придет построить здание, в архитектуре которого соединились бы все стили. Зачем? Все уже есть. А если в архитектуре и появляется что-то новое, то оно уже не вытесняет, как бывало, прежнее, претендуя на гегемонию, а мирно становится в ряд с историческими шедеврами (если того, конечно, заслуживает). И такую архитектуру – всю ее сферу (а не частное понимание или направление) можно назвать «интегральной». Понимая под «интегральной архитектурой» не эклектичное соединение всего в одном здании, а именно гармоничное единство исторически сложившейся городской застройки.
Так вот, та же ситуация и в философии: « интегральной философией » я назвал бы не отдельную теорию, а всю сферу философии, воплощенную в едином понимании, как социумном, так и индивидуальном.
Еще раз подчеркиваю: это не мои благие пожелания, это современная реальность, бытование философии в наши дни. То есть, по сути, должен произойти и уже происходит отказ от философской теории как основного носителя философичности. На первый план выступает общее (интегральное) понимание философских проблем, принципиально не втискиваемых в одну формальную систему. Роль систем сводится лишь к фиксации и трансляции точек зрения.
То, что вы пытаетесь позиционировать себя как философа, я тоже заметил. Но для вас это невыгодная позиция. А как же наука? А как же здравый смысл? А как же разрушение пограничных столбов? Зачем вам нужна граница между философией и наукой? В своем подходе вы ее убрали. И правильно сделали! А философская форма не давит на вас?
Мне граница между философией и наукой не нужна. Я вижу цель познания в расширении/углублении индивидуального Понимания, а с этой стороны наука и философия (а также искусство и религия) – лишь различные инструменты. Но для определенности приходится как-то себя называть. У философии, по сути, нет единой формы – она стерпит все.
Мне очень нравится ваша мысль об относительности границ. (Но в отличие от вас, я не релятивист, а материалист.) Но почему вы сами себя изначально ограничиваете? То философией, то суждениями, то понятийным пространством. Вы же оригинальный мыслитель! Ваша сила в синтезе философии, науки и здравого смысла. И всего остального без всяких ограничений. Да и какой вы релятивист? Вы – интегратор. Свободомыслящий.
Любой текст, любое фиксирование понимания есть его (Понимания) ограничение. Только надо правильно подобрать форму этого ограничения. И самое главное, иметь в виду, что следующий текст, следующая объективация Понимания потребует других границ. Это одно из существенных проявлений релятивизма – относительность границ. Именно видение этой относительности, способность работать в различных границах дает возможность что-то интегрировать – интегрировать можно только разное, а его (разное) надо сначала увидеть, выделить. (Традиционно мышление идет в сторону видения единого в разном, но это не интеграция, а классификация).
Еще подметил вашу противоречивость. Вот одна из них. Вы, как человек, как личность, как творец текстов, созерцаете мир. Познаете мир. Вы, как оригинальный свободомыслящий мыслитель, – центр этого мира (локально и сиюминутно). И тут же вы провозглашаете принцип анти-антропоцентризма! (Мне сейчас в голову пришел почему-то: поли-антропоцентризм? Поли-центризм? Ведь субъектов типа «феномен Болдачева» в принципе может быть много. И ваших личных последователей. И других, самостоятельных.) Лично я спокойно и даже с симпатией отношусь к наличию противоречий. Лишь бы они не дрались!
Вы восприняли анти-антропоцентризм в узком смысле – в смысле плюрализма и социального релятивизма, типа «допустимы разные точки зрения». Необходимость разных точек зрения в узком смысле (рассмотреть предмет со всех сторон) принимается/понимается практически всеми. В более широком смысле, как рядоположенность политических, эстетических, религиозных взглядов признается не многим – да и то в пределах плюрализма (поли-антропоцентризма). Анти-антропоцентризм это релятивизм, доведенный до абсолюта, он констатирует возможность и необходимость смещения точки зрения, системы отсчета за пределы человеческого взгляда. Такой подход подразумевает, что нет единой реальности на всех, для всех уровней, что мир, скажем, клетки моего желудка – это особый мир, со своей феноменальной (пространственно явленной) и ноуменальной (внепространственной) действительностями. То есть именно анти-антропоцентризм, а не поли-. Хотя акцент на «анти» – это просто обозначение проблемы, обозначение начальной точки движения к пониманию релятивизма.
В этом существенное отличие, скажем, буддизма от христианства, восточной культуры от европейской. Это именно христианство обременило себя миссионерством и знанием Истины. Это христиане вырезали друг друга (не говоря уже о нехристианах) только по причине незначительных разногласий в трактовке писаний. В то время как буддисты мирно сосуществовали как со всеми религиями, так и внутри себя, разделенные на огромное число принципиально противоположных течений. Это христианство предлагает догматы веры и четкие предписания праведности. Чего принципиально нет в восточных мировоззрениях – они лишь указывают цель: освобождение, просветление. А путь каждый выбирает себе сам. Это европейский рационализм «претендует на универсальность» и в науке, и в философии.
Вот в этом-то и проблема. Мысль не слаба. Мысль сильна, всесильна. Но лишь в пределах мысли. Не надо обвинять лошадь в том, что она не летает.
Вы не проводите для себя границу между (1) философией как одной из форм познания (наравне с наукой, искусством, религией) и (2) философией как способом «открывания того, что поможет нам жить счастливо». Это разные философии, вернее, разные формы реализации Всеобщности, Единого, Бога (как хотите). Вы пытаетесь говорить на языке первой философии – на котором только и можно говорить, – а представляете, что занимаетесь второй. А самое главное, большинство ваших замечаний носит характер претензий к текстам, написанным в рамках первой философии: мол, они не соответствуют вашим представлениям о второй философии. С таким же успехом можно обвинять в бездуховности таблицы Брадиса.
...сущая ерунда... ваш критический гегельянский пафос (в целом) тут малоуместен и даже глуповат, извините за откровенность.
Объявить оппонента глупцом, а его мысли ерундой – это конечно, вполне типичный ход в «философских» обсуждениях. Сталкиваясь с подобными пассажами, я обычно думаю: а неужели эти философствующие (да просто потому, что они философствуют, шевелят мозгами, а не желваками и бицепсами) не понимают, что эти выпады звучат однозначно: «лишь я умный, ну и те, кто думают как я», «всё, что я ни скажу, безусловно истинно, а всё что не совпадает с тем, что я говорю, есть сущая ерунда». Ну понятно бы кто-то не смог доказать математическую теорему, перепутал исторические даты и фамилии, но ведь в философии обвинения в ошибках имеют только одни смысл: один человек высказывает свои мысли, повествует о своем видении проблемы, а другой только (и исключительно только) на основании того, что высказанное не совпадает с его видением (или с заветами его любимого философа), делает заключение о сущей глупости высказанного. Просто даже нелепо как-то.
Нет, конечно, бывает, что человек несет полную ахинею – бывает. Никто не застрахован. Но тогда для философствующего еще более глупо реагировать на эту ахинею. Тут одно из двух: либо ты решаешь, что текст достойного уровня, и достойно и умно противопоставляешь ему свой вариант решения проблемы, либо, ухмыльнувшись, проходишь мимо. Если уж решил писать, так уважай себя и собеседника.
Философ, повествующий лишь о своем мышлении, это пациент.
Второй пассаж, по сути, из той же оперы. Это ответ на мою мысль, что предметом философии, предметом мышления философа является его философское мышление. И как опровергает это мой оппонент? Никак. Он самим пафосом всего своего комментария («ерунда», «глупость») лишь подтверждает эту мысль. Повторю: ведь что, по сути, значит эта «ерунда»? Лишь то, что у человека другое мышление, другое мировоззрение, другая картина мира, другая онтология. Это нормально. Как у каждого свой цвет глаз и цвет волос, свои предпочтения в еде и т.п. Но если в области кулинарии считается верхом неприличия пренебрежительное отношение к чужим вкусам, то в области мышления это норма: мыслишь не так, как я, – пациент. Ну, это я опять отвлекся на первую тему. Извините.
Так о чем может повествовать философ? О какой онтологии, какой картине Мира он может поведать людям? Объективной? Рассказать, что там за углом растет дуб? А мы сможем сбегать проверить и, не увидев его там или обнаружив березу, заключить, что философ несет ерунду? Нет, конечно. Философ может рассказать лишь о том, что у него в голове. И нам, читающим эти рассказы, эти онтологии, нет необходимости бегать куда-то за угол, чтобы его проверять. У нас есть только один способ оценки текста: завернуть за некий изгиб своего мышления и сопоставить свое мыслимое «дерево» с картинкой, нарисованной философом. Ну а дальше вопрос культуры – культуры мышления: некоторые, не найдя в своей голове соответствующего дуба, заключат «философ несет ахинею», а другие попытаются разобраться в основаниях различия миро-воззрений и даже дополнить свое мышление еще одной извилиной и вырастить на ней еще одно дерево.
Философ это тот, кто мировоззрение формирует, рисует, так сказать, картину мира для людей.
Трудно согласиться с этим посылом. И тут уже дело не в философии и моих предпочтениях в ней, а просто в эмпирике. Ответ на вопрос «что в большей степени формирует мировоззрение людей – религия, идеология или философия?» представляется мне однозначным. Если философ и формирует мировоззрение других, то таких «других» в каждую эпоху можно пересчитать по пальцам. Не ошибусь, сказав, что лишь ничтожно малая доля населения планеты сможет различить мировоззрения Платона и Гегеля, сформулировать разницу их диалектик. Да и понятно, что философу, как и любому творцу – художнику, поэту, композитору – глубоко плевать на формирование мировоззрения других. Вопрос «формирования» всплывет потом, когда уже все написано – в учебниках и у апологетов. Философы и художники отличаются от других людей тем, что они стремятся зафиксировать то, что есть у них внутри – их мышление, их эмоции. Художники с помощью красок и звуков, философы – в онтологиях. Но однозначно, что фиксируют они именно свое содержание, свое мышление, описывают в онтологии свою картину Мира, свои загогулины, которые порой трудно отыскать в мышлении других. И какое же счастье для читателя, когда он, следуя за мыслью философа, скажем, Платона, находит и в своей голове такой же поворот, а за ним – похожее дерево. Да, счастье. Но очень часто и катастрофа: читатель из факта совпадения частных мыслительных картинок – философа и своей, ну и еще нескольких тысяч таких же счастливчиков-совпадантов – делает заключение о безусловной объективности именно этого угла, именно этого мысленного дуба. Другие, у которых другая архитектура мышления, другая поросль, изгибы которой, скажем, совпадают с описанными Гегелем, объявляются глупцами, не видящими очевидного – вот же оно, дерево, и вот мужик в пиджаке.
Что значит мыслить? Не интересоваться этим – значит проявлять философскую недобросовестность или... лень. Читать «Парменид».
«Что значить мыслить?». Вообще, это основной вопрос философии. Нет в философии проблем вне этого вопроса. То есть, по сути, если мы говорим, что человек философ, что он философствует, мы имеем в виду одно: он задался вопросом «что значит мыслить?». Конечно, не в психофизиологическом смысле. А в чистом: как я могу помыслить свое мышление? Как я могу мыслить Я? Что значить мыслить Мир? Что значить мыслить Единое? и т.д.
Поэтому отсылка к «Пармениду» выглядит нелепо. Тут надо отсылать ко всем сразу. Или, по-вашему, Кант не мыслил «что значит мыслить»? Декарт, Спиноза, Гегель, Хайдеггер и пр. – ни-ни? Один только Платон мыслил мышление. Да?
И над всем царит Одно, Которое все из себя порождает и во всем присутствует.
Это очень показательный образ. Вы можете пальцем показать, где оно царит? Где оно это «Одно»? Над? Над всем? То есть мне надо задрать голову вверх, чтобы его увидеть? А если я в Австралии? Или все же следует ткнуть пальцем в лоб? Да тут еще и не всякий лоб подойдет. Миллионы людей на вопрос об «одном» без раздумий укажут вам на одно яблоко. Я более чем уверен, что то Одно, которое мыслится там, не совпадает с моим Одно. Слово, конечно, одно. А вот тождественно ли то, что мы им обозначаем, то, что в наших головах? У нас с вами точно не совпадает. Исходную фразу я бы скорее записал так: «И над всем царит Единое, которое все из себя порождает и во всем присутствует». А другие подставили бы слова: Абсолют, Бог, Брахман, Нагваль и т.п. И я не уверен, что здесь уместна отсылка к терминологической проблеме, типа все мыслят одно и то же, но называют Одно по-разному. Думаю, все гораздо сложнее.
Можно, конечно, сослаться на Платона: мол, читай и узришь то единственное «одно», которое только и есть Одно – одно на всех (мы за ценой не постоим). Но это не серьезно. Даже до банального не серьезно. Конечно, можно еще отыскать философствующих, которые заверяют, что они-то точно понимают Платона, что они одни знают, что мыслил Платон под Одним, и что все, кто интерпретирует более чем двухтысячелетний текст по-другому, ошибаются. Надеюсь, вы не из таких?
Конечно, не все так просто. Проблема мышления, а тем более мышления мышления, то есть философского мышления, не решается тыканьем пальцем в лоб. Так она только ставится. Указание на голову имеет лишь негативный смысл: неуказания «над-под-справа-слева», то есть констатации отсутствия мыслимых объектов в пространстве. Ну и понятно, что эти мыслимые объекты не кишат в черепной коробке, как головастики в банке. Мы их и там не найдем, как не нашли ни над, ни под.
Как бы мы ни мыслили, мы придем к выводу, что мысли существуют где-то вне нашей головы, вне наших пространственных границ и вообще вне пространства. Объективно? Ну, типа того (не вдаваясь с тонкости понимания объективности). Но из констатации существования этого мира мыслей, мира идей никак не следует, что он (этот мир) нам дан непосредственно, что, мысля Одно, мы мыслим одно и то же. Тут совсем как с пространственными вещами: наша мысль «Одно» есть не объект Одно из мира идей, а наш образ Одного – так наше видение красного стола есть лишь наше чувственное восприятие, которое не поддается сравнению с «красным» соседа по столу.
Но тут же следует отметить и существенное отличие вещей (пространственных объектов) от мыслей (непространственных). Из вещей мы можем соорудить такую вещь, которая может сама (практически без нас) обнаруживать другие вещи – такие вещи мы называем приборами. Скажем, спектрограф нам может точно выдать цвет стола: «красный». И мы (зрячие и незрячие, дальтоники и нет) говорим об объективности цвета. А вот в области мышления у нас нет таких приборов, которые независимо от нас могли бы регистрировать Одно в мире идей и выдавать нам на мониторе: «Одно». Тут уж каждый сам, как может.
А самое главное, в мире идей нет нормы, нет однозначного разделения на здоровое интеллектуальное зрение и мыслительные дальнозоркость, близорукость, дальтонизм. Мы, привыкшие к своему пространственному здоровью, к осознанию однозначности своего пространственно-цветового зрения, с легкостью переносим убежденность в своей непогрешимой объективности и на мышление, на свое интеллектуальное зрение. Если я мыслю/вижу Одно, значит, оно и есть Одно. Ну совсем как со столом: если мне кто-то говорит, что этот стол синий, когда я вижу его красным, значит, этот кто-то болен.
Однако вернемся к теме предмета философии. Конечно, можно сказать, что философы исследуют, изучают объективный мир идей. Ну, где-то так оно и есть. Если бы не одно «но»: у каждого из них свой «спектрограф», и сравнить калибровку этих приборов принципиально невозможно. Каждый утверждает, что его мыслительный аппарат показывает то, что есть «на самом деле», а приборы других врут. Хотя, вроде, после Канта мы уже должны понимать, что и обычные физические приборы – всякие спектрографы, осциллографы и прочие «графы» – не имеют никакого отношения к тому, что «на самом деле». Объективность их показаний основана только и исключительно на стандартизации и воспроизводимости. А поскольку такой стандартизации, однозначной калибровки аппаратов в области мышления нет, то и говорить о каком-то «на самом деле» в мире идей, о какой-то объективности познания в этой сфере просто бессмысленно. (Хотя нет – есть исключения, подтверждающие правило. Во времена расцвета диамата мы могли наблюдать массовое признание объективности философских идей. Как результат действия механизма калибровки умов, настраивания их на воспроизводство однозначных схем мышления.)
Итак, признавай существование объективного мира идей, не признавай – вывод один: для философского анализа нам даны лишь субъективные его отображения, только его частные несопоставимые картинки. Философу в качестве предмета мышления доступно лишь его мышление.
Но если уж решились на философский аутизм, то какой смысл предлагать свою «систему» другим? Все равно ведь не поймут особенностей вашего мышления.
Конечно, не поймут. И цели такой не ставлю. Я пишу, чтобы вы (такие, как вы) поняли особенности своего мышления. Хотя, конечно, вы их понимаете, что ниже по тексту своего комментария ярко демонстрируете. Я пишу для того, чтобы вы поняли, что на свои особенности мышления имеет право каждый. Не только Платон и Гегель, а каждый философствующий.
Вроде, вполне банальная мысль. Даже никем абстрактно не отрицаемая. Но как только дело доходит до особенностей собственного – своего родимого – мышления, оно представляется таким безупречно логичным, да еще когда тылы прикрыты каким-нибудь громким именем (скажем, Платоном), а особенности других мышлений видятся клиническими. Несмотря на то, что за каждой особенностью стоит громкое имя.
Вот ответьте себе на вопрос: почему вы решили, что верхом философии, последним словом в ней является Платон? Ответ банален: особенности вашего мышления совпали с особенностями его мышления. А как поступить с теми, кому ближе мышление Гегеля, Беркли и пр.? Или как им поступить с вами? Как им относиться к тем, у кого другие особенности? Так же, как вы к ним? Объявить вас пациентом сумасшедшего дома? Или они люди низшего сорта, и только вы один имеете абсолютное право оценивать уровень мышления других?
Любое познание – это переход за границу. И прежде всего за границу собственного понимания. Чтобы совершить такой переход, надо видеть эту границу. Видеть, что любые особенности собственного мышления есть именно особенности: оно лишь частный вариант наравне с неконечным множеством других вариантов. Видение своей ограниченности, допущение, что за рамками собственного мышления существует еще что-то – это первый и единственно возможный шаг к познанию.
Итак, одну мысль мы отличаем от другой. Но одна мысль и другая мысль – это мысль. Значит, одна мысль не только отличается от другой, но и тождественна с ней. Значит, мышление это процесс различения на фоне отождествления. Далее: мышление это переход от одной мысли к другой. Мышление это движение на фоне покоя. Эти категории: одно (единичность), различие, тождество, покой и движение – есть первичные «кирпичики» мышления.
Можете возразить по существу?
Не могу. И не буду. Неужели вы серьезно полагаете, что, сцепив несколько суждений в логичную цепочку, сделали нечто большее, чем поведали нам о ходе своих мыслей о своих мыслях. Возвращаясь к началу моего текста, спрошу: неужели вы считаете, что ваша цепочка рассуждений ценнее, истиннее, чем ход мыслей любого другого человека, начинающего мыслить с других априорных оснований?
К тому же, начинать мышление можно и с более содержательной мысли, чем «мышление это поток мыслей». Можно, например, утверждать, что «мысль это элемент мышления». Да и вообще, не думаю, что фразы типа «звучание есть поток звуков», «шагание есть череда шагов» и пр. можно посчитать хоть сколько-либо осмысленными, чтобы строить на их основе рассуждения... Хотя... попробовать можно:
«Итак, один [шаг] мы отличаем от другого. Но один [шаг] и другой [шаг] – это [шаг]. Значит один [шаг] не только отличается от другого, но и тождественен с ним. Значит [шагание] – это процесс различения на фоне отождествления. Далее: [шагание] это переход от одного [шага] к другому. [Шагание] это движение на фоне покоя. Эти категории: одно (единичность), различие, тождество, покой и движение – есть первичные “кирпичики” [шагания]».
Что тут можно возразить? Тем более по существу... да еще существу мышления...
Классические философские системы не более совершенны по сравнению с бесконечным множеством современных философских теорий. Их превосходство лишь в том лишь, что они были первыми. Многие современные трактаты, безусловно, выигрывают с научно-формальной точки зрения, но они неизбежно носят налет вторичности. И не потому, что их создатели уступают в интеллекте своим предшественникам, а просто темы исчерпали себя. И это так, с какой бы стороны ни взглянуть. Следует, наверное, согласиться, что все возможные точки зрения на проблему человеческого познания уже отражены. С другой стороны, читающая просвещенная публика уже и не жаждет получить новых откровений. В каждом современном тексте она неизбежно видит лишь оригинальное представление уже известных тезисов.
Я очень хорошо понимаю современных пророков от философии. Они искренне убеждены, что им открылась истинная сущность мироустройства. Они публикуют свои труды в интернете. А результат нулевой. Никто не восхищается, не всплескивает руками, не кричит: вот она, Истина! Это происходит не потому, что в трактатах современных мыслителей есть ошибки или они недостаточно доходчиво написаны. Просто, как ни крути, в результате получается один из известных «измов» или их симбиоз, который возможно и интересен, виртуозно литературно изложен, но с познавательной стороны уже ничего не добавляет к той смеси философских взглядов, что стихийно сложилась в головах современных людей.
И создатели философских концепций не виноваты. Они не пытаются обмануть себя и своих потенциальных читателей. Они действительно ощутили, познали, поняли сущность Мира. Но на бумаге получается лишь перетасовка известного ряда категорий. Показательна в этом отношении интернетовская забава, когда из случайного набора философских терминов программа составляет синтаксически правильный текст. Так вот, практически в 100% случаев можно нафантазировать вполне разумную трактовку полученной философской мешанины.
Философия размывается и все больше возвращается к истокам своего единства с другими способами познания – искусством и религией. С религией ее роднит абсолютная истинность познания. А с искусством – рядоположенность, равноценность неограниченного числа способов выражения. Как бесконечно число истинных отражений предмета искусства (заката, цветка, звезд, любви) в мелодиях, словах, рисунках, так бесконечно и число разумных философских сентенций.
Я понимаю, что я (говорю лишь за себя) не могу сообщить ничего нового современному читателю. Может, кроме вот этой самой мысли, что философия подошла к своему логичному финалу. Но это не констатация смерти философии. А провозглашение ее нового рождения. Перерождения ее в новый здравый смысл.
Ситуация схожа с положением дел в современной архитектуре. Надо ли нам возводить новые соборы, дворцы? Готические, барочные? Думаю, большинство согласится, что это бессмысленно. Надо сохранить для себя и потомков то, что уже возведено за тысячелетия человеческой цивилизации. Сохранить и наслаждаться всем этим подлинным разнообразием. Никому и в голову не придет называть какие-либо архитектурные памятники, какие-либо стили «неистинными», возвеличивая при этом другие. Хотя, конечно, каждый волен иметь свои предпочтения. Бродить по уютным средневековым улочкам Праги или восхищаться парадной строгостью Санкт-Петербурга. Но любой личный выбор невозможен без знания и понимания общего разнообразия, его величия и единства.
Современная же архитектура – это лишь воплощение здравого смысла. От здравого (утилитарного) смысла авангардного конструктивизма XX века до здравого (экономического) смысла блочных новостроек и небоскребов. И даже та архитектура последнего времени, которая, казалось бы, не вписывается ни в какие в каноны, есть не что иное, как голый протест, нигилистическое противостояние здравому смыслу. Всего лишь его оборотная сторона.
Можно сказать, что перед нами вырождение архитектуры. А можно – что мы подошли к пониманию ее истинного исторического значения. Перерастанию ее из атрибута роскошной жизни незначительной части населения в художественную ценность, доступную и понятную миллионам, в поистине всеобщее эстетическое достояние. Смерть ли это? Безусловно – финал. Но финал достойный, возвышенный, гуманистический.
Вот уж что-что, а философские высказывания безусловно, по самой своей природе, противоречат здравому смыслу – ведь на то они и философские. Методично доведенная до предела философская логика приводит философа к отрицанию причинности или к солипсизму, которые полностью противоречат здравому смыслу. Не говоря уже о том, что основная цель любой философии – разрушать здравый смысл, снимать пелену привычных бытовых взглядов на мир.
Мы, просвещенные обыватели, уже давно перестали задавать себе вопрос: а кто же действительно прав? Мы знакомимся со всеми философскими направлениями, школами, течениями. И не расстраиваемся, не найдя Единственного ответа.
А философам, хочешь-не-хочешь, приходится принимать одну из сторон и честно отстаивать ее принципы. Возможно он (философ) сможет выдвинуть и свой более или менее оригинальный тезис (принцип, гипотезу). А дальше? Дальше он вынужден будет употребить всю последующую жизнь на доказательство состоятельности этого тезиса. Но тезис уже состоялся в момент произнесения. И, казалось бы, любопытство должно подталкивать философа к поиску новых углов зрения, к выдвижению все новых и новых гипотез... Но этика современного философского сообщества указывает на то, что менять принципы нехорошо. И он вынужден делать подмену и подвергать философскому анализу уже не сам предмет (познание, мышление, науку), а тот свой первый тезис. И все последующие заботы философа сводятся лишь к подтверждению права на то место, которое он занял, к отстаиванию точки зрения. И впоследствии нам придется лишь сухо констатировать, что он стоял на таком-то принципе и придерживался такого-то тезиса. Но посмотрев со стороны, не увидим принципиальной разницы в этом множестве точек зрения и нагромождении принципов. Перед нами бег по кругу. И остается только сделать заключение, что это бег ниоткуда и никуда, или …
Или вдруг понять, что этот круг и есть круг нашего знания о Мире. Что это Знание есть сумма всех маленьких знаний, всех точек зрения, но не в виде формального набора тезисов и теорий, а как Осознание необходимости каждого из них, необходимости этого бесконечно-замкнутого движения. И приняв это Знание, мы оказываемся в самом центре этого круга Познания. Понимаем его как Абсолют. Без определений. Оставив все знания за кругом.
Мы привыкли говорить «все относительно» – диалектика нас учит, что пары противоположных понятий делят мир на противоположные сферы, проводя между ними вполне однозначную границу. При смене точки приложения – меняется и деление мира: левое становится правым, форма – содержанием и т.д. – одним словом диалектика. А вот как быть с идеальным и материальным? Следуя диалектике, мы должны констатировать относительность деления мира на материальное и идеальное. Но взывая к диалектике, материалисты традиционно утверждают абсолютность этого деления: материя, она и в Африке материя, а идеальное, оно лишь в голове – и как ни крути, в какую точку отсчета ни помещай себя – только так и никак иначе!
Вот как раз для того, чтобы избежать манипулирования такими предельными абстракциями, как «материя» и «Бог», чтобы избежать двуполярного видения Мира, я и исключил их из списка используемых мной категорий. При анализе отношений объектов всегда можно оперировать понятиями «реальное» и «идеальное», отображающих разность уровней бытия этих объектов. При этом отношение идеальных построений в голове человека к окружающей его, так называемой «материальной», реальности – это лишь частный случай разноуровневых (реально-идеальных) отношений. Так функционирование живой клетки идеально относительно ее химической реальности. По сути это значит, что биологическое бытие клетки невыразимо в химических терминах, хотя локально (в любой момент своей жизнедеятельности) оно есть исключительно только некая химическая реакция.
На мой взгляд, такой подход дает ключ к анализу эволюционных процессов как последовательно надстраиваемых друг над другом (друг из друга) уровней реальности, где идеальность относительна. Нашу человеческую идеальность мы абсолютизируем лишь по той причине, что для нас не существует реальности высшего относительно нас уровня.
Как-то при обсуждении проблемы истинности/достоверности один из моих собеседников в качестве примера безусловно очевидного суждения привел фразу «причина предшествует следствию». На что я ответил, что для меня этот тезис совсем неочевиден, и привел в качестве примера ситуацию, когда причина события находится в будущем относительно текущего события: покупка подарка к Новому году. Можете представить, какую это вызвало реакцию. Приведу фрагменты моей аргументации.
Во-первых, в понимание причины/следствия не заложено отношение раньше/позже: имеется лишь констатация того, что одно событие (следствие) не могло произойти без другого события (причины). Здесь особо следует обратить внимание, что причинно-следственные отношения устанавливаются между событиями (хотя, конечно, есть вариант мыслить в качестве следствия и некий продукт творчества – но в такой трактовке все гораздо сложнее).
Во-вторых, для обсуждения этой темы хорошо бы познакомиться с теорией функциональных систем Анохина и с ее современным развитием (Ю. И. Александров, К. В. Анохин). На уровне нашей темы (причинность) ее можно выразить в нескольких словах: действие биологического организма (некоторая совокупность событий) детерминирована событием в будущем – результатом (по Анохину), целью (по Александрову) этого действия, а не какими-либо событиями (стимулами) в прошлом. То есть вся цепочка событий действия может и должна рассматриваться как следствие наличия цели/результата – некоторого события в будущем. Ну, скажем, событие покупки подарка к Новому году есть следствие еще не свершившегося события – самого Нового года.
Можно, конечно, возразить, что не сам праздник Новый Год является причиной покупки, а его ожидание. Однако понятно, что никакое ожидание принципиально невозможно без наличия в будущем ожидаемого события. То есть, если у «ожидания» и есть причина, то только ожидаемое событие (в будущем). И даже неважно, свершится ли само ожидаемое событие или нет: то, что произойдёт уже после свершения события («покупка подарка»), уж точно не будет влиять на него – подарок уже куплен. Вопрос причинно-следственной связи актуален лишь до свершения следствия (покупки). Поэтому тему свершения или не свершения в будущем причинного события можно вообще снять.
Возможно, конечно, сослаться на опыт прошлого Нового года: что, мол, именно прошлый праздник есть причина покупки подарков. Хорошо, рассмотрите другой пример – Россия в полуфинале Евро-2008: поведение многих россиян детерминировано будущим уникальным событием. И опять же неважно, свершится ли ожидаемое событие или не свершится. Пока матч не отменили, он и является причиной ожиданий, а если бы отменили – ожидания бы окончились, то есть исчезла бы причина. Если бы у ожиданий была другая причина, кроме самого матча, они могли бы продолжаться. Что такое Новый год или полуфинальный матч в Вене? Это конкретные события, которые наступят в конкретный момент времени в будущем. Давайте попробуем ответить на вопрос: каковы причинно-следственные отношения ожидания и будущего события ? Ожидание предопределяет событие или событие – ожидание? Что, если не будет ожидания, не будет события Нового года? Или все же наоборот: если не будет полуфинала Евро-2008, то и не будет и ожидания матча? То есть даже если покупка подарка (поездка в Вену) предопределена ожиданием, то уж само ожидание однозначно детерминировано будущим событием.
Заметьте, я ничего не пишу о времени и о последовательности ожидания и события – их причинно-следственные связи и так понятны.
Но лучше сформулировать задачу не в терминах ожиданий, а в терминах событий. Скажем, набили морду болельщику соперников за день до матча. В каком случае этого события принципиально быть не могло? Только если бы не было в будущем назначенного матча (ну, если не рассматривать случайное совпадение в случайной драке). И опять же, состоится назавтра матч или не состоится, уже не повлияет на разбитость морды – анализируемое событие (следствие) уже произошло.
Что такое ожидаемое событие можно определить достаточно точно: ожидаемое событие есть точка на экстраполированной в будущее траектории движении системы детерминирующее текущее состояние системы. Ожидаемое событие отличается от простого события (просто точки на траектории) именно этой детерминацией. Скажем, если мальчишки запустили ракету, ее траектория зависит исключительно от начальных условий (и внешних воздействий), и никакое будущее событие (некая последующая точка на этой траектории) не влияет на текущий полет. А если рассмотреть поведение ракеты ЗРК (зенитно-ракетного комплекса), то на траектории ракеты всегда есть выделенная точка – ожидаемое событие – место встречи с самолетом, и текущее состояние ракеты определяется исключительно этим событием (независимо от начальных условий и любых последующих состояний ракеты). И возвращаясь к нашим баранам – эта детерминация ожидаемым событием абсолютно не зависит от того, свершится это ожидаемое событие или нет (скажем, другая ракета собьет самолет раньше).
«Ожидаемое событие», конечно, производно от субъекта. Но при указании на эту производность ударение следует делать не на слове «событие», а на слове «ожидаемое» (иначе моего определения «ожидаемого события» и не было бы). Фактически, субъект не причина «события», а причина «ожидания». Субъект решает, что он будет ожидать: один – Новый год, другой – 8 Марта. Но сами праздники (события) никак не являются следствием ожиданий субъекта. Более того, если человек еще в некоторой степени произволен в выборе «ожидаемого события», то животные на уровне неосознанной деятельности не выбирают «ожидаемого события» (скажем, осени), но оно (событие), которое совершенно не производно от организма, детерминирует их поведение (и птицы летят на юг).
Можно, конечно, сказать, что причиной покупки подарков является сама идея Нового года. Но при редукции этой идеи на плоскость событийной реальности мы получаем конкретную точку во времени. Именно конкретную – к которой приурочены все действия до нее, которые станут бессмысленными после.
Конечно, все зависит от того, что мы понимаем под причиной и следствием. Стараясь быть предельно корректным, я бы сформулировал их связь так: причина это нечто (событие), без которого невозможно свершение другого события – следствия. Все просто: убираем причину – нет следствия. Я не вижу здесь места для времени, для указания на раньше/позже. Имеется лишь указание на то, что не существует причины без следствия и следствия без причины – без всякой первичности/вторичности. Указав на что-то в качестве причины, однозначно и одновременно указываем и на следствие. Но даже и признавая отношение причины и следствия как отношение первичного и вторичного, его следует понимать не как временную последовательность, а как соподчиненность. Типа не полуфинал состоится, поскольку люди покупают билет в Вену, а наоборот, они туда едут, поскольку будет полуфинал. И это настоящие причинно-следственные отношения (в духе данного определения), без какой-либо примеси отношений «раньше/позже».
Для простых механических систем между причиной/следствием и раньше/позже есть однозначная связь. Но почему она должна быть везде? Живые системы во многом противоречат законам физики – для понимания этого достаточно примера с энтропией. Одно из принципиальных отличий биологических систем от физических – именно несводимость их функционирования к сумме внешних воздействия. Тут академик Анохин и придумал опережающее отражение: типа действие есть, а причины – конкретного события, вызвавшего начало этого действия, – нет, оно лишь грядет. Можно как угодно называть такие отношения, но в любом случае ясно, что они не вписываются в однозначную линейную схему «причина/следствие и раньше/позже».
Вообще мне кажется странным, что многие просто напрочь отказываются признать возможность причины из будущего. Ведь констатация влияния результата (цели) на текущие действия не нарушает никакие физические и прочие законы – только стереотипы мышления.
Постоянно приходится сталкиваться с не то что упрощенным, а просто принципиально неверным истолкованием «эффекта бабочки»: его сводят к утверждению, что, дескать, самое малое возмущение (взмах крыла бабочки) может иметь глобальные последствия – вызвать торнадо или даже в корне изменить течение истории. Действительный смысл «эффекта бабочки», имеющий истоки в теории катастроф, становится понятным при правильном его формулировании: исходным событием, толчком к началу некоего глобального изменения может послужить малое возмущение. То есть, сколько бы бабочек ни махало крыльями по всей Африке, лишь одна из них может вызвать начало торнадо, который донесется до Флориды, и произойдет это только тогда и только в том месте, где уже созрели все условия для зарождения урагана. При лобовой интерпретации «эффекта бабочки» элементарно путают причинно-следственные связи: малое возмущение является не причиной глобального события, а лишь причиной его начала, а начаться оно может лишь тогда, когда уже существуют достаточные для этого основания, к которым бабочка не имеет никакого отношения. К примеру, можно, конечно, и убийство в Сараево считать причиной Первой Мировой войны, но понятно, что данное событие следует рассматривать лишь как причину начала войны, а все условия для самой войны на момент этого пускового события уже сложились.
По сути, обсуждать проблему «эффекта бабочки» в таком упрощенном, неверном варианте – все равно, что обсуждать, в каком месте появится первый пузырек при кипении или где в пересыщенном растворе начнется процесс кристаллизации, вместо изучения закономерностей этих физических явлений. (Хотя сама проблема влияния малых возмущений, безусловно, интересна.)
Следовательно, «эффект бабочки» не имеет ни малейшего отношения к проблеме вариативности путей истории – для обоснования возможности ветвления эволюции надо исследовать закономерность становления самих глобальных изменений, а не малозначимые события, послуживших причиной их начала. Нельзя же представить, что любая бабочка может так изловчиться, что на голом (любом) месте породить стихию. Ну и понятно, если уже «созревший» торнадо не начнется вследствие смерти одной бабочки, то причиной его станет взмах крыла другой бабочки или чих туземца, раздавившего первую.
Поясню сказанное еще на одном примере. Есть специфические состояния системы, изучаемые синергетикой, в которых возможно говорить о вариативности – эти сильнонеравновесные состояния с возможностью двух или более вариантов «исхода», и выбор между этими состояниями действительно определяется случайным событием. К примеру, в какой-либо африканской стране в 20 веке в период смуты в результате некой случайности страна могла перейти как на «капиталистический», так и на «социалистический» путь развития – буквально, подпасть под влияние СССР или США. Но опять же перед нами не какой-то произвол в истории, связанный со случайностью – переход осуществляется не куда угодно, а в два однозначно определенных до этого возможных состояния. То есть значимость случайности и здесь вторична. Более того, если рассматривать глобально статистический аспект, то эта случайность сугубо локальна – в целом распределение стран по двум противостоявшим лагерям вполне закономерно. Поэтому и в этом примере, то есть когда существует локальная вариативность, мы не можем говорить о вариативности истории в целом, а можем говорить лишь о механизме реализации статистического соотношения закономерно возможных состояний элементов системы.
Следовательно, все фантазии, основанные на «эффекте бабочки», исходят из допущения, что от взмаха крыла может произойти все что угодно, без учета элементарного соображения, что состояния системы в целом и ее элементов в большинстве случаев строго фиксированы, и случайность лишь обеспечивает статистически нужное распределение вариантов.
Очень хороший вопрос. Если приглядеться, то не всегда (или вообще никогда – но это отдельная тема). Ну даже банально: после осени закономерно приходит зима, но ведь нельзя сказать, что причиной зимы является осень, так? Конечно, приход зимы детерминирован, но не осенью. А вот пример на уровне новаций: после изобретения парового двигателя вполне закономерно появление двигателя внутреннего сгорания – но ведь эту последовательность нельзя описать как причинно-следственную. Конечно, можно сказать, что появление парового двигателя изменило мир таким образом, что стало возможно и необходимо изобретение бензинового. Но это решение на уровне «пальцем в небо». Ведь указание на причинно-следственную связь между двумя событиями подразумевает, что эта связь может быть формализирована, описана в виде цепочки конкретных событий. Так вот, я придерживаюсь мнения, что при выделении любой конечной системы такое причинно-следственное описание невозможно.
На то она и «логика», что кроме нее есть еще «не логика», на то она и «формальная», что есть еще «не формальная» – хотя бы, скажем, женская.
А если серьезно – на языке логики выразимы лишь однозначные причинно-следственные связи, а Мир никак не исчерпывается ими, не сводим к ним. Вы думаете, что если что-то, кому-то (скажем, той же женщине) не удается объяснить, то это потому, что объясняющий или внимающий слабы в логике? А не потому ли, что просто логика не всесильна?
Зачем далеко ходить? Согласно теореме Геделя, в достаточно сложных формальных системах могут существовать высказывания, ложность или истинность которых невозможно доказать в рамках этой системы. Вот и принципиальные ограничения. То есть логика, которую вы обожествляете, сама строго логически декларирует свою ограниченность. Хотя тут и к Геделю ходить не надо: ведь обратное, то есть строгое логическое доказательство неограниченности логики, помыслить невозможно.
Логика (система формальных высказываний) это лишь плоский локальный срез Мира. Логика ограничена даже просто потому, что она часть Мира. Логическая система, «полностью объясняющая» Мир, должна быть равна Миру, да еще быть вне его – что, согласитесь, мы представить не в состоянии.
Просто загляните в себя. Вы знаете, что такое поэзия, музыка, вера в некий абсолют, ощущаемый, но невыразимый, а может, и называемый вами каким-либо словом (Бог, Брахман, Дао), но от этого не становящийся более логичным? А посмотрите вокруг себя: много логичного вы найдете? Однозначные причинно-следственные связи (то есть то, что можно облечь в форму логических выражений) в нашем мире встречаются гораздо реже, чем мы привыкли думать. Век механистичного детерминизма, когда казалось, что можно все рассчитать, давно прошел. Да и век стохастического детерминизма квантовой механики уже позади... Решения на уровне распределения вероятностей оказались пригодны лишь в узкой сфере – в микромире.
Нет-нет, Мир, конечно, познаваем, но локально. Не глобально. Логика – как школьная деревянная линейка, которую можно приложить и тут и там, но которая слишком мала, чтобы измерить весь Мир. Наука – это инструмент, точнее, набор инструментов, с помощью которых можно что-то где-то разобрать, а потом опять собрать. А универсального инструмента нет – такого, чтобы и сверлить, и рубить, и пилить, и откручивать...
А хотелось бы, наверное, создать такую универсальную отвертку... Такую науку обо всем и вся... Раскрутить все до винтиков. Чтобы никаких вопросов не осталось...
И хорошо, что это невозможно. Так мне кажется...
Есть вещи, которые хотелось бы понимать более ясно, более рационально. И среди них, безусловно, сама рациональность. Мне видится, что именно непродуманность вами проблемы рациональности, не позволяет мне порой хоть как-то рационально интерпретировать ваши высказывания, при понимании того, что вы-то их считаете предельно рациональными.
Конечно, лобовой вопрос «что такое рациональность?» некорректен. «Рациональность» есть рациональность. Ну как «добро» есть добро. По сути, неважно, где они (рациональность, добро): внутри, во внешних проявлениях, в оценках. Важно, как их отличить от их противоположностей: от иррациональности (нерациональности), от зла. С добром/злом в общем случае, без философских тонкостей, все вроде ясно: если действия человека приносят окружающим радость, положительные эмоции, утешение, облегчение и т.д. – мы говорим о проявлении доброты. Если же поступки человека оскорбляют, подавляют, огорчают других – о зле.
В такой же логике и хотелось бы понять, что вы подразумеваете под словом «рациональность». Как вы отличаете рациональность от иррациональности? Просто укажите на некий объект (предмет, действие, человека) и скажите «рациональный» (ну или «нерациональный»).
Единственной содержательной (в смысле точного указания) из множества произнесенных вами фраз была: «а собственное усилие по изобретению логики является рациональным действием». Может, отталкиваясь от нее, попробовать понять разницу между рациональным и иррациональным? Что в этой фразе существенно? «Внутреннее» усилие или изобретение именно «логики»? А усилие по «изобретению» нелогичного продукта (произведения искусства) рационально или иррационально? А если внутреннее усилие по «изобретению логики» имело форму озарения, интуитивного прозрения (мол, и сам не знаю, откуда всплыло) – это рациональный акт или иррациональный?
При всей обиходности, при всей этимологической прозрачности слова «рациональность», а скорее всего именно вследствие этой очевидности, его философско-понятийное содержание очень слабо проработано.
Традиционная (словарно-энциклопедическая) трактовка рациональности ограничивается указанием на то, что это некий разумный способ познания, противопоставленный эмпиризму и сенсуализму (чувственному познанию), то есть способ, основанный на автономной деятельности человеческого разума.
Сразу бросается в глаза недостаточность, неточность такой трактовки.
(1) Определение рациональности через разумность тавтологично. И это не только этимологическая тавтология (рациональность и переводится как разумность), но и содержательная, поскольку разумное мышление мы определяем именно как рациональное мышление, а рациональное – как разумное. Разорвать этот круг возможно вклинив в него понятие «логическое»: рациональное мышление – это логичное мышление. Хотя это решение ставит новые вопросы: а может быть мышление нелогичным? Относится логичность лишь к способу выражения мысли или само мышление по своей природе логично?
(2) Если понимать познание, как деятельность, приводящую к продуцированию суждений о Мире, то эмпирическому и чувственному познаниям противопоставляется не только рациональное, но еще и некое интуитивное, непосредственно-мистическое – иррациональное познание. Возникает проблема: как различить эти два «внутренних», то есть реализуемых без прямого обращения к эмпирике, способа получения суждений: рациональный и иррациональный? Следует ли понимать, что в голове человека, помимо разума, реализующего рациональное мышление, существует еще нечто, продуцирующее интуитивные суждения? И возможно ли вообще для отдельного суждения определить, рационально оно или иррационально? Скажем, если некий научный закон появился в голове ученого в результате озарения – он продукт разума или нет? Он получен рациональным путем или иррациональным? На второй вопрос, вроде бы, ответ однозначен: суждение, полученное в результате интуиции, озарения, иррационально. И это заключение еще больше затрудняет получение однозначного ответа на вопрос о двойственности познавательных способностей. Резонно спросить: если разум характеризуется тем, что он производит разумные, рациональные суждения, то в чем отличие этих суждений от иррациональных? В чем принципиальное отличие рационального способа получения научного закона от интуитивного? И здесь опять, как в пункте (1), всплывает понятие «логика»: единственным признаком, отличающим рациональное суждение от иррационального, является наличие дедуктивной (логической) цепочки его вывода.
Итак, получается, что в познавательной сфере рациональность сводится к логичности, понимаемой как получение суждений из других суждений соответственно некоторым формально установленным правилам.
При таком подходе для отличения рационального от иррационального нет необходимости разделять познавательные способности человека, разделять мышление на разумное и неразумное. Граница между рациональным и иррациональным проводится вообще вне человеческой головы и вполне формально – по способу фиксации результатов мышления, результатов познания. Если познавательное суждение преподносится как некая данность, полученная в результате чувственного восприятия, эмпирического наблюдения или же интуитивного прозрения, то следует заключить, что перед нами нерациональный способ познания. Если же суждению предшествует логически связанная цепочка других суждений, то следует говорить о рациональном результате познания. (При этом если учесть, что в начале каждой логической цепочки стоит нерационально принятое суждение, то однозначную границу между разными способами познания провести сложно.)
То есть, как ни крути, до вербализации мы не можем ничего сказать о рациональности мышления. То месиво образов, обрывков фраз, которое мы наблюдаем у себя в голове, никак нельзя назвать рациональным. И только когда мы оформляем мысли в законченные предложения – не в одно, а в логически связанную цепочку (доводы, аргументация), мы вправе утверждать, что имеем дело с рациональным мышлением. Можно, конечно, сказать, что рациональное мышление – это то мышление, которое оформляет мысли в виде рационального текста – типа, мышление рационально у того, кто может логично изъясняться... Хотя в этом случае, опять же, получаем, что признак рациональности – логичность.
Остался вопрос о жесткой связывании рациональности (логической формы фиксации мыслей) с разумом. Хотя термины «разум» и «рационализм» этимологически тождественны, целесообразнее было бы считать, что разум (мышление) в целом «отвечает» и за генерацию исходных (интуитивных) суждений и за последующее оформление их в формальные, логические структуры. В противном случае нам пришлось бы констатировать отдельное существование в голове «логического разума» и нечто иррационального, продуцирующего как мистические суждения, так и спонтанно рожденные научные гипотезы, аксиомы. Заодно получаем ответ и на вопрос о связи мышления с рациональностью (логичностью) – мышление в общем не логично, это некий процесс, из которого мы только неким (рациональным) усилием можем вычленить или сконструировать отдельные логические (подчиненные формальным закономерностям) структуры.
Подведем итог. Мышление не является рациональным – оно представляет собой смесь интуитивных озарений и разрозненных цепочек суждений. Сами по себе суждения не являются ни рациональными, ни иррациональными (причем независимо от содержания). Статус рациональных они получают лишь при включении в формальные логические системы.
Рациональным мы назовем такое познание, результат которого фиксируется во множестве однозначно воспроизводимых суждений (знаний), связанных в формальные (логические) системы.
Я сталкиваюсь с самыми иррациональными, даже можно сказать мистическими, объяснениями, когда философствующие пытаются растолковать смысл понятия «рациональное». А казалось бы, что может быть рациональнее рационального?
Рациональное есть то, что продумано индивидом (или индивидами); то, что искусственно сконструировано в результате продумывания.
То есть рациональным может быть только продукт человеческой деятельности? Кристаллическая решетка не рациональна? Или ближе к нам: можно ли говорить о рациональном устройстве муравейника или рациональном поведении муравьев?
Нет, кристаллическая решетка совсем не рациональна, она лишь: 1) удобна для рационального познания; 2) подобна рациональным (геометрическим) конструкциям.
Понятно. Скажем, если некий куб является творением человеческих рук, то он рационален, а если это кристалл поваренной соли, то нерационален. (Первый раз сталкиваюсь с такой интересной трактовкой).
То есть рациональность следует понимать не как некий атрибут, имманентно характеризующий объект, а исключительно как указание на производность от человека. Такой вот жесткий антропоцентризм. Как будто человек, рисуя куб, не воспроизводит нечто природное, не тупо копирует ею созданные формы... А разве сам человеческий разум не продукт природы? не производное от природного разума? То есть вы проводите жесткую границу между творчеством (творением) природы – морозными узорами на стекле – и воспроизводством этих узоров человеком? Или вы называете человеческий продукт рациональным именно потому, что он вторичен?
Но это скорее риторические вопросы. Попробую продолжить задавать вопросы, подразумевающие ответы. Допустим, вы видите человека, действия которого вам кажутся нерациональными (хотя для него они предельно рациональны, то есть разумны, просто вы не знаете всех мотивов этих действий). На основании чего вы заключили, что действия нерациональны? Как вы для себя отличаете рациональные действия от нерациональных? Или все действия человека (разумного) по определению рациональны?
Вернемся к муравьям или вообще к биологическим организмам. Скажем, чем отличается строительство бобрами плотины от строительства дома человеком? Ну конечно, многим. Но возьмем конкретное действие «свалить дерево – подтащить его к стройке». По вашей логике, если это делает бобер, то это нерационально, а если человек – рационально, так? Отсылка к разуму тут ничего не решает (если не вдаваться в крайний антропоцентризм) – природа вполне разумно руководит действиями бобра (пусть у конкретного единичного бобра и нет индивидуального разума). И действия муравьев столь же разумны, как и простейшие действия человека. Вопрос же ставится о самих действиях, а не об их причине: будет ли это инстинкт, программа робота или обдуманные действия человека. К тому же человек, как и муравей, и робот, может совершать иррациональные действия: метания, суета и пр. И эту иррациональность вы определите по самим этим действиям, по их форме, не задаваясь вопросом, кто их выполняет. Так или нет?
Тут всплыл самый интересный вопрос: а все ли действия человека рациональны? Или даже более узко: а все ли разумные действия человека рациональны? Ну и до кучи: мышление по определению рационально или может быть иррациональным?
Вы, обсуждая рациональность, постоянно концентрируетесь на ее источнике (разуме), а не на ней самой. Я предложил вам оценить чистое действие – без уточнения, кто это делает (муравей, робот, человек), – и задал вам вопрос, как, по каким критериям вы отличите рациональное от нерационального? Допустим, вам вообще не говорят, кто делает, а просто описывают, что сделано – вы можете на основании этого описания оценить (для себя, по своим критериям) рациональные эти действия или нет? Или это принципиально некорректно поставленный вопрос?
Я и действия человека оцениваю как более или менее рациональные. Оценка человека как нерационального может исходить только от другого человека, который считает себя хранителем эталонной рациональности. Когда один человек считает другого нерациональным, эту ситуацию можно описать через разные степени рациональности.
То есть смысл этого ответа можно выразить коротко: я оцениваю рациональность с помощью своей рациональности. Согласитесь, это не ответ. Это как если бы я вас попросил пояснить, что такое «вкус», а вы ответили: я определяю «вкус» на вкус (хотя, конечно, где-то оно и так, но именно «где-то» – только не в философии).
Повторю вопрос: по каким критериям вы различаете рациональное от нерационального? Понятно же, что этимологический критерий – рациональность производное от разума – тут не проходит.
Напомню свой исходный посыл: «что может быть рациональнее рационального!». Если вы с ним согласны, то должны без каких-либо проблем рационально описать рациональность. Ведь не интуитивно же (иррационально) вы чувствуете рациональное?
Как я уже говорил, при оценке рациональности действия речь идет о релевантности средств, подобранных для достижения целей. По этой причине оторваться от источника в подобных рассуждениях трудно, ибо должен быть кто-то, кому мы приписываем: 1) цели, 2) ответственность за подбор средств.
Мне кажется, вы ушли от ответа, подменив понятия.
Целенаправленность, целесообразность, успешность достижения цели не имеют никакого отношения к рациональности (такое отождествление допустит лишь в бытовой речи).
Ведь у вас получается, что рационально действие или нерационально, определяется исключительно «релевантностью средств», а по сути лишь оценкой достигнутого результата. Скажем, один человек все строго продумал, рассчитал все действия, все точно выполнил, но потерпел фиаско. Ваш вывод: действовал нерационально. Другой же стал суетиться, предпринимать нелепые шаги, ну в общем повел себя неразумно, но – бац! – цели достиг. Ваш вывод: рациональное поведение. Ну и потом, если уж говорить о целях и средствах, то в природе с этим все гораздо лучше, чем у человека: «средства» муравьев и бобров вполне релевантны достигаемым ими целям.
По-вашему, выходит, что и при оценке рациональности мышления мы должны ориентироваться на успешность результата? Но ведь известно, что многие значимые научные открытия были получены иррационально (случайно, во сне, в результате прозрения и пр.), а по-вашему выходит, что они рациональны – положительный результат-то налицо. Или интуицию, прозрение вы считаете рациональным моментом мышления?
Исходя из этих соображений, я исключил бы понятие «цель» из анализа рациональности, как не являющееся рациональным критерием рациональности. То есть мой вопрос остается в силе: как (исключив цель) вы для себя отличаете рациональное от иррационального?
Для оценки рациональности действия надо установить 1) степень участия разума в его формировании, 2) степень эффективности использованных средств.
Тогда из вашего определения («я для себя его [рациональное] определяю так: то, что продумано индивидом») следует, что любое действие разумного человека рационально, если он, как говорится «думает что делает». С другой стороны, поскольку мы никогда не можем заползти в чужую голову и оценить ту самую «степень участия разума» («может, мы не понимали его глубинной рациональности»), получается, что у нас нет никаких рациональных критериев рациональности. Не говоря уже о явной тавтологии: ведь и «участие разума» мы фиксируем именно по анализу действий, по их рациональности.
Ну а «степень эффективности использованных средств» опять возвращает нас к целесообразности – отсутствие ее связи с рациональностью мы уже обсуждали.
Из этого заключения можно сделать два вывода:
(1) либо это величайшая загадка мышления, и о рациональности вообще лучше не говорить, по крайней мере рационально;
(2) либо ваш подход не позволяет вам непротиворечиво рассуждать на эту тему.
Я думаю, что вы склоняетесь к первому выводу.
Я же думаю, что проблема в тавтологичности исходного определения: рациональности через разумность, а разумности через рациональность, что не позволяет ни что-то разумное сказать о рациональности, ни рационально оценить разумность.
Что касается результативных иррациональных средств, таких не бывает по определению.
Отсюда (по определению) следует вывод: «рационально рациональность сводится только к целесообразности», то есть в вашей терминологии и понятийной базе термин «рациональность» излишен, поскольку абсолютно тождественен «целесообразности». Изъяв термин «рациональность», мы должны говорить о целесообразности человека и нецелесообразности муравьев, о целесообразности научного текста и нецелесообразности поэзии.
В природе наблюдается именно рациональность? Или все-таки разумность?
Ну, это смотря в какой терминологии. Я различаю рациональность и разумность (отходя от этимологической традиции, задающей указанную тавтологичность), и поэтому для меня в природе есть и рациональность, и разумность, и это разные вещи.
Ну и есть рациональные и нерациональные поведение, текст, познание и пр.
Согласитесь, традиционный (этимологический) критерий «рациональное есть разумное» никак не может быть признан рациональным, поскольку отсылает нас к неопределенному и, более того, исключительно субъективному понятию «индивидуальный разум». Не говоря уже о том, что этот критерий заводит нас в логический круг: (1) если «рационально то, что разумно», то как ответить на вопрос (2) «а мышление (разумное) рационально?». Бойко отвечают «конечно» – см. п. (1).
Суть моего возражения такова: разве закрепление вдохновения на холсте не есть рациональный акт, и разве не движется вдохновенная кисть согласно некоторой логике?
Нет. Ни один художник не сможет вам описать логику движения своей руки. Ведь что такое логика? Это однозначность в воспроизведении. Если теорема доказана логично, то это значит, что данное доказательство может быть однозначно воспроизведено любым человеком, и при воспроизведении (повторении логичных, рациональных действий) доказательство ничего не потеряет.
Есть ли такое в искусстве? Вы можете выделить некоторую логику в действиях художника и потом ее однозначно воспроизвести? Нет! Каждое (!) произведение искусства уникально и неповторимо, а, следовательно, принципиально иррационально, то есть не может быть описано как результат логичной (однозначной) последовательности действий. Это вроде совершенно понятно.
Поэтому мы и различаем науку и искусство как сферы рационального и иррационального, как то, что однозначно воспроизводимо, и то, что принципиально уникально.
Слышал такую историю. Маленькие дети, когда рисуют – рисуют линии. Солнце, дерево, домик. И если ребенка отдают в художественную школу, его отучают рисовать линиями. В мире есть переливчатые пятна разного цвета, а линий нет.
Критерии, конечно, очень важная вещь для рациональности. Но опасная. Забывший о рациональности интеллект начинает действовать так, будто на самом деле реальны критерии, они существенны и существуют, а прочее – как-то не очень важно и реально.
И тогда надо вспомнить, что критериев не существует. Это всего лишь выдумки тех, кто не очень умеет рисовать.
Но дети все же начинают рисовать линии. И если они не начнут этого делать, если не научатся проводить границы, им уж точно потом не объяснить, что однозначных границ/критериев не существует.
Так и в мышлении – если мы не сделаем первый примитивный шаг по разделению понятий, то и никогда не поймем их единство. Поэтому вопрос о различении есть вопрос возвращения к истокам, а не к примитивности. Чтобы отрицать критерии, их надо сначала выделить. Абсолютно отрицать можно только абсолютные критерии – вот таких действительно быть не может.
С другой стороны, отрицание существования рациональных критериев рациональности равносильно отрицанию самой рациональности. При таком отрицании вы сами себе приписываете статус критерия рациональности. Единственного.
Так что в вашем тексте больше лукавства и ухода от ответа.
Те, кто видят лишь один критерий, не умею думать. Те, кто не видят ни одного критерия, не могут ничего сказать.
Называть логику наукой о мышлении, на мой взгляд, не совсем правильно. Если точнее, она есть наука о размышлении, а еще строже – наука о построении языковых структур, то есть именно и исключительно наука о вербализированном мышлении – мышлении, представленном в словах (устно или письменно). Мышление как таковое, как некая человеческая потенция, продуцирующая тексты, в целом не поддается строгому структурному анализу, пока оно (мышление) не будет объективировано вне головы человека, зафиксировано в виде однозначно воспроизводимого предмета научного исследования.
Далее можно выделить два смысла, два уровня использования понятия «логика»:
(1) Логика как специфическая воспроизводимая составляющая частного текста (языковой системы) или множества текстов, то есть логика как рациональная структура знаковых систем. Так мы говорим о логике Канта, логике Гегеля, которые можно вычленить из их текстов.
(2) Логика как научная теория – набор правил, фиксирующих общие закономерности построения языковых систем.
По сути, предметом логики как теории (2) является логика текстов (1), а точнее их рациональная – однозначно воспроизводимая – составляющая.
Безусловно, можно говорить и о логике самого мышления, чистого, не вербализированного. Отличать логику мышления разных людей, выделять разные типы логик. Но как только мы поставим перед собой задачу научного познания этой непосредственной, глубинной логики, мы неизбежно переходим на уровень языковых систем, то есть возвращаемся к тексту.
Рациональному описанию Мир поддается лишь фрагментарно – прямую линейку логики можно прикладывать к Миру только локально, но сам он принципиально нелинеен и разноуровнен. Последнее означает, что существуют события, между которыми принципиально невозможно установить однозначную связь. И это не потому, что мы чего-то не знаем, а потому, что линейка логики конечна и не гнется. Это понятно даже в математике, в ней не существует логичных переходов между ее уровнями: при переходе от арифметики к алгебре, далее к комплексному анализу и пр.; всегда приходится делать некоторые нелогичные с точки зрения текущего уровня допущения. Ну и еще теорема Геделя накладывает принципиальное ограничение на возможность расширения рационального описания.
Складывается впечатление, что вы предполагаете наличие некой единой системы аксиом, согласно которой все должны мыслить. Однако прибавьте аксиому, отнимите аксиому – получите другие теоремы, другие доказательства, другие выводы. И разницы между возможными логическими системами (с различными наборами аксиом) нет – все они имеют одинаковый статус. Поэтому вообще непонятен смысл таких доказательств. Он сводится к следующему: если я буду думать так-то, то получу такие-то выводы. Но ведь можно думать и по-другому (на основе других исходных положений) и получить другие выводы. Нормальная ситуация в математике.
Вы же понимаете, что невозможно математическими методами доказать, пересекаются параллельные прямые или не пересекаются в натуре (объективно) – это проблема выбора аксиом. Так вот, точно так же невозможно математическими средствами решать философские вопросы: они по-разному решаются в зависимости от выбранных оснований. Ну допустим, вы доказали истинность некоторого высказывания в рамках одной из возможных логических систем, систем с фиксированным количеством аксиом и логических правил. А таких систем может быть неконечное множество. И истинными в них будут совсем другие высказывания (как в ситуации с параллельными прямыми).
Можно сказать так: для любого высказывания может быть подобрана замкнутая логическая система, в которой это высказывание будет истинным. Это справедливо даже для двух противоположных высказываний («параллельные пересекаются» и «параллельные не пересекаются»).
В философии (как и в математике) основания не могут быть доказаны, то есть не может быть никакого логического обоснования выбора тех или иных начал. Проблема Единого и многого, проблема материи и идеи и т.п. – это проблемы философских начал, то есть проблемы, лежащие до и вне доказательства.
Есть слово «рациональность», и есть несколько понятий, скажем условно, «воля» и «логика», которые разные люди называют этим словом. И возникает спор. Но спор не о том, с каким из двух понятий наиболее тесно связан термин в нашем языке, то есть не о том, что нам более привычно называть словом «рациональность» – «волю» или «логику», – а спор о якобы едином для всех смысле термина «рациональность». То есть происходит подмена: не зафиксировав само понятие, не описав его границы, не определив области его бытования, то есть не выделив предмет обсуждения, который должен быть общим в разговоре, люди ведут спор о термине, соединенном в разных головах с разными понятиями. И вполне естественно, когда один говорит: «рациональность» есть то и то (описывая волю), то другой возражает: нет «рациональность» есть это и это (описывая логику). Что вполне естественно, поскольку они называют словом «рациональность» разные понятия.
Как корректно выйти из этой ситуации? Вернее, как задать вопрос о «рациональности», чтобы опять не впасть в банальный спор о терминах при неопределенном предмете? Понятно, что прежде всего нужно выделить сам предмет – то есть спросить, а что в языке мы традиционно называем словом «рациональность»?
Давайте попробуем. Что вообще может быть рациональным или иррациональным? Вот наиболее устойчивые, привычные для нашего слуха словосочетания: «рациональное действие», «рациональный текст», «рациональное мышление». Мы говорим о рациональности науки и иррациональности мистики, о рациональности инженерных разработок и иррациональности художественного творчества (искусства). Мы противопоставляем западное рациональное познание восточному иррациональному.
Повторю, сейчас речь идет не о том, что конкретно я понимаю под рациональностью, а лишь об анализе устойчивого употребления слова «рациональность», которое можно вполне объективно выявить при анализе текстов. Может оказаться, что одним и тем же термином традиционно обозначают разные понятия. Так, к примеру, словом «метафизический» (после диамата) в языке обозначаются два разных понятия: «относящийся к чистой философии» и «не диалектический». Так вот, давайте попробуем ответить на вопрос: имеются ли такие разночтения в случае с термином «рациональный»? Я, например, не нахожу.
Все, что мы традиционно называем рациональным, имеет отношение к некоторому порядку, однозначности, воспроизводимости, структурированности, объективности, а все, что мы называем иррациональным – к неопределенному, нефиксированному, неупорядоченному, субъективному. Именно по этим признакам мы различаем рациональное познание, ассоциируемое с научным, от иррационального – мистического, художественного, которые принципиально однозначно не воспроизводимы.
Итак, я могу сделать вывод, что слово «рациональный» в русском языке на сегодняшний день используется для обозначения нечто упорядоченного, однозначно воспроизводимого, фиксированного, построенного по определенным правилам. Именно в данном смысле употребляется слово «рациональность» при разговоре о науке, понимаемой как система структурированных согласно установленным правилам и однозначно воспроизводимых знаний, а также при описании рационального действия – последовательности логично взаимосвязанных или выполненных по предписанным правилам поступков. Так рационально вождение автомобиля с соблюдением правил движения, так рационально поведение грабителя в банке, когда каждый из его шагов просчитан, так нерациональны действия влюбленного, когда принципиально невозможно предугадать каждый следующий его поступок. Именно в этом смысле мы говорим о рациональности текста – текста, который ничего не потеряет при его многократном вольном пересказе. Так рационально доказательство теоремы – какими бы буквами ни были обозначены переменные, какие бы слова ни использовались при пересказе, доказательство не станет хуже – на уроке можно смело ставить оценку «пять». А вот за перестановку слов в стихотворении, замену их на синонимы, при полном сохранении смысла, следует ставить двойку – поскольку стихотворный текст нерационален и передается только полным копированием.
И я не вижу никакой возможности прицепить трактовать слово «рациональность» ни как «воля», ни как «цель», ни как «эффективность». Можно ли сказать, что мистик действует без сознательной воли? Или что искусство неэффективно? И уж совсем непонятно, при чем тут целесообразность? Цель можно поставить перед собой и рационально, строго просчитав обстоятельства и возможности, и иррационально, интуитивно, эмоционально. И добиваться цели можно как строго следуя плану и правилам, то есть рационально, так и действуя наобум, по наитию, что мы и называем иррациональным.
Допустим, я скажу: рациональность человеческих проявлений (действий, текстов, мыслей) происходит от человеческого разума. И что? Какая проблема решена? Лишь поставлена новая: а все ли проявления человеческого (и высшего) разума рациональны? Тут еще надо вспомнить Канта и Гегеля с их разделением разума и рассудка – и понеслось-поехало... Повторю, ответ на вопрос, что есть рациональность, никак не зависит от решения гораздо более сложной проблемы об источнике рациональности.
Про рациональность действий и разумность животных ответ простой: да, их действия рациональны, то есть полностью подпадают под указанные мной критерии. Но из этого никак не следует утверждение о разумности животных. Как из предельно рациональных действий робота не следует вывод о его разумности. Рациональность рефлекторно-инстинктивного (запрограммированного) поведения конкретного животного не исходит от функционирования его персональной нервной системы, источником этой рациональности является, образно говоря, разумная деятельность природы – высший разум. Повторю: источником рационального поведения конкретного животного, так же, как и человека, является разум, но не персональный, а распределенный. И поэтому, естественно, единичное животное невозможно назвать разумным.
Часто, говоря о рациональности, подразумевают творящий (творческий) разум, именно в гегелевском смысле: разум, отличаемый от рассудка. Да, этот разум является высшим проявлением человека, источником и художественного, и научного творчества. Понятно желание связать этот разум с красивым понятием «рациональность». Однако я бы высказал два существенных «но»: (1) это только для европейцев рациональность связана с чем-то безусловно положительным, однако мы не можем отказывать «востоку» в разумной (хотя уж точно не рациональной) мудрости; (2) существует устоявшаяся традиция считать европейские мистику и искусство иррациональными – и тут опять же у меня не повернется язык назвать их (мистику и искусство) неразумными. Отождествление разума и рациональности смазывает проблему творчества, вернее, проблему отличения научного (рационального) творчества от художественного (нерационального). Приписывание разуму исключительной рациональности неизбежно вытесняет иррациональное из области мышления, за пределы разумного. И тут получается либо терминологическая неразбериха: а что считать иррациональным? Либо вульгарнейший рационализм, вообще не признающий иррационального.
Кстати, церковь (именно церковь, а не религия) беспредельно рациональный институт. Церковные правила не более и не менее рациональны, чем правила дорожного движения: те, кто им строго следуют, поступают рационально. Здесь главное различать церковную рациональность и иррациональность веры и поступков, продиктованных истинной религиозностью, а не ритуалами.
Многие смешивают, путают рациональность явлений с рациональностью источника, субъекта этих явлений. К примеру, в вопросе о разумности животных: инстинктивные действия животных рациональны, но не сами животные, поскольку не они являются источником этой рациональности. Так и с государственными институтами: они по определению рациональны, по сути своего происхождения и устройства – но частные проявления этих институтов вполне могут быть иррациональными. Однако и это все относительно: иррациональным объявляется то, рациональность чего не понята. Или часто нерациональными объявляют внешне бесполезные действия, скажем, того же государственного института или чиновника, хотя они вполне могут быть полезны этому институту или конкретной персоне и еще как рациональны. Та же ситуация и с религиозными обрядами: их бесполезность для кого-то, влечет за собой вывод об их иррациональности. Но множество людей так не считают – для них ритуалы абсолютно рациональны, осознанны, целесообразны, полезны и пр. И если бы, скажем, религиозный человек в процессе крестного хода вдруг остановился, развернулся и пошел в другую сторону – вот такое его действие следовало бы признать ничем не обоснованным, алогичным, идущим в разрез со сложившимися в его кругу правилами, то есть иррациональным.
Если отталкиваться от языка, то разве существуют словоупотребления, которые бы связывали «рациональность» и «животных»?
Действия бобра при строительстве плотины рациональны. Поведение муравьев в муравейнике рационально. Передвижение ног сороконожки при беге рационально.
Хотя, действительно, описание действий животных как рациональных встречается не очень часто. Вы, например, можете описать отличие поведения паука при плетении паутины от поведения человека, вяжущего сеть? Почему человеческое действие мы можем назвать рациональным, а действие паука – нет? Только по признаку, что паук получил свое «умение» по наследству?
Или «я рационально разложил все по полочкам» одновременно означает, что я мог бы все и «замешать», но не стал того делать. Данный нюанс исключает животных из словоупотребления – они не могут действовать по-другому, а значит, не могут действовать рационально.
Так и у животных действия, которые не составляют однозначную логичную последовательность, то есть не запрограммированы генетически, могут быть вполне иррациональными – непредсказуемыми, спонтанными, вредными для их выживания и т.д.
Тут еще есть один момент, на который очень любил ссылаться Поппер: примитивные живые организмы (скажем, амебы) действует методом проб и ошибок (что нельзя считать рациональным), но при ошибке они гибнут, в отличие от человека, который может запомнить «полезный» выбор. Так вот, в биологическом мире постоянный «выбор» между рациональным и иррациональным происходит на уровне популяции (а не отдельной особи) – это и есть механизм закрепления генетически рационального поведения.
В обиходном языке термин «рациональный» чаще всего встречается словосочетании «рациональное действие, а таковое может быть выполнено и человеком, и роботом, и животным, скажем, рытье норы (туннеля). И тут перед нами выбор: следует или не следует утверждать рациональность/иррациональность действия в зависимости от субъекта этого действия, то есть от того, является ли источником действия локальный разум человека, здесь и сейчас решившего, как рационально выполнить это действие, разум создателя робота, запрограммировавшего его на выполнение рационального действия, или распределенный «разум» вида, генетически закрепивший конкретную последовательность инстинктивных действий? Тут еще надо учитывать, что и иррациональные действия может совершать как человек, вдруг запаниковавший в туннеле, так и робот, у которого произошел сбой программы, так и животное, под воздействие каких-нибудь там гормонов. Как видите, рациональность/иррациональность действия определяется безотносительно указания на субъект, его выполняющий. Скажем, я мог бы просто описать последовательность действий (методично роет или беспорядочно бегает по туннелю) без упоминания того, кто это делает, и по этому описанию вы однозначно сделали бы вывод об их рациональности/иррациональности.
Поэтический текст не обязан быть рациональным/логичным. В поэтическом тексте не только нет однозначной рациональной связи между высказываниями, но явленная последовательность слов может быть не связна не только смыслово, но даже грамматически:
Дыр бул щил
убещур
скум
вы со бу
р л эз...(А.Е. Крученых)
К тексту прозаического художественного произведения и религиозной проповеди не предъявляются требования быть логичными, рациональными – выдерживать строгую логическую последовательность изложения и тем более вывода какой-либо результирующей мысли.
А вот философский текст просто обязан быть рациональным, то есть в нем должно быть логически вычленяемое содержание, которое можно пересказать без существенных потерь: исходные суждения, основные содержательные выводы с их логическим обоснованием. И, по сути, такая логическая выжимка исчерпывает философское содержание текста. Хотя, безусловно, текст может иметь и художественные достоинства, не передаваемые простым логичным изложением, но это не является обязательным требованием к нему. То есть, если из потока текста мы не сможем вычленить рациональную последовательность мысли, то этот текст не имеет никакого отношения к философии – может, просто бред, а может, художественное произведение или мистическое откровение.
Еще раз: философским текстом может считаться только тот текст, философское содержание которого (идеи, мысли, относящиеся к философским проблемам) можно изложить без каких-либо потерь на любом языке, с сокращениями, скажем, для учебника или энциклопедии. Это возможно только тогда, когда в тексте есть рациональная составляющая. Содержание, не поддающееся адекватному пересказу, не является философским, возможно, оно художественное.
В противоположность философскому поэтический, художественный текст принципиально не поддается такому пересказу: его ценностное содержание нерационально, не основано на логике изложения, не сводится к вычленяемым мыслям, а построено исключительно на неуловимой игре слов, на художественных (нерациональных) образах.
А то, что в художественных произведениях может быть и есть рациональность, а в философских и научных может присутствовать образность (научные трактаты и в стихах писали),– это общее место. Вы выделите в чистом виде произведение искусства, с одной стороны, и философский и научный текст – с другой. Произведение искусства (стихи, музыка и пр.) будет являться таковым только тогда, когда после изъятия из него всей рациональности, останется нечто, не передаваемое обычным пересказом. И наоборот, научный и философский текст можно будет признать таковым только тогда, когда после устранения из него всех художественных рюшечек, в нем останется рациональное содержание, пересказываемое (логически излагаемое) без каких-либо потерь.
Мне кажется, что для устранения бесконечной регрессии лучше всего считать «рациональность» неопределяемым понятием, познающимся из примеров и употребления, а не из строгого определения.
Вот-вот. Я об этом и вопрошаю: можете вы привести примеры, что вы называете рациональным? Как вы отличаете это рациональное от иррационального? Мне это нужно именно для познания на примерах.
Например, вера в чертей иррациональна. А вера в существование объективной реальности – рациональна.
Про чертей не знаю, а вот «вера в существование объективной реальности» мне кажется очень иррациональной. Ну, тут следует сказать точнее: любая вера, по моему мнению, иррациональна. Рациональным может быть знание, но не вера. Вроде так, да?
По-моему, вера тоже может быть рациональной. Если вера помогает решать какие-то вопросы, эта вера полезна, и если человек это понимает и верит потому, что это для него приносит пользу, а не из-за суеверия и страха, такую веру я назову рациональной.
Во-первых, судя по этому комментарию, вы отождествляете рациональность с полезностью: получается смысл такой «что полезно, то рационально» – от морковки до молитвы, так?
Во-вторых, религиозные верования огромному количеству людей приносят пользу, они руководствуются своей верой в повседневной жизни. К тому же верят в существование высшей силы, высшего Духа «не из-за суеверия и страха», а искренне (совсем как вы в существование объективной реальности).
Хотя, конечно, важнее «во-первых»: все ли, что полезно, мы называем рациональным? А иррациональное тогда получается именно неполезным? И зачем тогда вообще мы используем слово «рациональное»? Может, лучше вместо «рациональный поступок, рациональный текст» говорить «полезный поступок, полезный текст»?
Рациональное – это то, что осознается полезным. Конечно, это не исключает ситуации, когда полезное делается человеком, не осознаваясь как таковое, а лишь в силу традиции или иных факторов.
Не очень понял, при чем тут «осознается»? Если нечто не осознается человеком, то это и нельзя назвать полезным для него. Или скорее наоборот: если человек «нечто» признал полезным, то это «нечто» уж точно им осознано. Но вы ушли от прямого ответа: рациональность тождественна полезности? Все ли полезное – рационально? И все ли рациональное – полезно?
Никто не называет рациональным невербализованную информацию – только вербализованную, отраженную в каком-то языке...
И вот тут вы подошли к самому важному! Сами подошли! Так сделайте еще один шаг – ответьте на вопрос: какую вербализованную информацию (текст) мы называем рациональной, а какую иррациональной? Как мы их различаем? Как вы для себя различаете?
Рациональный – это разумно обоснованный, целесообразный, не эмоциональный.
Что значит «разумно обоснованный»? Вижу только один смысл: логичный, сделанный согласно логике. Так?
Целесообразность, на мой взгляд, тут побочна: целесообразным может быть и иррациональный (сугубо эмоциональный) текст, и иррациональный поступок.
«Не эмоциональный» – излишнее, уводящее в сторону дополнение. Лекция может быть безупречно рациональна и одновременно эмоциональна. Рациональность противопоставляется эмоциональности не сама по себе, а как способ организации текста: если элементы текста связаны логически, то текст рационален, а когда слова (скажем, в поэтическом тексте) связаны «эмоционально», без логической обусловленности, мы говорим об иррациональности текста.
То есть при оценке рациональности текста следует говорить не просто об отсутствии чувств и эмоций, а об исключении таковых в качестве связи элементов языка. Эмоциональность и образность не помешает доказательству теоремы, но их нельзя использовать в качестве аргументов.
Ну и поскольку иррациональным может быть и неэмоциональный текст (просто алогичная белиберда), то и эмоциональность сама по себе не является противоположностью рационального. То есть граница между рациональным и иррациональным проводится именно в логической плоскости и не фиксируется на уровнях целесообразности и эмоциональности.
Итак, «иррациональность» – это нелогичность. Иррациональным является текст в широком смысле этого слова – знаковая система, построенная вне правил какой-либо фиксированной логики, то есть такая система, элементам которой невозможно однозначно приписать значение истинность/ложность.
Вы анализируете научный текст и видите его рациональность: вы однозначно можете указать связи между всеми его элементами. А можете посмотреть на стихотворение. Конечно, вы вычлените его ритм, размер, рифмы – то есть вполне однозначно фиксируемые связи между элементами стиха. Но если станете рассматривать два стихотворения, в каждом из которых предельно точно соблюдены все правила формальной структуры, но одно, скажем, Пушкина, а другое Тютькина, то вы будете вынуждены заключить, что разница между двумя этими произведениями может быть бесконечной! Или даже проще, одно произведение искусства один человек считает гениальным, а другой – бездарным. И никакими объяснениями, логическими доводами невозможно примирить их мнения. В то время как научный рациональный текст вполне однозначен, логичен, тут не поспоришь, а если в нем есть ошибочное применение правил, то и это явно для каждого (знающего правила).
Вот на этом уровне и происходит различение рационального и иррационального: логично или нелогично. Но нелогичность иррационального не означает логическую ошибку, не означает, что оно неправильно – оно еще как правильно, безусловно правильно, то есть без каких-либо правил получения этого «правильно». Спросите у любого художника: почему он сделал мазок именно здесь? Он не ответит – так ему показалось, почувствовалось и т.п. А ученый каждое свое слово, каждую букву своего текста логично обоснует.
Еще раз подчеркну: как вы сами точно заметили, мир не рационален и не иррационален, он таков какой есть, а вот наше правильное (именно правильное!) описание его может быть логичным или нелогичным, рациональным или иррациональным. И наличие иррациональных описаний мира (в частности, искусства) свидетельствует не о том, что пока еще не всё мы смогли описать логично, а о принципиальной ограниченности рационального описания. Иногда, конечно, говорят о рациональности или иррациональности Мира или его отдельных предметов, но это лишь в смысле возможности или невозможности их логичного описания: что удалось описать – то рационально, а что описать не получилось – иррационально.
Только тут надо однозначно различать то, что еще не описали, что наука в будущем еще сможет осилить, и то, что принципиально ей неподвластно. И граница тут вполне четкая – она проводится между воспроизводимыми, повторяющимися, регулярными и т.д. явлениями и уникальными феноменами. Мой личный восторг по поводу отражения заката в капле росы – это уникальное событие, и оно не может быть описано логично, тут нет множества элементов, между которыми можно установить логические связи, да еще так, чтобы другой при их повторении гарантированно получил тот же результат – мою эмоцию. А ведь именно это достижение однозначного, объективного результата и есть основное условие и главный признак рационального описания.
Насколько я понял, вы практически уравниваете рациональность и логику?
Понятно, что в большей степени рациональность меня интересует как философская, а не бытовая (психологическая) категория. Так вот, в философии действительно можно сказать: рационально значит логично. При этом логика тут понимается в самом широком смысле: как система однозначных правил. То есть, если некоторая знаковая система (система высказываний) построена по однозначно воспроизводимым правилам, реконструируема, если отношения между элементами системы фиксированы, то следует говорить о рациональной системе. При этом, конечно, логика и рациональность не синонимы: логика – это принцип построения знаковых систем, а рациональность – принадлежность к таким системам. Рациональное высказывание – это высказывание, истинность которого однозначно связана с истинностью других высказываний. Причем эта связь обоснована для человека не внутренне, она объективна – установлена внешними для человека правилами (логическими, математическими и т.д.).
Хотя и в быту применение термина «рационально» имеет аналогичное значение – соответствие неким правилам, нормам, логике. Если нам понятна связанность цепочки действий человека, то мы говорим о рациональности этих действий. Рациональный поступок – это поступок, логично связанный с обстоятельствами и целями. Когда такой связи мы не наблюдаем, не понимаем, мы говорим об иррациональности поступка. Хотя понятно, что для самого человека его действия могут быть вполне рациональны – мы просто можем не знать правил, которым он следует (скажем, устав тайного общества), или всех обстоятельств, логично подведших его к таким действиям.
То есть рационально все, что возможно подвести под набор однозначных правил. В общем случае эти правила следует отождествить с логичностью.
Одинаково ли рациональны усилия по строительству «падающей» и абсолютно прямой башен?
Теперь, наверное, вам понятно, что рациональность – это способ достижения внешнего результата, а не сам результат. Если я строго логически рассчитываю шаги для достижение некой цели, то это движение однозначно рационально. И тут совершенно не важно насколько рациональна сама цель (прямая или косая башня). Это другой вопрос, вопрос о способе постановки самой цели – он может быть и иррациональным (так захотелось) и рациональным (это необходимо для того-то и того-то). Ну а если говорить просто о каменщике, то его действия (кирпич к кирпичу) безусловно рациональны, что бы он ни строил.
Рационален ли этикет?
И опять две проблемы. Сам этикет по определению, как набор правил, безусловно, рационален: мы всегда однозначно можем ответить на вопрос, соответствует наше действие этикету или нет. А вот происхождение некоторых правил этикета может быть вполне иррациональным: не всегда можно выявить логику появления какого-то правила, хотя другие правила могут иметь вполне рациональное происхождение и обоснование.
«Да вот, поносы замучили» – рационален ли такой ответ?
В системе правил этикета – безусловно иррационален. Хотя возможна ситуация (с другим наборам правил), когда это ответ будет рационален: скажем, на приеме у врача или в ситуации, когда человек намеренно хочет спровоцировать шок, для достижения какой-то однозначно фиксируемой (рациональной) цели.
То есть рациональность, понимаемая как соответствие однозначной системе правил, относительна – в разных ситуациях одно и то же высказывание или действие могут восприниматься и как рациональные, и как иррациональные. Так даже некое иррациональное действие человека, когда он не в состоянии объяснить свое поведение, может быть оценено окружающими как предельно рациональное, если оно случайно вписалось в систему практикуемых в данной ситуации правил. Ну и, естественно, наоборот.
Далее, из ваших суждений, кажется, следует, что сюжетная живопись рациональнее, чем нефигуративная.
Нет, не следует. Написание как сюжетной, так и абстрактной картины может быть в одинаковой степени рациональным (рассчитанным согласно некоторой логике) и иррациональным (просто по вдохновению, как ляжет). Хотя, конечно, чаще мы связываем свободный иррациональный полет фантазии именно с несюжетными картинами. Даже просто потому, что для сюжетной картины требуется расчет перспективы, пропорций и т.д. Но от просчитанности или непросчитанности, логичности или алогичности каких-либо действий автора картины никак не зависит ее художественная ценность: таковая всегда иррациональна, то есть несводима к объяснению в рамках набора однозначных правил.
Тут опять рациональность/иррациональность действий – это лишь способ достижения результата. Сам же результат в искусстве всегда иррационален.
В таком случае, можно говорить одновременно и о рациональности и об иррациональности действия или суждения, коль скоро мы не можем знать всех правил.
Нет, такая ситуация исключена. Если я не знаю правил, не вижу логики – хотя она может и быть явной для других, – для меня суждение, действие иррационально. Вопрос не в знании всех правил, а достаточного или недостаточного их количества для однозначного (рационального) обоснования. Поэтому мы всегда для себя делаем категоричное заключение о рациональности или иррациональности (хотя потом можем и изменить мнение – потом, когда узнаем).
Тогда не проще ли говорить не «рациональное значит логичное», а «рациональное значит понятое»?
Нет. Понятое не обязательно рационально – я могу понять и иррациональные действия влюбленных, понять какую-то идею, не имея представления об ее однозначном обосновании. То есть понимание может быть – даже скорее, всегда является – иррациональным.
В вашей трактовке получается, что вопрос о способе постановки цели – скорее иррационален.
Скажем так: исходно иррационален, поскольку мы принципиально не можем рационально обосновать основания своего мышления, мировоззрения, целеполагания (ни личного, ни вообще социумного, скажем, научного). Но до этой мысли доходят немногие: большинство, видя осмысленность, логичность, обоснованность нескольких своих последних мыслительных процедур, нескольких последних шагов в формулировании и достижении цели, убеждены в рациональности всего своего мышления и целеполагания.
Мне же рациональное представляется как пространство, в котором можно жить, в то время как в иррациональном жить нельзя.
Вы просто выводите все иррациональное за пределы осознанного, что вполне естественно: вы хотите думать, что поступаете обоснованно, и поэтому всегда найдете это обоснование, а чему обоснования не найдете – то объявите иррациональным, не существенным для жизни. То есть для вас жить возможно только в однозначно обоснованном (рациональном). И тут вы производите инверсию: говорите «все обоснованное есть жизнь» и объявляете все существенное, существующее в вашей жизни рациональным (а по сути, просто однозначно обоснованным).
Кстати, многие живут именно в иррациональном, для них рациональность составляет периферийный, несущественный момент бытия. С вашей позиции они не живут?
Мне кажется, в наш разговор пора ввести термин «дурная рациональность».
Это излишний оценочный психологизм, необходимый только в вашей трактовке: для вас рациональность нечто изначально хорошее, в чем можно жить. Встречаясь с рациональностью, с которой вам не хотелось бы мириться – с логикой разрушения – вы ее называете «дурная рациональность». По мне так рациональность и в Африке рациональность: ее этическая, психологическая оценка – это совсем другая проблема. Ну, скажем, мы же не станем делить химические реакции на «хорошие» и «дурные» в зависимости от того, используются ли они в производстве «мирных» товаров или взрывчатки.
В этой Вашей трактовке рациональное ничем не отличимо от целесообразного. За счет чего же мы разводим эти понятия?
Рациональное вообще не имеет никакого отношения к целесообразности, понимаемой как направленность на достижение цели. Могут быть рационально обоснованные цели, но нерациональные действия для ее достижения. Скажем, я достигаю цели случайным перебором, методом тыка – знаю, что должно получиться, но не знаю, как. Или способ достижения цели может быть явлен в интуитивном прозрении, он безусловно будет целесообразным, но нерациональным (в моей трактовке этого понятия).
И сама цель может быть поставлена как рационально, так и иррационально. Скажем, решение повеситься может быть вполне рациональным (по крайней мере, для самого человека), то есть полученным в результате вполне строгой цепочки умозаключений, а может появиться в результате абсолютно иррационального порыва. При этом и само исполнение также может быть как рациональным (выбор крепкого крюка, достаточно толстой веревки и т.п.), так и иррациональным, что может привести к провалу вполне рационального принятого решения.
С другой стороны, рациональные действия, суждения могут быть и нецелесообразны, то есть не направлены на достижение какой-либо цели. Скажем, логичное поведение в сложившейся ситуации, без желания чего-то достичь. Не во всех сферах деятельности люди ставят для себя цели, в некоторых ситуациях достаточно просто следовать правилам, что и будет считаться рациональным поведением.
Как видите, целесообразность (привязка к цели, направленность действий на цель) – это одно, а рациональность (выполнение действий согласно установленным правилам) – это другое. Хотя бытующее связывание рациональности с целесообразностью вполне понятно: обычно человек, который способен осознанно ставить перед собой цели, выбирает и рациональные способы их достижения. Но понятно же, что такое ассоциирование имеет отношение исключительно к психологии, а не к философии.
Если мы методом тыка ищем горячую клавишу, чтобы перезапустить компьютер, то целесообразными такие действия вряд ли назовешь...
Тут какая-то проблема на уровне терминологии. Целесообразны действия, направленные на достижение цели. И все. Никакого другого смысла у этого слова нет. Если моя цель – перезапустить компьютер, то все действия, предпринятые мной для этого, целесообразны. Целесообразность никак не связана с методом достижения результата, она лишь указывает на стремление получить его (любыми методами).
Увы, пока не увидел, чем в вашей трактовке разнятся рациональное и целесообразное, оптимальное, эффективное, полезное и т.д.
Ну, тут скорее в вашей трактовке не существует различий между этими понятиями.
В моей они однозначно различены. Рациональное есть один из способов выполнения действия: рационально значит согласно правилам (почитать инструкцию), иррационально – без осознаваемых правил (тыкать во все клавиши). Целесообразное действие – действие, направленное на выполнение однозначно поставленной цели (перезагрузить компьютер), без указания на способ: одинаково целесообразно и наобум тыкать по кнопкам, и читать инструкцию. Оптимальное действие – это действие, выполненное с минимальными усилиями или в минимальные сроки, без указания на способ (если инструкция лежит на столе, то оптимально будет открыть ее, а если ее нет под рукой, оптимальнее потыкать клавиши). Эффективное действие иногда понимается как оптимальное, но если есть градации результата (не как в случае с перезагрузкой компьютера), то эффективность действия означает достижение максимального результата, то есть достижение максимального эффекта от действия (в медицине иногда эффективнее провести полный аппаратный анализ, а иногда – выслушать одного специалиста, который сам не может объяснить свое интуитивное мнение, порой оказывающееся более эффективным). Полезное действие – тут все вроде понятно – направлено на достижение полезного кому-то результата, без указания на способ (рациональность и иррациональность), оптимально и эффективно: польза от перезагрузки компьютера одинакова вне зависимости от рациональности, оптимальности и эффективности метода достижения результата.
Другими словами, рациональность – это не вопрос выбора, она лишена этической составляющей.
Безусловно. Рациональность – это способ, форма выбора: кто-то делает этот выбор осознанно, продуманно, согласно существующим правилам, и тогда мы говорим о рациональном выборе, а кто-то делает свой выбор интуитивно, сердцем, по ощущению, спонтанно, без ориентации на установленные нормы и предписания, и тогда мы говорим о выборе иррациональном.
А этическая составляющая здесь действительно ни при чем. Или вы видите возможность однозначного соотнесения этики и рациональности: типа, что хорошо, то рационально, а что плохо, то иррационально. Но ведь это совсем нерационально. Это полный личный произвол.
Здесь мы попадаем в такой себе кафкианский мир, показывающий, сколь иррациональной и абсурдной может быть последовательно проведенная рациональность.
Но с добавлением противоположного суждения: сколь прекрасным и полезным может быть иррациональное. Или более категорично: красота всегда иррациональна – непонятна, в ней загадка, порыв, фантазия, полет. А рациональное есть лишь каркас жизни – поручни для удобства передвижения по проторенным маршрутам.
Вообще, начинать надо с ответа самому себе на вопросы: как я могу отличить рациональное от нерационального? каков логический субъект, которому я могу приписать предикат «рациональный»? Или в заостренном варианте: что я подразумеваю, когда говорю о рациональном мышлении? характеризую я продукт этого мышления (текст, действия) или само мышление? Конечно, это проблема стратегии, подхода. Мне показалось, что при расширении понятия «рациональность» за пределы фиксированных объектов и их однозначных отношений (по сути логических отношений) оно размывается и теряет свою рациональную определенность. То есть я предполагаю, что эпистемологическая проблема должна ставиться как вскрытие отношений (1) в целом нерационального предмета познания, (2) рациональных элементов науки (теорий, методологий и т.д.) и (3) в целом нерационального познающего мышления. Логоцентризм пытался рациональность распространить на все три пункта, вы пытаетесь расширить его (хоть частично) на третий.
Хотя, конечно, при отделении рациональности от мышления и утверждении нерациональности последнего возникает вопрос: а как вообще тогда возможно продуцирование рациональных систем (знаний)? Тем более учитывая, что разные мышления обладают разной способностью к рациональному продуцированию. Значит ли это, что все же следует в мышлении выделить некую специальную рациональную сферу? Я думаю, эта проблема решается на уровне языка. Скажем, если констатировать наличие некой рациональной сферы мышления, производящей рациональный продукт, то следует допустить и наличие некоторых музыкальных, художественных (живописных) и т.д. мышлений, ответственных за продуцирование соответствующих продуктов: мелодий, картин. Однако понятно, что способность к тому или иному творчеству определяется не неким особым свойством мышления (если понимать мышление в широком смысле), а владением тем или иным языком. То есть прослойкой между нерациональным (исходно не формальным) мышлением и его продуктом, является язык – именно обладание им в той или иной степени определяет и саму способность продуцирования того или иного продукта, и разницу в этих способностях у различных людей.
Мне представляется, что... процессуально-мыследеятельные моменты собственно мышления являются логически непрорабатываемыми и вытесняются за пределы логически очерченной сферы рационального.
Вчитайтесь в свой тезис. Вы ратуете за то, чтобы «процессуально-мыследеятельные моменты собственно мышления» втиснуть в сферу рационального (как угодно очерченного)? Не проще ли (и честнее) констатировать их априорную нерациональность? Да, я не вижу никакой возможности рационального описания мыследеятельности. А вы можете выделить в процессе мышления однозначные элементы и установить между ними однозначные связи? (Или под рациональностью можно понимать нечто отличное от однозначности?) Как бы вы ни пытались выделить рациональное в мышлении, вы сможете указать только на отношения элементов языка, то есть, по сути, на логические отношения в продуктах мышления.
Но тогда не совсем понятно, какую роль вы отводите методологии и методологическому знанию в целом.
Методология – это рациональное описание продукта мышления (языковых и деятельных систем). Она не имеет прямого отношения к процессу мышления. Она лишь выявляет рациональные (логические) отношения в его продуктах. Разница между, скажем, рациональными научным и методологическим познаниями – в предмете: предмет первого – рациональные отношения между объектами реальности, предмет второго – рациональные отношениями между элементами научного познания. Разные предметы, разный язык, но отношения с самим мышлением (нерациональным) идентичны.
Так что, рост знания и многие процедуры генерации знания мы должны представлять чем-то выпадающим за грани возможностей рациональной реконструкции.
Так они и выпадают. Факт невозможности рациональной реконструкции механизма появления нового знания, невозможности указания его рациональной связи с предыдущим знанием надо констатировать, выявлять и изучать, а не камуфлировать его, расширяя и размывая границы рационального. Разрешение эпистемологической проблемы научного (рационального) познания и заключается в понимании и изучении его нерациональной природы, нерационального развития, то есть «выпадения за грани возможностей рациональной реконструкции». Попытка (логоцентрическая) вогнать его в эти границы уже давно потерпела неудачу. И ратуя за «рациональную реконструкцию», вы впадаете в тот самый логоцентризм. Или вы как-то иначе трактуете «рациональную реконструкцию», не как возможность логического описания мышления?
Но это вовсе не означает, что процесс порождения и развития знания не допускает проработки в терминах рациональности.
«Процесс порождения и развития», безусловно, может быть, должен быть и является (буквально вот сейчас в этом тексте) предметом рационального познания, то есть мы и продуцируем рациональный (соответствующий требованиям логики) текст, фиксирующий наше понимание «процесса порождения и развития». Однако нахождение отдельных рациональных элементов в этом процессе не дает нам оснований для вывода о рациональности мышления, того мышления, по отношению к которому предмет нашего анализа («процесс порождения») является продуктом, а не самим этим мышлением.
Ведь и хюбнеровские «установления» (такие, например, как инструментальные, оправдательные, нормативные) формальны, но не обязательно логически определимы.
Тут логику следует понимать шире – как установление однозначных отношений между объектами, что, безусловно, присутствует во всех указанных «установлениях» рационального (научного) познания. То есть речь идет о том, что все внешние элементы научного познания, все «установления» должны иметь логическую форму, должны непротиворечиво формулироваться в терминах языка конкретной науки и обладать либо априорной (аксиомы, установления), либо апостериорной истинностью в ее логической системе.
Надеюсь, понятно, что между различными формами рационального познания: (1) наукой, (2) методологией, (3) философией нет принципиальной разницы на уровне их отношения к мышлению, понимаемому как нечто продуцирующее новые знания (формальные языковые системы), а есть лишь различия в предмете: (1) объекты реальности, (2) отношение субъекта (мышления) к этим объектам в познавательном процессе, (3) познающее мышление само по себе.
На мой взгляд, в моем ответе не содержалось намека на утверждение иррациональности философии. Напротив, я считаю, что философию (как и науку, и математику) следует отнести к принципиально рациональным формам познания. Я лишь имел в виду, что рациональность философии (в моей голове) не совместима с рациональностью математики. Вернее будет сказать так: рациональность, она и в Африке рациональность, но философия и математика применяет этот самый рациональный метод к различным предметам. Ну, прямо по вашему примеру: математика – к ложкам/вилкам, то есть к феноменальным (счетным, пространственно ограниченным) объектам, а философия – к объектам ноуменальным. Если вилки/ложки мы можем посчитать, измерить и пр., то идеи – никак.
То есть мою фразу «философия и математика – это две противоположных формы познания, две абстракции, расположенные на разных полюсах относительно науки» следует трактовать не в смысле противопоставления рационального и иррационального, а как выделение двух противоположных направлений на линии рациональности – <-философия-наука-математика-> – различаемых по предмету познания (и некоторым другим аспектам).
Действительно, если есть структура, то она может быть математически описана. Но все это относится только к простейшим случаям элементарных структур. Кристалл вполне адекватно можно описать как структуру. Однако уже на уровне химии, а тем более биологии и выше, целостные объекты исследования не могут быть однозначно сведены к структурам – они принципиально многоуровневы (в том же живом организме можно выделить несколько уровней, отношения между которыми несводимы к структурно однозначным). Если же говорить о философии, то она принципиальна уровнева. Философия тем формально и отличается от классических (в том числе математических) логик, что соотносит разноуровневые элементы (понятия). А современная математика, хотя она, как вы и сами отмечаете, имеет уровневую структуру, не имеет аппарата соотношения разноуровневых элементов – в ней самой нет механизма рационального перехода, скажем, от арифметики к алгебре, потом к комплексному анализу и далее. Но если для математики это несущественно – каждый уровень работает с соответствующими объектами, то, как я уже отмечал, философия принципиально уровнева, а, следовательно, математика приложима к ней лишь фрагментарно, в отдельных моментах, без охвата всей полноты.
Но более сильный аргумент против возможности математизации философии вы привели сами – стоит только сопоставить два ваших высказывания:
Принципиальных препятствий к этому я не вижу, коль скоро предмет философии также структурен, а математика – наука о чистых структурах.
Философия отлична по своему предмету – это рациональная традиция выражения универсального.
Могу с вами согласиться: предметом философии, в отличие от других способов познания, является Универсальное, Единое, которые по своему определению бесструктурны (как только появляется структура, мы говорим о многом). И Единое уж точно не редуцируемо (невыразимо) в структурной форме. Философия может лишь оттолкнуться от Единого и, проведя мышление через максимальное количество уровней понятий, подвести к Пониманию (ощущению) этого Единого. Безусловно, некоторые рациональные переходы на некоторых уровнях развития идеи возможно описать математическими методами, но сам принцип философского движения от непосредственного к опосредствованному пониманию Единого исключает возможность его фиксации в конечной формальной рациональной системе. Да и математика в лице теоремы Геделя намекает нам на бесперспективность этой затеи.
Тут главное не путать две проблемы: (1) математическое изучение философии, когда предметом является философия как рациональный способ познания, и (2) применение математики к предмету философии – Единому в качестве самостоятельного философского инструмента. Если вы о первом, то я не вижу проблем.
Ну и чисто на пальцах. Допустим, вы реализуете свою идею математизации философии. Что это будет: математическая теория с формулами? Ну, так это и будет чистая математика, а не философия. Или вы, как в физике, обозначите понятия буквами? Но ведь ничего нового вы не получите. Даже в физике идея, понимание, гипотеза всегда предшествуют их математической фиксации. Так и вы лишь формально зафиксируете чьи-либо или свои философские идеи. А для этого их надо сформулировать. А когда это сделано, сделана философская работа, то запись ее буквочками ничего не прибавит к пониманию. Конечно, можно мечтать, что на кончике пера, из чистых расчетов можно будет получить новое философское понятие – как это случалось в физике с расчетом элементарных частиц. Но тут опять же следует вспомнить об уровнях, об уровневости философии, а, следовательно, о принципиальном барьере для математики: с разных сторон знака равно в любом уравнении могут стоять только одноуровневые сущности.
Ваши рассуждении об относительности и уровневости рационального/иррационального интересны. Но они, на мой взгляд, скорее подтверждают мою мысль о невозможности сведения к единой рациональной (одноуровневой) системе, к математической теории принципиально разноуровневого объекта, каковым является философская теория, имманентно имеющего в себе эти уровни рационального/иррационального. Да, всю математику как целое можно сопоставить с целостным философским пониманием, но математика в целом не есть единая формальная система, она лишь набор независимых инструментов, каждый из которых беднее любой философской мысли.
Вследствие того, что математика понимается нами как исключительно рациональная, мы должны сделать вывод о принципиальной невозможности рационального преодоления трансуровневых переходов: межуровневый скачок может происходить только иррационально – с какого бы уровня мы ни скакали: с высшего на низший (как на дорациональный) или с низшего на высший (как на пострациональный).
Фактически речь идет о переходе от одних формальных правил рациональности к другим (скажем, от алгебры, в которой рационально невозможен квадратный корень из -1, к комплексному анализу). Смена же правил рациональности не может быть осуществлена рационально, то есть в соответствии с какими-либо правилами внутри самой системы – любое изменение правил иррационально.
Я уже отмечал, что математика от этого не страдает: каждый уровень рациональности, каждая математическая теория успешно «работают» в пределах конкретного уровня своего предмета. Философия же принципиально трансуровнева, она по своей природе иерархична: основная задача философии объединить в некую систему разноуровневые понятия. И делать это она должна не как физика – не через редуцирование понятий высшего уровня к понятиям низшего, то есть путем сведения иерархической проблемы к одноуровневой, – а именно сохраняя иерархию, проводя мышление по всем ее уровням. В философии невозможна редукция, а, следовательно, невозможна математика.
Можно предположить, что системная сложность (иерархичность) разума не уступает (а скорее всего, значительно превосходит) сложности живых организмов. Следовательно, надо предположить, что не решив задачу математического описания биологических процессов, а особенно феномена эволюции, бессмысленно замахиваться на математизацию философии, которая по своей сути эволюционна, и не только как целое, а и на уровне каждой отдельной теории, идеи. То есть, даже предполагая возможность математизации трансуровневых (эволюционных) переходов (см. выше), следовало бы предварительно убедиться в реализуемости подобной затеи на примере попроще – потренироваться на кошках. А так – неубедительно.
Подлинное Единое сверхструктурно, и потому структурность ему не страшна... рациональность и есть структурность, данность бытия как структуры.
Единому структурность безусловно не страшна. С позиции Единого структурность лишь момент, редукция, эманация или еще как-то... Проблема же, которую вы подняли, касается противоположного взгляда: анализа Единого с позиции структурности. Тут опять всплывает проблема предмета философии. Если вы в качестве предмета исследования берете выделенные из бытия одноуровневые структуры (атом, фраза и даже структурированное повествование о философии), то, безусловно, математике и карты в руки, тут она вполне адекватна (как структура). Но если вы указываете, что предметом философии являются Универсальное, Единое (а не мой или ваш рассказ о нем), то при чем тут математика? Для математики Единого – хоть доструктурного, хоть надструктурного, хоть сверхструктруного – не существует. Можно сказать, что философия переводит Понимание Единого (или Единое Понимание) на уровень вербальных структур, и при таком переводе математике делать нечего, она даже сформулировать задачу на этом уровне (не структурном) не может. А уж после получения текста – пожалуйста, препарируйте его структуру сколько угодно. Но такой (математический) анализ текста уже ничего общего не имеет с познанием Единого, то есть философией.
Теорема Геделя о неполноте выражает неполноту некоторой фиксированной теории. То, что истинно, но недоказуемо в ней, всегда может быть доказано в более мощной теории.
Любое высказывание в логике (и в математике) – а именно к этой области относится упомянутая теорема Геделя – может быть истинным или ложным только в пределах конкретной конечной формальной системы (теории), а не само по себе. И тем более, истинность высказывания не переносится от системы к системе: если есть рациональные способы переноса истинности между системами, то эти системы, безусловно, следует признать за одну. Поэтому фраза «может быть доказано в более мощной теории» принципиально неграмотна: теоремы формулируются и доказываются только в пределах одной теории.
Если же говорить о тереме Геделя применительно к нашей проблеме, то она указывает, что даже в пределах одного уровня рациональности существует принципиальное ограничение применения математики. Это не говоря о том, что такие сложные феномены, как жизнь, разум и уж подавно Единое, несводимы к одному рациональному уровню, то есть не представимы как одноуровневые структуры. Последнее означает, что проблема, выявленная теоремой Геделя, не решается указанием на возможность других уровней, до предъявления способа рационального описания трансуровневых переходов.
Математическая философия – это проект постоянно растущего знания, которое фальсифицируемо (в смысле Поппера).
Тут опять большой прокол. Фальсифицируемостью в смысле Поппера могут обладать только и исключительно естественнонаучные теории, то есть теории, имеющие эмпирически проверяемые предсказания, – логически истинные высказывания, которые могут быть опровергнуты экспериментально. К таким теориям мы не можем отнести математические и уж точно философские системы: и те и другие принципиально нефальсифицируемы, по причине того, что не имеют предмета вне себя. К математике и философии может быть применен только один рациональный критерий – это логичность: допустимо все, что не нарушает установленные логические правила. И этот критерий не имеет никакого отношения к Попперу.
Математическая философия уже давно существует в лице философской логики.
Безусловно, как всегда проблема в терминологии. Как я уже писал, проблема в различении предмета «математической философии»: само Единое (Универсальное, Понимание, Разум и т.д.) или уже произведенные философские тексты. То есть вопрос в том, называть ли математическое исследование текстов (пусть даже философских) философией («математической философией»). Если вас это название устраивает – ничего не имею против. Тут спорить бессмысленно. Но если вы в качестве предмета математического анализа укажете Единое, то думаю, вас не очень поймут. Хотя это и не важно. Важно то, что результат окажется нулевым по причине полного несоответствия инструмента (структурного) и предмета (без-над-под-сверх-структурного).
Понятие «рациональный» относится не только к уровням, но и ко всей линии развития сознания.
Безусловно, есть поэзия как мировая поэзия (вся линия развития стихотворных форм), а есть поэзия как отдельное стихотворное произведение. Аналогично в случае наукой, математикой, философией можно говорить как о в целом рациональных способах познания, а можно и выделять рациональность отдельных теорий. Так вот, рациональность философии, математики, науки в целом не означает, что они являются в прямом смысле рациональными, что означало бы наличие единой логики и связанности всех элементов этих дисциплин. В строгом смысле рациональными являются только и исключительно отдельные теории, отдельные системы (как и поэзии не бывает вне конкретного стихотворного произведения). И именно поэтому, говоря о применении математики к предмету философии, следует говорить именно о частных математических формализмах, а не о математике в целом.
Метафизическая традиция ((нео)платонизм и (нео)пифагореизм), которая в качестве первой дифференциации бытия, идущей после Единого, рассматривает Число.
Вы же должны понимать разницу между неоплатоническим Числом и математической цифрой. Число в метафизической традиции – это понятие, призванное соотнести единичность и множественность. И именно в этом смысле оно рассматривалось, как переходное от непосредственного, бесструктурного Единого к структурированному множеству бытия. Понятие «Число» связано с математикой (как с набором рациональных структур)... ну как, скажем, философское понятие «форма» с трехлитровой банкой, а понятие «содержание» – с засоленными в ней огурцами. Да и вообще не очень ясно, к чему этот аргумент с неоплатоническим «числом»? Он скорее свидетельствует о том, что в философии можно и нужно искать основания математики, а уж никак не о том, что саму математику возможно выставлять в качестве основы философии.
Почему вы решили, что математическая философия – не эмпирическая теория?
Напоследок вы опять оставили мне лакомый кусочек. Скорее всего, у вас какое-то особая трактовка понятия «эмпирический». Какую из двух (или обе?) состыкованных вами в одном словосочетании форм познания вы относите к эмпирической: философию или математику? Ведь ни у кого нет никаких сомнений в неэмпиричности ни первой, ни второй – представляю, как математик или философ что-то смешивают в пробирке или отправляются в полевую экспедицию для подтверждения своих теорем или концепций. Поэтому ваш тезис об эмпиричности математической философии можно понимать лишь как указание на возможность применения математики к философии или, наоборот, философии к математике.
Это математическая теория Единого, которая обладает своими математическими структурами и их эмпирическими моделями
Живая картинка, прямо-таки представляю: лектор (вы, наверное) выводит мелом на доске Формулу Единого (из которой потом в несколько шагов получается уравнение любви и доказывается теорема счастья), а далее на «эмпирической модели» из шариков и палочек разъясняет, где у Единого непосредственное начало, и из какого отверстия появляется счастье, «...которые могут проверяться в самых разных областях реальности».
И еще немного о поэзии... Я уверен, что стихотворную форму, как структуру можно описать математически... Но очевидно, что это описание будет бесконечно далеко от предмета поэзии. Уж точно не ближе, чем любая формула от философского Понимания.
У меня достаточно высокие требования к другим системам.
В этом-то и видится главная проблема: требования ведь ваши, а системы чужие. Требования всегда основаны на наборе аксиоматических посылок и, безусловно, найдется ряд систем (основанных на других посылках), которые будут иметь высказывания, вступающие в формальное противоречие с вашими.
Далее, почему система должна быть построена в согласии с вашими представлениями о логике, почему логика вообще не может быть другой?
И наконец, вы же должны понимать, что вообще невозможно построение достаточно сложной логической системы, свободной от противоречий, простых банальных формальных противоречий (или по крайней мере система будет иметь высказывания, ложность или истинность которых невозможно доказать в рамкой этой системы).
То есть вы действительно убеждены, что возможно все разношерстное, противоречивое философское разнообразие свести к единой логике? Или вы исходите из допущения, что все, не попадающее под вашу логику, ваши исходные посылки, должно быть исключено как не соответствующее ей?
Да и вообще, ни одна из уже существующих систем не удовлетворяет вашим требованиям логичности и непротиворечивости. С этим эмпирическим (историческим) фактом можно поступить двояко: признать его и попытаться обосновать, положить его в основание нового философского Понимания; или заявить, что все ошибались, и опровергнуть его, создав единственно верную логическую систему. (Правда, для того, чтобы система была признана единственной никак недостаточно ее логичности, надо, чтобы ее признала вся разношерстная масса мыслящих, а это нереально: максимум несколько единомыслящих поклонников, на большее сейчас трудно рассчитывать.)
Удивительно, как при таком совпадении многих позиций, мы умудряемся разойтись в проблеме «истинности/неистинности» неких философских понятий, допустимости/недопустимости отдельных философских систем. Вроде, из ваших рассуждений должен следовать вывод: минимальным требованием к любому философскому тексту (системе) является его логичность, соответствие формальной логике (по крайней мере, локально, в пределах текущего логического шага – то, что в пределе могут появиться противоречия вы понимаете). При этом сама логичность рассуждений ничего не говорит о смысловой наполненности, о понятийной осмысленности, а, следовательно, о философской ценности текста. Более того, такая философская (понятийная) ценность может быть построена на элементах неклассической логики (это и вещь-в-себе, антиномии Канта, и гегелевские спекулятивные построения) – вроде, все это вы подразумеваете в последнем комментарии.
Но, оглянувшись назад, читаем о принципиальной неприемлемости с вашей стороны неких философских концепций, о предъявлении строгих логических критериев к ним. Ведь именно этот пассаж был поводом для моей реплики: «а судьи кто? критерии каковы?».
Я ни слова не сказал супротив формальной логики, об отрицании рациональности. Я, именно как вы, лишь отметил их ограниченность, неуместность указания на них как на критерии чего-либо большего, чем они сами, чем логичность-рациональность.
Но здесь надо очень четко определить, что такое понимание: рациональное понимание, иррациональное понимание, коммуникативное понимание.
Несколько слов о Понимании (для понимания).
В моей терминологии индивидуальное Понимание – это то, что принципиально нерационально, то, что существует в человеке до того, как он открыл рот или стал стучать по клавиатуре. Рациональным может быть только текст. Поэтому словосочетание «рациональное понимание» для меня нонсенс. Понятие, которое вы им обозначаете, я называю «знание». Именно то знание, которые мы просто храним в памяти (или в книжках) и можем воспроизвести в словах по первому требованию. Ну а «иррациональное понимание» – это и есть само Понимание: просто обладание нечто, что позволяет продуцировать текст, которого принципиально еще не было, ни в памяти, ни еще где-либо. «Коммуникативное понимание» – вариант соотношения знаний двух или более людей. Именно знаний – ведь Понимание не может быть проявлено никак иначе, чем через свою редукцию в знание (в текст). Коммуникативное понимание – это совпадение высказываний. При этом возможно, что оба человека действительно обладают Пониманием, а возможно, что оба лишь воспроизводят имеющиеся знания и рады их совпадению.
Понимание, проявленное через знание, и есть рациональное понимание.
Ну, вы уж тут решите для себя, как вы разделяете «знание» и «Понимание». Я провожу границу однозначно: все, что фиксируемо, однозначно воспроизводимо, транслируемо, является знанием; все, что внутренне, непосредственно, что стоит до вербализации, – это Понимание. Из такого разделения однозначно следует, что Понимание не может быть рациональным или нерациональным, оно лишь может быть проявлено вне себя в рациональной или нерациональной форме, в виде логичного или, скажем, поэтического текста. Все элементарно: пока человек не открыл рот или не стал соединять слова у себя в голове в связанный текст, мы ничего не можем сказать о Понимании. О какой рациональности может идти речь, когда там – в непосредственном, непроявленном Понимании – нечего соотносить, сопоставлять, проверять на рациональность? Такая возможность появляется только тогда, когда рождаются слова.
Люди коммуницируют не только знаниями, но и опытом, интуициями, чувствами, культурой и т.д. и т.п., в том числе и иррациональными пониманиями.
Как вы себе это представляете – «коммуницируют интуициями»? Конечно, возможны два варианта коммуникации, порой частично смешиваемые в пограничье: рациональная коммуникация, когда общение логически воспроизводимо, строится на однозначном логическом соотношении высказываний (знаний), и иррациональная коммуникация. Последняя доступна немногим и встречается в искусстве, религии и в так называемых духовных практиках (скажем, при коллективной медитации) – то есть это коммуникация, частично или полностью обходящаяся без вербализации индивидуальных Пониманий. Однако если речь идет о философии – деятельности, принципиально нацеленной на продуцирование рациональных текстов, – то второй вариант и обсуждать не стоит (хотя можно его держать на периферии зрения).
Коммуникация – благое дело, но лишь стимулирующее, подталкивающее, а никак не рождающее. Даже если при общении что и рождается, то только в конкретной голове – другого приборчика для рождения мыслей еще не изобрели.
Однозначно и точно – это когда вы сказали Пете, Петя – Васе, Вася – Гале, а Галя – опять вам, и к вам вернулось то же самое. С законом Ньютона такое пройдет (даже независимо от образования участников цепочки), а вот с диалектикой?..
Тут надо быть строгим в терминологии. Свое понимание диалектики Гегель – как смог, зафиксировал в своих тестах, вы – как смогли, поняли. А однозначных знаний в ней нет. Ну, если не считать нескольких стандартных логических форм типа «отрицания отрицания» или последовательности изложения категорий в тексте. Но согласитесь, «знания» (по сути, набор фраз) на этом уровне не имеют ничего общего с диалектикой, что наглядно продемонстрировал диамат.
Не следует сваливать все в одну кучу. Хотелось бы, чтобы вы в первую очередь определились именно с различением анализируемых объектов и только после этого взялись рассматривать, как сложно они переплетаются в разных формах познания, в конкретных текстах.
Философия – это не мировоззрение. Религия – это не мировоззрение. Наука – это не мировоззрение. Философия, наука, религия, искусство – это социумные деятельности, сферы познания. Мировоззрением же мы называем индивидуальную картину Мира. Как его можно приравнять к сферам познания? Их даже сравнивать невозможно: одно в голове, другие в социуме. Вот когда вы сформулируете, что такое религия, тогда можно будет анализировать такой особый тип мировоззрения, как религиозное, то есть мировоззрение человека, встроенного в религиозную социальную деятельность (в религиозное познание). Так и с философией – зафиксируйте ее отличие от других познавательных сфер, проведите границы между ней и наукой, искусством, религией, а потом рассуждайте, какое мировоззрение более типично для философов. Согласитесь, ведь несерьезно различать сферы познания на основании отличий в мировоззрениях людей, типа: наукой занимаются люди с научным мировоззрением, философией – люди с философским мировоззрением, религией – с религиозным. Не отвечать же на вопросы «что такое философское мировоззрение?» или «что такое научное мировоззрение?» – мол, это мировоззрение философов, ученых. И так по кругу.
Как соотносится мышление и логика?
В этом вопросе есть два аспекта: чисто логический и философский.
Для логики ничего не существует вне вербальной области. Как и откуда рождается текст (знаковая система, рассуждение), ее не волнует: она берет текст каков он есть и анализирует его на предмет истинности/ложности отдельных суждений. Поэтому и вопрос о природе мышления, то есть того, что продуцирует текст, не имеет ответа в пределах логики.
Можно, конечно, как делают некоторые, называть мышлением внутреннее проговаривание текста и следом заявлять, что предметом логики является мышление. Но тут есть сложный момент: для логики не может существовать разницы между письменным, устным и внутренне проговариваемым текстом. Логическая природа текста не меняется от того, в каком виде он существует: в виде букв на бумаге, сотрясения воздуха или внутренней речи. Тогда получается, что если «внутренний» текст считать мышлением, то и его запись на бумаге также следует называть мышлением – по крайней мере, в пределах логики. Однако все же мы привыкли, что мышление – это то, что в голове. Поэтому, если выбирать из двух вариантов использования термина «мышление»: (1) мышление есть текст и (2) текст есть продукт мышления, – то я остановился бы на втором. Просто из соображений различения, неотождествления двух понятий: текст и мышление. То есть на вопрос «а откуда берется текст?» вполне логично отвечать: «из головы, из мышления». Или на вопрос «что является продуктом мышления?» отвечать: «текст». Все вроде согласно устоявшейся языковой практике.
Итак, для логики нет разницы, где находится ее предмет, нет разницы между внутренним и внешним говорением, суждением, между «в голове» и «на бумаге» – для логики все это лишь и только лишь текст. А мышление? А мышление – вне логики. И как бы мы ни определили мышление – вербальное оно или невербальное, – оно в любом случае вне логики. Если принять, что мышление невербально, то оно не является предметом логики как не представленное в виде однозначной знаковой системы. А если принять, что мышление вербально, то для логики (именно для нее) оно неотличимо от текста – и нет никакой необходимости произносить слово «мышление». То есть, как ни крути, предметом логики является только текст.
А вот вопрос про вербализацию, то есть про процесс перевода нечто из невербальной формы в вербальную – это уже не предмет логики, это вотчина философии. И тут огромное множество нюансов.
Если уж мы ставим проблему вербализации, значит, признаём, что кроме продукта – текста – мы имеем дело и с нечто, что мы переводим в текст. И понятно, что это нечто уж всяко не текст. Иначе и самой проблемы не было бы. Ведь невозможно вербализацию представить как перевод текста в текст, как чтение некой смутно различаемой вывески на задней стенке черепа. Иначе как объяснить трудности с подбором слов при говорении? Значит, говоря о вербализации, нам следует признать, что у нас в голове есть нечто такое, что однозначно не является текстом, что мы пытаемся различить своим внутренним взором для того, чтобы хоть как-то передать словами. Да еще нервничаем, злимся, когда это не удается: либо плохо различаем очертания этого нечто, либо просто не находим подходящих слов...
Ну тут, конечно, понятно, что традиционно мы это ускользающее нечто называем словом «мысль ». Мысль, которая приходит и уходит или навязчиво постукивает в голове, а мы все не можем ее вербализовать, сформулировать, облечь в слова. А когда вдруг это удается, радуемся как дети похожести мысли и слов, в которые нам все же удалось ее облечь. Стали бы мы так радоваться, если бы мысль изначально существовала в нас в виде текста, а мы лишь произнесли ее вслух, если бы мысль и текст были одним и тем же?
Можно приводить еще много примеров, подтверждающих, что то, что мы называем мыслью – мыслью как таковой, а не ее словесным воплощением (хотя последнее мы тоже часто называем мыслью) – предшествует тексту, живет вне текста и лишь частично, не полностью в нем фиксируется.
Ну а некий процесс смены мыслей (невербальных), все это месиво, конечно же, следует назвать мышлением. Что мы можем о нем сказать? А ничего – как о том, что больше нас. Что можно сказать о том, что само порождает наше говорение. Как можно понять само понимание? Поиском ответом на эти вопросы и занимается философия, а не логика. Для многих – пустейшее занятие: пытаться мыслить свои мысли.
Тут, конечно, следует заметить, что очень редко мы можем в своей голове наблюдать чистый поток мыслей, чистое мышление. Обычно это не поток, а маленький ручеек еле-еле пробивающийся через теснину слов. Человек постоянно что-то говорит-говорит-говорит, и за гулом внутренней речи обычно уже не прослушиваются мысли. И в конечном счете они покидают голову такого человека. После этого он уже не занимается вербализацией – ну нет в нем того субстрата, который предшествует говорению. Он лишь повторяет заученные фразы или называет предметы, которые видит – читает вывески. А поскольку, он считает себя человеком разумным, мыслящим, то и свой непрерывный словесный поток называет мышлением. Но понятно же, что это не то мышление, которое мы определили как творящее текст – этот поток ничего не порождает, он бесплоден.
А как мыслит человек способный творить – творить текст? Его внутренняя речь медленна, осторожна – не дай бог вспугнуть мысль, ее надо приманить словами: так-так, давай-давай, ну же, вот.. вот!. – и вот рождена новая фраза (философская, поэтическая, научная).
Но это все лирика. А есть и логика. А логика нам говорит, что логическим путем невозможно получить принципиально новые суждения. Доказать, что уже существующие истинны или ложны – пожалуйста. А вот новые – никак. Новое приходит не из логики. Посмотрите предыдущий абзац – где там логика? Где там исходные посылки, где вывод и итоговое «что и требовалось доказать». «Что и требовалось доказать» бывает только тогда, когда уже ясно, что надо доказывать, когда уже все доказано. А само доказательство всегда рождается вне логики, вылавливается из мышления.
Я, конечно, далек от мысли запрещать людям называть свое речевое недержание мышлением. Ведь по сути, все, что они повторяют, когда-то было рождено чьим-то мышлением. И все, что они говорят, впоследствии в чьей-то голове выкристаллизируется в очередную новую мысль. Он нарядит ее в слова. Красивую такую. В строгие такие. Но мысли долго не живут – остается лишь оболочка, тиражируемая, проговариваемая, замусоливаемая.
Ну куда ж тут денешься: слово – это шаг, слово – это разрыв, слово – это граница. Сказал раз – потом всю жизнь надо сшивать границы. Словами, словами, словами...
Во-первых, любое определение/различение чего-то возможно только в рамках конкретных логических систем (теорий), а не вообще. Что допустимо в одной теории, не годится для другой. В нейрофизиологии мышление – это процесс, а в философии – понятие. То есть осмысленным термин делает только его окружение, система понятий. Взятый сам по себе – он лишь слово. Ведь для разных подходов, для разных точек зрения мышление представляется совершенно по разному: для материалиста – нечто в голове, нечто реализованное на нейронной сети; для неоплатоника – мышление (Ум), уровень Мира, уровень воплощения Единого. И понятно, что тут нельзя ставить вопрос: кто прав или не прав? В каждой системе «своя» логика и своя, не сопоставимая с «чужой», истинность.
Во-вторых, существенно, различаете ли вы сами для себя понятия «думать», «рассуждать», «размышлять»? Являются ли они для вас разными объектами. Тут, опять же, различение зависит от точки зрения: в одних случаях возможно трактовать эти слова как синонимы, в других – считать их самостоятельными понятиями. Скажем, с точки зрения логики между «думать», «рассуждать», «размышлять» нет разницы: это все некие (обычно внутренние, хотя, конечно, можно думать, размышлять и вслух) операции человека с текстом на уровне этого текста, и как назвать исходное его проговаривание, не имеет значения.
Для психологии, наверное, существует явная разница между «думать», «рассуждать», «размышлять». «Думать» – понятие неопределенное и с точки зрения рациональности, и с точки зрения предмета, и с точки зрения направленности на решение конкретной задачи – думать можно вообще и ни о чем. «Рассуждать» имеет однозначное значение: думать рационально/логично, для достижения некоего результата – вывода. Можно сказать, что рассуждение есть целенаправленное рациональное думанье. «Размышлять» занимает промежуточное положение: у него нет оттенка однозначной рациональности, но есть явное указание на предмет – размышлять можно о чем-то, то есть, можно сказать: размышление есть предметное думанье. Вот вам разные психологические краски этих слов.
Для философии же я не вижу разницы между «думать», «рассуждать», «размышлять»: все они отражают процесс вербализации мышления, перевод неопределенного Понимания в текст. Хотя при некоторых подходах возможно отождествлять «думать» с «мышлением», мне кажется, это не продуктивно: мышление (с философской позиции) должно пониматься шире, чем думанье, которое однозначно привязано к единичному человеку.
Вот такой может быть вариант различения. Однако возможны и должны быть другие. Но не просто так, а именно в системе, сделанные относительно некой фиксированной точки зрения, в рамках конкретных методов, уровней, концепций.
Возвращаясь к мышлению, в своей системе я бы его зафиксировал как акт связывания субъектом его ноуменальной и феноменальной действительностей. То есть сама ноуменальная сфера (мир идей по Платону, Ум Плотина) не есть мышление, а вот проникновение субъекта в этот мир, попытка отразить зафиксировать ноумены (элементы этого мира), явить их в феноменальной действительности и можно назвать мышлением. И эта связь ноуменального мира с феноменальным не есть прерогатива единичного человека – мышление шире него.
Давайте так: у меня в голове есть мысль, я ее записал, вы прочитали, у вас появилась своя мысль. Она та же, что и у меня? Так будет только в том случае, если я подумал «дважды-два-четыре». А если это философская мысль? Вы всегда довольны изложением своей мысли в тексте, всегда считаете, что сказали именно то, что думалось? Если всегда, то это очень странно... В общем случае в качестве эмпирического факта можно принять, что не существует однозначной (логично-рациональной) связи между мыслью и ее знаковой фиксацией ни при выражении, ни при восприятии.
То понимание, то представление, которое предшествует моменту, когда вы открываете рот, начинаете стучать по клавиатуре или просто внутренне проговариваете слова обычно (и особенно у творческих думающих людей) намного богаче, содержательнее текстового результата. К этому выводу можно прийти даже просто исходя из понимания ограниченности языка. То, что в языке появляются новые слова, новые структуры именно свидетельствует о том, что язык лишь частично отражает богатство мышления. Как мучительно поэт подбирает слова... К чему он их подбирает? Значит, есть в нем нечто, что он хочет выразить словами, зафиксировать в тексте. И это нечто, что изначально не облечено в слова, исходно не является текстом. Иначе было бы просто: раз – и зафиксировал, записал в форме мысли-текста то, что существует в голове в виде мыслей-слов.
Конечно же, речь идет не о том, что я думаю одно, а пишу другое. Тут можно представить трехзвенную структуру. Во-первых, есть то, о чем я думаю – предмет, сложный многогранный и т.д., скажем, человек. Во-вторых, есть мое понимание, мое ощущение, мое видение, целостное (для меня) этого человека. Это мое понимание зависит от многих причин. У других оно другое. То есть соотношение предмета и его индивидуального представления (понимания) очень неоднозначное. Имея это понимание, я могу мысленно молчать или вести любую внутреннюю речь, скажем, читать стихи или считать, то есть не произносить никакого текста об этом человеке. В-третьих, есть мои высказывания о предмете. То есть иногда для себя, а чаще для других я пытаюсь выразить свое понимание словами. Это совсем отдельное усилие, которое может иметь разные мотивации и формы. Кто-то попытается зафиксировать свое понимание во множестве слов, характеристик и предельно логично обосновать их, доказать себе и другим, что они истинны, что соответствуют именно этому предмету. А кто-то родит несколько поэтических строк, которые выразят, зафиксируют понимание образа человека гораздо точнее, чем длинные логически обоснованные (рациональные) объяснения. Но в любом случае связь между пониманием и текстом также очень и очень неоднозначна. И не только потому, что кто-то лучше владеет языком, а кто-то хуже, а просто потому, что слова – это слова, а мысли (понимания, образы, ощущения) – не слова.
Конечно, в обыденной жизни все эти этапы переплетены, спутаны, запутаны. Но вы же философ, основная ваша задача – выявить чистое понятие, очищенное от примесей, бытовых наслоений. Так вот, чистым мышлением я бы назвал только мышление без слов. Вы же сами писали: я сначала представляю, а потом пытаюсь выразить словами. И продвигаете вы свое мышление не тогда, когда подбираете слова, а тогда, когда в вас появляется то, к чему вы подбираете слова, то, что вы потом хотите выразить словами. А уж от того, как вы это будете делать: выискивая причинно-следственные связи, опираясь на логические правила или ориентируясь на что-то неуловимое, на ощущение целого, гармонии, – от этого будет зависеть, получится у вас в итоге рациональный или иррациональный текст. Тут, конечно, многое зависит от предмета: если вы думали о механизме машины, то сам бог велел зафиксировать это представление рационально, а если вас не покидает мысль о любимом человеке, тот тут формулы, чертежи, логика – негодные средства выражения.
Конечно, во многом это проблемы терминологические: одно и то же понятие люди вправе называть по-разному. Но есть одно требование, которое, прежде всего, должно быть предъявлено к себе (тем более, если ты философ) – это единство терминологии: не надо называть одним словом разные вещи. В нашем случае не называть текст мыслью, а мысль не сводить к тексту. Не называть мышление рациональным, когда элементарно невозможно проверить, рационально оно или нет – логическому анализу подвергается только текст, а не мысли у меня или у вас в голове.
Когда мы идем путем катарсиса, очищения и возвышения души, конечная цель – отдать, иначе Путь будет незавершен, а все усилия – напрасны.
И тут не могу с вами согласиться. Нет, я не о стяжательстве, жадности, нежелании поделиться. Я о Цели. Любая цель, даже самая благородная, альтруистическая, но сформулированная, осознаваемая цель исключает вступление на путь познавательного катарсиса. Это касается любого творчества. Как только человек заговорил о благе, пользе, своем предназначении, о желании нести людям большое и светлое, осчастливить человечество – считай, испекся. Ни один гениальный художник, ни один гениальный поэт или философ не ставил перед собой цель «отдать». Творчество самоценно и самоцельно. Любое опосредование разрушает его. Любая мысль о предназначении, миссии и пр. мгновенно его губит.
Говоря о невозможности детерминированного появления творческой новации, я имел в виду исключительно и только невозможность представить это появление как закономерное следствие из предшествующих событий. И речь не о некой «внутренней» (вне среды) причинности, а просто о традиционной причинности: однозначной обусловленности некоего события другими событиями. Используя ваш пример с Джокондой, можно сказать, что максимальный учет всех событий во Флоренции 1503 года и ему предшествующих, отслеживание всех причинно-следственных цепочек в этой «среде» не приведут нас к закономерному выводу о необходимости появления «Джоконды». Аргумент «среды» в этом случае можно принять только в случае, если в качестве таковой будет принят весь Мир – тут я с вами соглашусь – появление любой новации есть закономерное следствие определенного состояния системы-Мир (если о таком состоянии вообще возможно говорить). Но этот аргумент не только лежит за рамками науки, но и философски непродуктивен. Он равносилен утверждению божественной природы творчества (что и культивируется во многих мировоззренческих и философских системах). То есть строго мой тезис о невозможности детерминированного формирования новаций можно выразить так: любая новация не может быть описана как причинно обусловленная при выделении конечного множества причин (то есть при выделении любой конечной системы – именно любой, хотите: город, страна и пр.).
По сути, это не выдуманная мной проблема, а одна из глобальнейших научно-философских проблем: на данный момент ни философия, ни наука не имеют сколько-нибудь проработанного описания формирования новаций. Культивируемые ныне подходы – редукционистский, стохастический и телеологический. Насколько я понял, вы придерживаетесь первого, то есть считаете, что у нас пока не хватает знаний обо всех причинных связях, но по своей природе проблема появления творческой новации, хотя и сложнее, принципиально не отличается от проблемы расчета попадания бильярдного шара в лузу. На сегодняшний день мы с вами равны: вольны иметь каждый свою веру.
Все есть язык; кроме языка ничего нет. Думать о том, что кроме языка, что-то есть, заставляет нас тоже язык. Язык конструирует для нас реальность. Он ее размечает. Мы видим, ощущаем и помним то, для чего у нас есть означающие.
Концепция тотальности языка пасует при столкновении с понятием «новое»: то, что порождается, порождается не из слов и поименовывается лишь по рождении. Разговор о тотальности возможен только в случае фиксированного, застывшего, не развивающегося языка. На вопрос же: «как развивается язык?» внутри самого языка ответа нет. Язык приращивается не из себя, а извне. Язык лишь отражает, фиксирует появление новых объектов.
Конечно, можно представить случаи, когда первым появляется слово – допустим, каким-то произвольным сочленением существующих слов, – а потом уж появляется в голове (скажем, философа) новое понятие. Хотя и тут не столь очевиден приоритет языка: не было бы понятия в голове у философа, то сколько бы новых слов ему ни явилось, они так и остались бы бессмысленными сочетаниями букв. Мораль одна: было бы понятие (объект), а слово для него найдется. Или обратное: слова не порождают объекты («крибле-крабле-бумс» тут не работает).
Вопрос-то простой: границы явленной нам действительности расширяются, так? Естественно, с параллельным расширением языка (тождество здесь абсолютное), но... но тождество это статичное – по факту соответствия уже явленного в познании, сложившегося языка. При анализе же динамики, развития познания возникает проблема. Тут мы должны указать на гения, который видит то, чего еще нет в языке, и называет это новым словом (именно таких мы и считаем гениями). А уж потом остальные всплескивают руками: да как же мы этого раньше не видели?!. Новое вбирается в язык. И опять наступает стационарный период, в течение которого действительно можно порассуждать о тотальности языка.
Но даже в случае признания абсолютной синхронности генерации слова и первичного познания (появления нового понятия/объекта) в какой-либо голове невозможно говорить о тотальности языка, поскольку в этом случае наличие знака (указания на новое) у одного человека не означает принадлежность этого знака (указания) языку.
Итак, концепция тотальности языка бессильна объяснить развитие языка. Если только не обратиться к гипотезе стохастического перемешивания. А это вполне стандартная позиция: новое есть не более чем комбинации старого. Однако в этой концепции имеется одно слабое звено: невозможность дать ответ на вопрос, почему одни «комбинации» слов (или букв) воспринимаются как новые, а другие как чушь. Я даю такой ответ: потому что «новые» комбинации (которые мы принимаем за таковые) соответствуют чему-то уже существующему, ощущаемому, но еще не названному, а другие (которые чушь) – нет.
Кстати, тут интересный момент касательно животных: мы однозначно признаем, что у них есть язык, но понимаем под таковым исключительно коммуникативно-сигнальную сферу. Но ведь индивидуальное поведение животного гораздо сложнее коммуникативного – животное различает множество объектов для себя, внутри себя. Стоит ли нам по аналогии с человеческим языком говорить о каком-либо тождестве языка животных и индивидуально различаемых ими объектов, то есть о наличии внутреннего языка животных?
Довольно часто человек абсолютизируют свое мышление. Не то, чтобы принимает его за верх совершенства, а просто считает, что у всех мышление одинаковое – у других такое же, как у него. Различия связываются лишь с объемом знаний: кто-то накопил больше данных и, следовательно, выдал результат, недостижимый для тех, кто поленился прочитать побольше книжек. Никакой загадки – только информация и алгоритм ее обработки, одинаковый для всех. Хотя, конечно, и алгоритмы могут быть новые, но они всего лишь алгоритмы – легко переносятся из головы в голову.
И объяснить, что мышление бывает другое, что только другое и бывает, что у каждого свое, предельно сложно. К примеру, как человеку, у которого напрочь отсутствует чувство юмора, объяснить, что такое «юмор»? Вот и объяснить кому-то, что возможно другое мышление, не такое, как у него, принципиально невозможно. Как понять, что такое юмор, можно только имея это чувство, так и понять «другое» мышление можно только обладая таковым.
Но понимаю, такое объяснение не только неудовлетворительно, но и некорректно. Тогда попробую прибегнуть к аргументации, основанной на понятии «творчество». Надеюсь, для большинства очевидно, что всех людей или точнее мышление людей можно разделить на две неравные части: творческую и нетворческую, на способных генерить нечто новое и не способных к этому. Думаю, очевидно, что творческое мышление отличается от нетворческого именно своим отношением к алгоритму: творчество несовместимо с алгоритмизацией. Даже еще более строго: мышление по алгоритму никогда не приведет к творческому результату. Или так: творческим мы называем только такое мышление, которое выходит за границы алгоритмов. Само же творческое мышление, в свою очередь, можно классифицировать на непосредственное и опосредованное, на то, которое, мы ассоциируем с чистой интуицией, и на то, которое в той или иной степени осознает себя, управляет собой. Хотя понятно, что такое управление нельзя трактовать как алгоритмизированное.
На мой взгляд, при рассуждении на тему творчества вы совершаете традиционную ошибку: подменяете мое утверждение «творчество называется творчеством только и исключительно потому, что в нем есть нерациональный, не алгоритмизируемый момент» очень далеким от него тезисом «вы не видите логики в творчестве и поэтому считаете его неалгоритмизируемым в принципе». Все ваши аргументы можно свести к мысли: в творчестве тех или иных людей в той или иной мере можно выделить рациональные, алгиритмизируемые элементы. Тут существенно понимать, что все, что есть в творческой деятельности рационального, не делает эту деятельность творческой – таковой она становится только и исключительно при наличии иррациональной составляющей. И это не мое мнение, это просто смысл самих слов «творчество», «творение» – ими обозначается появление того, чего в принципе не было раньше, того, что раньше было невозможно. Суть любого творчества и выражается в создании того, что принципиально невыводимо рациональными методами из существующего знания.
По сути, написанное мной легко опровергнуть: выделите алгоритм написания фуг Баха, алгоритм мышления Эйнштейна и создайте много-много творческих продуктов, хоть сколько-нибудь приближающихся к творениям этих гениев. Или хотя бы приведите пример, когда творчество в какой-либо сфере было алгоритмически воспроизводимо любым человеком или машиной. А ведь именно воспроизведение подразумевается под алгоритмизацией.
Одни верят, что процесс мышления непознаваем, другие верят в обратное.
Даже в самой постановке проблемы есть проблема: можно ли мышлением познать мышление? можно ли познать нечто – до уровня выяснения однозначного алгоритма, – оставаясь внутри этого нечто. Составление алгоритма всегда подразумевает наличие того, кто его составляет, и само это составление не может быть включено в алгоритм.
Честно говоря, меня мало убеждает аргумент, что раз уж мы определили творчество как иррациональный акт, значит, так и есть.
Вы не совсем точно поняли проблему. Повторю, это не вопрос веры, убеждения и пр. Вот вы убеждены, что стул – это стул, а стол – это стол? Проблема не в том, каково оно творчество, как его описать, а в том, есть оно или нет. Словом «творчество» (от слова «творение») назвали именно то, что противопоставлено однозначному (алгоритмическому) воспроизведению. То есть, если вы (или кто-то другой) сможете показать, что то, что мы называем творчеством, есть всего лишь некий алгоритм, пусть более сложный, чем алгоритм сборки автомобиля, то с этого момента слово «творчество» надо будет выкинуть из словаря: что бы ни делалось, все будет воспроизводимо любым человеком – никакого творчества, лишь воспроизводство существующего. Еще раз повторю: «творческий» это не характеристика некоторого процесса (как скорость или направление бега), а имя, название процесса: нет алгоритма – он творческий, есть алгоритм – не творческий. Поэтому доказательство алгоритмического характера любого мышления есть утверждение отсутствия творчества (творения) как такового. Это просто проблема терминологии, а не познания и веры.
Но разве независимая одновременность её формулирования Эйнштейном и Гилбертом не доказывает отсутствие иррациональности в их творчестве?
Ничуть не доказывает. Во-первых, какой бы творческий процесс вы ни стали рассматривать, он называется таковым именно потому, что принципиально невозможно указать рациональный переход от объёма информации о предмете исследований к продукту – теории. Один ли человек совершил этот переход или несколько одновременно, никто из них и никто из изучающих их творчество не скажет, каким образом исходный объем данных преобразовался в теорию, изобретение, произведение искусства. И тут самое существенное, что и сам творец ничего не может сказать о том, как это у него получилось, – то есть просто нет предмета для исследования, нечего анализировать. Более того, сам автор, казалось бы, уже обладая «алгоритмом», не может гарантировать, что еще хоть раз его применит. Творчество дело такое: раз сработав, вдохновение может покинуть человека навсегда. Во-вторых, сам факт совпадения творческих прорывов не свидетельствует вовсе не о совпадении неких «алгоритмов», а лишь о состоянии науки или в целом общественного сознания (включая эстетическое), готового к производству и восприятию нового. Параллельные «изобретения» свидетельствуют лишь об объективном существовании «идеи» данного «изобретения», а механизмы параллельного ее воплощения могут быть очень разными (одному приснилось, другому музыка навеяла).
Проблема в том, что вам как познающему субъекту дано в качестве объекта исследования только ваше персональное мышление. Тем более, когда речь идет не о логике, не об алгоритмах, а о творческом мышлении – тут не то, что чужое, а и собственное мышление потемки. Как я уже писал вам, никто из творцов никогда не мог хоть что-то вразумительное поведать о своем творческом мышлении: лишь «интуиция», «озарение», «прозрение»... Продукты налицо, а вот механизмы их получения сокрыты и от самих творцов.
Скажите, а борщ – это продукт творчества или воспроизводство уже существующего?
Ну, тут вы элементарно не разделили две проблемы: (1) проблему первого творческого появления и (2) банального воспроизводства. Понятно же, что, когда мы говорим о творчестве, речь идет об изобретении радио, а не о последующем промышленном автоматизированном производстве радиоприемников, и обсуждать надо не готовку борща по рецепту, а проблему изначального появления самого рецепта. У вас есть алгоритм появления рецептов новых блюд, изобретений, научных открытий, произведений искусства? Да, кстати, с борщом вы сами перед собой поставили и творческую проблему: разные люди, делая все предельно точно по одному и тому же рецепту, получают разные результаты – есть такое понятие кулинарное искусство, которое, как и любое другое искусство, невозможно алгоритмизировать, невозможно поставить на конвейер.
Я хочу сказать, что готов отказаться от термина «творчество» ради алгоритма мышления...
Мне кажется, вы не совсем точно сформулировали для себя проблему – она ничуть не сводится к алгоритму мышления. Перед нами проблема появления нового – как в мышлении, так и вообще в Мире. Отказываясь от термина «творчество», вы, по сути, констатируете, что в Мире нет ничего нового или все новое может быть получено из «старого» в результате выполнения конечного алгоритма. Это не просто детерминизм и редукционизм в одном флаконе, а абсолютные детерминизм и редукционизм. Хотя почему бы и нет – имеете право. Вот только продуктивность такого подхода вызывает сомнение.
И вы опять совершаете логический кульбит: моя фраза «не может гарантировать» означает именно и только, что не может гарантировать, а не подразумевает запрет на последующие творческие акты. Ваять новое можно до конца жизни, но если вдруг творческий поток останавливается (а это бывает очень часто), то никакое вытаскивание себя (и уж точно других) за волосы не поможет, поскольку нет и не может быть никакого алгоритма. А кому, как не уже состоявшимся творцам, знать такой алгоритм? Владей бы Эйнштейн алгоритмом своего творчества, то не закончилось бы оно в сравнительно молодом возрасте – большую часть жизни гений прожил в бесплодных исканиях. Счастливы те, кто сумел сохранить творческие потенции до конца жизни, и несчастны миллионы и миллионы тех, кому творчество неведомо.
Ладно, соглашусь с вами, что это совершенно пустой разговор. Надеюсь только, что сумел заронить в вас мысль, что движение в сторону алгоритмизации мышления – это не путь к решению проблемы творчества, а устранение проблемы как таковой, изъятие понятия «новое» из познавательной сферы.
Болдачев, будьте последовательны в рамках собственной теории. Сознание уже давно не создает никаких новаций. Новации возникают только в Социуме. Переход от творчества одиночек к научному сообществу уже завершен.
Если вы это пишете в ответ на мое замечание о различении роли человека и животного в эволюции, то вы неточно его интерпретировали и сместили уровни внимания. Тезис «человек может быть субъектом новации» – никак не указывает на то, что он (его сознание) производит новации. Новации на всех уровнях (как на биологическом, так и на социумном) есть исключительно «продукт» эволюционной системы как целой. Субъект же новации – это элемент системы, который непосредственно воплощает новацию в текущей реальности. Субъектом новации на биоуровне являются виды, популяции, но никак не единичный организм. На социоуровне появление новаций связывается – именно связывается, как событие – с конкретным интеллектом. Это не значит, что он произвел ее из себя, что он является абсолютным творцом – он лишь оказался в нужное время в нужном месте, реализовав новационное событие.
Проблема же, которую вы указали («переход от творчества одиночек к научному сообществу уже завершен») расположена на совершенно другом уровне – он связана с повышением частоты новаций на завершающем этапе эволюции уровня и, следовательно, уменьшением содержательного и временного разрыва между ними, а также связана с меньшей дифференцированностью интеллектов и, следовательно, бóльшим количеством людей, способных реализовывать частные новации, что в совокупности переводит дробный процесс фиксированных переходов от новации к новации (который мы наблюдали в социоистории раньше) в непрерывный разветвленный поток.
На уровне анализа творческого порыва, творческого восприятия вполне можно отождествлять художественное и разумное мышления.
Однако если опуститься на уровень практической реализации, воплощения творчества в произведениях, то тогда непременно следует различать разумное мышление как оперирование элементами формальных языковых систем, заканчивающееся построением рациональных структур, и художественное мышление, запечатлевающее себя в иррациональных структурах. И тут уж никуда не деться от различения: разум оперирует мыслями, а душа – чувствами; разумом мы понимаем, а душой чувствуем. Хотя в быту мы часто игнорируем эту строгость, говорим о чувствовании Канта и понимании Баха, но конечно, подразумеваем не восприятие душой текстов Канта и не рассудочный анализ фуг Баха.
Повторю, вопрос сугубо терминологический – можно говорить и о разумности музыки Баха и о душевности Канта. Можно. Но стоит ли так усложнять язык, вводя в него столько неоднозначности?
Я пусто... Но я не могу добиться у себя единства Я!
Если Я пусто, то нет и проблемы с его единством. Просто следует решить, что все явленное множество, которое вы хотите собрать в единство, не есть Я. Как мы не отождествляем себя с множеством окружающих нас в пространстве предметов (феноменов), так не следует отождествлять Я с множеством последовательно сменяющих друг друга во времени ноуменов. Я – это точка отчета, начало системы координат (и в пространстве, и во времени). И как таковое, конечно, пусто. Я – не объект.
Согласна, но понятие пустоты Я не тривиально. Повседневное ощущение Я – это заполненность содержанием.
Тут как посмотреть. Аналогия с системой координат вполне продуктивна: следует ли считать, что все, что как-то фиксировано в этой системе, принадлежит самой системе координат, точке отсчета, Я? Все есть содержание для Я, но не есть Я. Ощущаем мы не Я, а то, что дано для Я. Просто какие-то объекты (столы и пр.) подальше от Я, а какие-то (тело, мысли) поближе. Тут границы не провести. Скажем так, есть некий сгусток феноменов и ноуменов, который близок к точке отсчета, к Я, постоянно сопровождает движение этой точки (тела, мысли), а есть удаленные объекты, но онтологически их различить невозможно.
На мой взгляд, традиционно смешивается представление о Я и представление о том, чему оно «принадлежит». Тело – это Я? Наверное, правильнее было бы говорить, что Я связано, ассоциировано с телом. Ну и так далее по уровням: эмоции, психика, мышление... Это все не Я. Это телесные оболочки.
Я – это субъект. И если я, как субъект, могу в качестве объекта различить свое тело, свои эмоции, мысли и в той или иной степени управлять ими, то они явно находятся вне Я. И развитие всех «тел», оболочек ведет именно к их отделению от Я, отдалению от субъекта: они становятся управляемыми, как совершенно внешние предметы (тут уместно вспомнить йогов).
Вот и получается: что бы мы ни хотели представить в виде элемента Я, оно таковым не является просто по причине, что «оно» мгновенно становится объектом внимания Я, а, следовательно, им не является.
Логически получается, что Я – это не Мир, не действительность. Я – это не объекты. Любое различение Я выбрасывает различенное за пределы Я. По сути, Я это граница между различенным и неразличенным. Я ощущается лишь как движение этой границы, как субъект приращения действительности.
Итак, Я – это то, что различает, а, следовательно, само по определению является неразличимым.
По сути, это точка отчета нашей действительности: относительно нее все существует для нас. Я можно определить как отрицательное по отношению к действительности. В положительном же плане Я есть сама наша действительность, поскольку в ней нет ничего, что бы мы не могли различить.
Скажем так, Я «размещается» в Я, а находится за его «спиной». Я пятится, открывая своему взору, «вытаскивая на свет» все новые элементы действительности. И ощущает себя как Я только при этом трудном движении. Стоит остановиться – сразу возникает ощущение себя как «центра мира».
Я есть субъект, противопоставляемый собственной действительности. Которая, естественно, может меняться. Во время игры пианист не воспринимает свои пальцы как объекты (как сороконожка при беге свои ноги), хотя в другое время вполне может думать о красе ногтей.
Я как граница подвижна в довольно широких пределах.
Я – это подвижная граница осознанности, граница действительности. Сама граница – без толщины. Это извне мы можем говорить, что футболист не осознает свое физическое тело во время игры. А для футболиста тела просто нет. То есть не то, что он его ощущает внутри своей субъективности, а просто не ощущает. А как начнет его «искать», так вот оно – объект, вне него. То есть говорить о «границах субъективности» – точнее, о субъектной границе – не очень корректно.
Граница-Я ощущается как Я именно вследствие подвижности, именно поскольку оно есть подвижная граница. И локально, в текущей жизни, как смещение точки внимания, и глобально, в познании, как расширение своей действительности, изменение пределов подвижности.
При попытке же зафиксировать положение Я, граница тут же отскакивает, подставляя вместо Я ближайшие объекты, которые за мгновение до этого якобы были этим Я: тело, эмоции, психика, мышление.
То, что у каждого своя истина и т.п. – для каждого культурного психолога общее место.
А вот для большинства философов – сложное место. Ведь если все предельно логично и точно выведено, доказано, то ведь вывод однозначен: все, что противоречит этому, – не истинно!
И тут скорее уже не к психологу, а к психиатру.
В современной теоретической психологии, по крайней мере, проблемы объяснения и понимания, доказательства – признаются нерешенными.
Тут проблема, скорее, не в наличии или отсутствии решения, а в том, что понимать под «решением».
Если подходить со стороны сциентизма, научного (физикалистского) рационализма, то проблемы действительно не решены, то есть нет единой формулы, единого ответа, единого определения, типа, нечто есть то и то и ничего другого. И добавлю – никогда не будут решены (в подобном виде).
Но ведь можно принять, что психологические (и уж подавно философские) проблемы принципиально не могут иметь однозначных решений в духе законов физики: ну не могут такие сложные, иерархически организованные объекты, как психика и мышление, иметь решения на уровне «дважды два – четыре», дифуров и даже тензорного исчисления в нацмерных пространствах. Приняв это, следует заключить, что цель научного познания должна видеться не в получении единственно верного формального ответа, а в получении и интегрировании в индивидуальном Понимании как можно большего количества точек зрения. И тогда следует сказать, что решение проблемы, скажем, «понимания» есть в любой момент: любое понимание есть понимание с уточнением, что понимается это так или сяк в таких-то и таких-то границах, при таких-то и таких-то условиях.
Имеем сложный многогранный, многоуровневый объект – значит, и «решение» должно быть сложным, многозначным, даже противоречивым. Или может быть как-то иначе?
Формальное и единственно верное не одно и то же.
Это практически одно и то же. «Формальное» – это в рамках конкретной формальной системы, а внутри таковой может быть только одно истинное решение. Говоря об отсутствии «решения», именно и имеют в виду, что нет единственной общепризнанной (или принятой большинством) теории, исключающей остальные.
При поиске «решения», «понимания» самое главное ответить для себя на вопрос: (1) является ли объект, скажем, психика, рациональным, таким, который можно непротиворечиво описать в одной формальной системе, по типу описания солнечной системы, или (2) психика иррациональна, не является каузально замкнутым, одноуровневым объектом?
Если мы выбираем вариант (1), тогда действительно поиск «правильного» решения дело времени – обязательно будет построена единая формальная теория с рациональными однозначными ответами на все вопросы (как про солнечную систему); а если выбираем вариант (2), то вывод противоположен – формальная рациональная теория психики (по типу физических) принципиально невозможна.
Или можно просто обратиться к эмпирическим данным: формальные теории возможны только при наличии однозначно воспроизводимых экспериментальных данных (они-то и сводятся в теорию). Можем ли мы проявления психики (эмпирические данные) привести к виду однозначно воспроизводимых? При ответе «нет» вариант (1) автоматически отпадает.
Я считаю построение теории психики возможным. Их уже сколько построено. Некоторые вполне себе местами ничего.
Ну вот, сами отмечаете: «теорий много и некоторые вполне себе местами ничего». Конечно, можно сказать, что это временно и вот-вот появится единственно правильная теория. А можно трактовать это «много» и «местами» как эмпирический факт: в философии и психологии единственно верная теория никак не получается, в любую эпоху имеется несколько теорий, как исключающих, так и дополняющих одна другую. Почему так? Возможно, это «вот-вот» никогда не настанет. И на то есть простая объективная причина: человек принципиально отличается от механизма, а мышление – от компьютера.
А вы, если я правильно поняла, психику относите к области рационально непостижимого?
Рационально постигнуть можно попытаться всё. Я лишь отметил, что психика, как и мышление, не является исключительно рациональным объектом. То есть мы можем строить отдельные теории, которые описывают отдельные фрагменты психики («местами ничего»), но вписать весь комплекс фактов в одну формальную структуру я считаю невозможным. Именно по причине того, что психика в целом иррациональный многоуровневый объект, и существует одновременно множество теорий, не вытесняющих одна другу. Такого нет в физике – там бывают, конечно, две три на начальном этапе исследования, но, в конечном счете, остается всегда одна. Таков предмет – сугубо рациональный.
Основной вопрос философии это порождение нашей ограниченности.
Скажу даже больше – это порождение нашей имманентной ограниченности. Или еще точнее: любой вопрос – это порождение ограниченности. Познавшие – молчат. Не только не задают вопросы, а и не отвечают на них, поскольку любой ответ еще более ограничен, чем вопрос.
Логос и Хаос это категории сознания, а не Реальности...
Так и «Реальность» есть категория сознания. В философии (серьезной) вообще не стоит вопрос о соотношении категорий и так называемого «реального мира». Мир не является предметом философии. Предметом являются исключительно категории сознания.
В исходном мышлении мышления не присутствует Мир как нечто внешнее мышлению, некий обладающий истинными формами Мир, который совершил трансформацию во что-то субъективное. Если только «трансформацию» не понимать как «формацию», когда мышление не изменяет некие предзаданные формы, а само создает их. То есть проблему соотношения Мира и мышления (которая принципиально неразрешима, по причине различной природы мышления и реальности) корректнее сместить в сторону сравнения различных мышлений: почему создаваемые в мышлениях разных людей формы так или иначе совпадают, вследствие чего мы только и можем реализовывать целенаправленную деятельность. Предлагаю проблему Мира как такового (истинного, правильного, всамделишного) считать логически некорректной.
Вопрос же соотношения Мира (как предзаданного субъекту универсума) и мышления (как данного субъекту, отождествленного с субъектом универсума), конечно, следует ставить. Но не на уровне начальных оснований мышления мышления.
В словарях копаться бессмысленно. Терминология не бывает абстрактной и всеобщей. Терминология – это условность, установленная внутри замкнутой теоретической системы. Введение нового понятия должно быть обусловлено локальными потребностями логической структуры. Если перед вами не стоит задача (теоретическая) различения умственных способностей людей, то достаточно одного термина, и «интеллект» и «разум» можно считать синонимами. Так, к примеру, в некоторых рассуждениях можно говорить просто о «живых организмах», не подразделяя их на классы, отряды, виды, хотя в другой теоретической системе это будет недопустимым упрощением. Так вот, мне кажется, что в области исследований искусственного интеллекта расширительное толкование интеллекта как синонима сознания, разума, как единственного термина, объединяющего все свойства высшей нервной деятельности биологических организмов, не приближает к решению задачи создания интеллектуального устройства (чего все хотят). И проблема не в словах (что как назвать), а в выделении (дифференциации) понятий, которым в соответствие можно поставить любые термины или просто назвать «понятие 1", понятие 2» и т.д.
Забавно, но солипсизм и мистицизм с этической точки зрения выглядят более предпочтительными, чем крайние реализм, объективизм, рационализм.
Человек, стоящий на позициях объективизма, строит свое мировоззрение, исходя из предположения о существовании независимого от него мира, и, конечно, убежден в том, что этот мир «функционирует» по строго рациональным, однозначным, объективным законам. Такой взгляд (стихийно разделяемый большинством людей) не только практичен, целесообразен – мы можем понимать друг друга, делать одно дело, – но и является безусловно необходимым в научно-техническо-производственной сфере.
Но вся эта целесообразность рациональных мировоззрений разрушается при маломальском отрыве от предметной практической деятельности. Именно люди, стоящие на жестких объективистских, рациональных позициях, в общественных, политических, философских, религиозных, этических, эстетических вопросах проявляют отчаянную нетерпимость ко всему, что не совпадает с их личным мировоззрением. Да, именно так: провозглашающие объективную независимость мира от субъекта впадают в глубочайший субъективизм.
Нет, конечно, сами они никогда это не признают. Ведь истоки их субъективизма, уверенности в своей безграничной правоте лежат в их безграничной вере в объективность и закономерность мира. Логика их проста: «если мир рационален, обладает объективными едиными законами, которые познаваемы рациональными (разумными, логическими) методами, то если я мыслю рационально (а какой же рационалист допустит обратное), значит, я обладаю единственно верными знаниями о мире, а любой, кто мыслит иначе – просто ошибается». Конечно, до такого крайнего рационализма доходят не все. В сфере науки он смягчается осознанием несовершенства текущих рациональных методов исследования и безусловной ограниченности данных о мире. Однако в социальной сфере таких явных причин ограничить свой объективизм нет, и уверенность в своей правоте бывает беспредельна. Все тоталитарные типы мышления – и политические, и религиозные – основаны на крайних формах объективизма и рационализма.
Тут, наверное, уместно сделать уточнение по поводу религии. Многие склонны относить религиозное мировоззрение к нерациональным и уж точно к необъективным. Однако при ближайшем рассмотрении именно в отношении к таким понятиям, как объективность, реальность, рациональность мира, между наукой и религией нет особых расхождений. С обеих точек зрения мир существует объективно (независимо от субъекта), мир реален в своей объективности и подчиняется единым законам, которые могут быть рационально познаны. Различия лишь в принятии той или иной гипотезы происхождения этого мира и его законов. Необходимо только отметить, что объективистская, рациональная картина мира свойственна лишь теистическим религиям, таким, как христианство, иудаизм, ислам (но не буддизм), и что в самих теистических религиях существуют мистические, нерациональные, трансреальные течения (суфизм, каббала).
Ну и вернемся к солипсизму и мистицизму. Что должен подумать последовательный солипсист, встретив человека с противоположными своим взглядами? (Что рациональный реалист – религиозный или научный – должен их отвергнуть как неправильные, неприемлемые, мы уже знаем.) Так вот, солипсист должен подумать: «если мой собеседник есть лишь плод моего сознания, то значит, он высказывает мысли, которые принадлежат именно мне... надо же какое разнообразие мыслей существует в моей голове». То есть солипсист по определению должен воспринимать мир как единый (принадлежащий ему) и наличие противоречий в этом мире воспринимать не как чьи-то ошибки (никого другого в его мире нет), а как неотъемлемое свойство его мира – так уж он устроен. Конечно, до таких высот философских обобщений и толерантности трудно дойти простому человеку, поэтому люди, склонные к солипсизму, скорее становятся пациентами психиатра, чем мудрецами (хотя иногда совмещают оба варианта).
Мистицизм – это иной по отношению к солипсизму вариант объяснения единства Мира, его неразделенности на некую объективную реальность и помещенный в нее субъект. Мистик видит себя, окружающих людей, все, что принято относить к реальному миру, как проявление, эманацию Единого. Это Единое непосредственно, неопределенно, неограниченно и лишь частично проявляет себя во всех мировых объектах, а поэтому само рационально непознаваемо (ведь рациональность, прежде всего, подразумевает анализ, различение, ограничение). Так вот мистическое мировоззрение, так же, как солипсизм, исходя из единства мира необходимо терпимо к любым его (в том числе субъективным) проявлениям – любое мнение воспринимается как необходимая эманация Единого, как вариант его частичного раскрытия. Именно мистики во все времена и у всех народов признавались безусловными мудрецами.
Конечно, крайне выраженные рационалисты, солипсисты, мистики встречаются редко – большинство людей в своем мировоззрении стихийно смешивают различные взгляды на реальность и место субъекта в этой реальности. Но безусловно, что большинство этических проблем, проблем агрессивного неприятия чужой точки зрения, чужой жизненной позиции связаны именно с рациональным взглядом на так называемую «объективную реальность» (несмотря на всю прагматическую ценность такого взгляда).
Если вы не постулируете объективную действительность, то нельзя и говорить о шаге куда бы то ни было. Солипсисту некуда идти, он всегда на одном и том же месте.
Ну, можно высказаться с точностью до наоборот: если вы постулируете «объективную реальность» (нечто однозначно заданное для всех и вне всех субъектов), то уж безусловно идти некуда: всё уже здесь, и ничего нового/иного быть не может. А любые рассогласования в видении этой «объективной реальности», от которых нам никуда не деться, могут трактоваться только как ошибки – при полном отсутствии любых критериев, кроме одного «я так вижу и доверяю своим глазам».
А вот именно солипсист может двигаться: меняться и менять свой мир, поскольку на это движение не накладываются никакие внешние ограничения. Солипсист познает себя, и это познание тождественно изменению/расширению его мира. Именно поэтому люди такие разные. А самое главное – понятно, почему они могут делать шаги в разные стороны.
В терминах же «объективной реальности» философское или, скажем так, духовное познание вообще неформулируемо (оставим в стороне научное познание, которое может пониматься просто как эффект от протирания глаз или применения очков/микроскопов/телескопов). Так вот, попробуйте сформулировать суть духовного познания в терминах «объективной реальности»: как, почему некто начинает видеть то, чего раньше не замечал? а самое главное, почему все видят разное? И какой «микроскоп» или «телескоп» надо привлечь, чтобы различить, кто же (вы или я) видит «настоящую реальность»? Из метафоры «объективная реальность» напрямую следует вывод о неизбежности движения всего познания к единой точке, к некоторому тождественному состоянию, заключение о невозможности разных личностных миров, о топтании всех на одном месте.
Именно уверенность в том, что так называемое «истинное отражение» существует, не позволяет объективисту сдвинуться с места – он-то уверен, что именно у него правильное зрение. Так вы, например, абсолютно уверены, что видите «реальность», а у меня пелена на глазах, и я не вижу очевидного.
Солипсист не движется, а саморазвивается.
Ну это общее место относительно любого субъекта – любое познание трактуется как расширение мира (независимо от того, что мыслится за пределами индивидуального мира), в котором субъект занимает центральную позицию (является центром системы координат).
Ведь предметы познания изначально находятся за пределами поля сознания, в невидимой – значит едва ли не независимой от субъекта зоне.
Эта фраза описывает и все научное познание: любой познанный объект до акта познания находится за пределами сознания. И не всегда научное познание можно свести к «изменению положения субъекта и объекта» – не обязательно куда-то идти и смотреть/копать/бомбардировать протонами, – часто познание (теоретическое) сводится к созданию новых объектов: понятий, теоретических конструктов и пр. В какой «объективной реальности» они существовали до?
Для объективизма причина смены ракурса не представляет никакой проблемы, поскольку объективизм вводит мир, полный всевозможных сил, которые и меняют ракурсы.
Тут наблюдается самая большая ловушка объективизма: как соотнести действие всевозможных сил «объективной реальности» и свободы воли, субъективного произвола? Что выступает критерием различения объективной и субъективной частей действительности субъекта? Объективист, оставаясь в рамках объективизма, должен декларировать полную каузальную замкнутость мира, то есть полную зависимость своей индивидуальной действительности от объективной реальности. Но тут-то возникает вопрос: а почему наши действительности столь разные? У объективиста ответ один: другие глупы, слепы или врут.
Расширение мира у солипсиста – совершенно необъяснимое чудо.
Расширение мира у объективиста такое же чудо, как и у солипсиста. Разница лишь в объяснении: один говорит, что это объективные силы «объективной реальности», результат ее саморазвития, а другой – что это следствие моего саморазвития, самопознания. Ни то, ни другое не объясняет само чудо появления нового. У объективиста есть только одно объяснение эволюции: так случайно вышло. Что, на мой взгляд, познавательно примитивнее, а самое главное, беспомощнее любого солипсизма.
Что касается духовного познания: в нем, как и в любом познании, есть и различия, и сходства – иначе не было бы никакого диалога, а диалоги есть.
Согласитесь, с позиции объективизма (в духовной сфере) диалог может быть только между теми, кто «правильно» видит «объективную реальность» (это идеология/философия марксизма-ленинизма). Правда, существует маленькая проблема – отсутствие критерия этой «правильности». А также есть проблема объяснения того, почему диалог и коммуникация существуют и за пределами клана «правильновидящих». Да еще к тому же самих этих кланов «правильновидящих» столько, сколько вообще существует точек зрения. Следовательно, солипсизм – утверждение наличия и равноправия множества индивидуальных миров – с одной стороны, более точно отражает/описывает «эмпирические данные» (наблюдаемое разнообразие и коммуникацию), а с другой – является более предпочтительным с позиции этики: не позволяет никакому клану монополизировать «правильное» видение.
Объективизм легко объясняет различия наличием у субъектов разных предысторий, разных ракурсов, разных исходных условий, а вот субъективизм не может объяснить общее и возможность коммуникаций.
Как раз наоборот: объективизм не может объяснить, почему люди имеющие одинаковые предыстории могут жить в разных мирах и, наоборот, при разных предысториях – в одинаковых. Согласно объективизму, тут должна наблюдаться четкая корреляции и отсутствие выхода за пределы своей ниши, невозможность самопроизвольного индивидуального роста. Если же таковой констатируется – ответ все тот же: так случайно вышло.
Возможность коммуникации не есть аргумент в пользу объективизма. Скорее наоборот. Ведь для общения достаточно частичного совпадения двух субъектных действительностей и совершенно нет необходимости постулировать некую всеобщую «объективную реальность». И опять же, простое эмпирическое наблюдение реальной коммуникации, а именно констатация ее невозможности и бессмысленности во множестве случаев, следует принимать как весомый аргумент против концепции «объективной реальности». Тем более учитывая, что именно одновременная апелляция каждой из сторон к аргументу «объективности» и приводит к невозможности диалога, препятствует нахождению общего (не говоря уж о всеобщем).
Для объективизма возможны лишь крайности: либо единомыслие, либо обвинение в глупости и/или слепоте стороны не принимающей очевидного. И самое главное, объективизм принципиально исключает возможность хоть какой-то подвижки к взаимопониманию: ведь зачем двигаться, если есть полная уверенность в объективности личного взгляда, к чему что-то менять, если предмет обсуждения объективно существует вне меня, а я лишь честно объективно его отражаю? А субъективизм (релятивизм) не отрицает, а даже подразумевает наличие множества совпадающих и несовпадающих миров, а самое главное, возможность их изменения, движения в сторону большего взаимного перекрытия. И без каких-либо отсылок к некой единственно правильной точке зрения, якобы отражающей некую «объективную реальность».
Вы написали книгу, но это бессмысленный труд, если нет «всеобщего» для вас и ваших читателей, на основе чего они могли бы вас понять.
Вы постоянно совершаете терминологическую подмену: между мной и теми людьми, которые понимают, что я написал, не может быть «всеобщего» – только «общее» (было бы это всеобщее, то и вы бы сказали, что это ваше). И это касается всех философов: нет и не может быть всеобщей философии – лишь единицы понимают Гегеля, Плотина, Хайдеггера.
Выше любого разнообразия лежит единство, без которого все рассыпается в пыль неизвестно чего.
Да. Это старая философская проблема. Но традиционное (у разных философов) ее решение это констатация неопределенности, непосредственности этого Единого. Как только появляется разнообразие, появляется то, о чем можно говорить, всплывают и разногласия, разные видения этого многого, проявляется множество несовпадающих субъектных действительностей.
Вы объективность «Всего» рассыпали на объективности отдельных субъективностей.
Ну почему же я рассыпал? Это же вы стоите на объективистской точке зрения, так и признайте, что эта «рассыпанность» есть эмпирический факт, наблюдаемая данность, которая никак не вписывается в рамки концепции «объективной реальности». «Объективность Всего» есть только в вашей голове, а перед глазами россыпи частностей, множество несовпадающих индивидуальных миров, хотя бы вашего с моим. А как только мы начинаем философски окучивать эту «рассыпанность», собирать ее в Единое, мы приходим к неопределенному Абсолюту, не вызывающему разногласий, поскольку о нем и сказать-то нечего.
Вы никак не хотите уловить простую мысль: проблема не в том, что есть объекты, которые одинаково фиксируются большинством субъектов уровня человека, а в том, что есть другие объекты, восприятие которых сильно разнится, и есть такие, которые могут наблюдать в своей действительности лишь малое количество субъектов. Философия должна описывать общую картину, решать проблемы в общем случае, а не апеллировать к частным банальным ситуациям одинакового восприятия стола и стульев. Объективизм/сциентизм делает свои выводы на бытовом и научном опыте и распространяет их далеко за его пределы. Что просто некорректно по самой же логике сциентизма и бытового здравого смыла.
Тогда, по-вашему, получается, что в «объективной реальности» – с ее неисчерпаемым богатством – присутствуют все объекты всех субъектных действительностей, то есть и Аллах, и Будда, и политические и прочие объекты одинаково реальны. Проблема лишь в том, что каждый видит свою часть реальности. Но тогда зачем вообще вводить понятие «всеобщей реальности», если все реально по определению, по самому факту присутствия в чей-либо действительности? Ведь объективист говорит об «объективной реальности» именно как о том, что противостоит нереальному, субъективному. Так? Вот и получается, что, если проводить разграничение на реальное и нереально, то объективисты в конечном итоге должны прийти к ограниченному общему мнению, а у субъективистов как раз и будет «неисчерпаемое богатство».
Вообще я не солипсист. Не стоит придерживаться бытующего представления, что человек (философ) исчерпывается тем, что говорит, и что говорить он может лишь одно.
Я не придерживаюсь ни одного из двух направлений: ни солипсизма, ни объективизма. Хотя с этической стороны объективизм мне кажется менее симпатичным, и поэтому я иногда демонстрирую логическую неуязвимость солипсизма. Хотя и объективизм логически замкнут и неопровержим.
Я придерживаюсь позиции, что говорить можно только о том, о чем можно говорить, границы обоснованного дискурса в каждой системе довольно узки. И с этой позиции солипсизм честнее – он не утверждает ничего индивидуально неочевидного. А наличие «всеобщей объективной реальности» – это очень сильная надындивидуальная гипотеза.
Традиционный ход опровержения солипсизма или радикального скептицизма – это отсылка к опыту: наша рука не хватает пустоту вместо стакана, который нам чувственно дан на столе, и даже кошка может засунуть в него свой нос или смахнуть хвостом на пол, а хозяйка будет тщательно заметать в совок разлетевшиеся осколки. И вроде, все ясно, никакого солипсизма – нашим ощущениям в мире действительно соответствует нечто, имеющее форму и хрупкость стакана. И это решение. Кардинальное решение. Но не философское. Ведь понятно, что между философским и обыденным мышлениями лежит пропасть. Именно между мышлениями, а не между обывателем и философом как таковыми. Философ, задумываясь над проблемой солипсизма, проблемой соответствия ощущений и вещи не придуривается, он прекрасно понимает, что мир не его выдумка, он просто задает себе вопрос, как логически обосновать существование стакана. Это для большинства, для их повседневной жизни достаточно просто указания пальцем и отсылки к звону осколков. Как, к примеру, для ответа на вопрос, что такое время, достаточно кивка в сторону часов.
Проблема, по сути, в обосновании связи мышления с Миром. Перед нами два противоположных варианта решения этой проблемы: констатировать тождество (1) Мира мышлению (Гегель и пр.) или (2) мышления – Миру (материализм и пр.). То есть (1) наше мышление мышления (философия) имеет непосредственное отношение к Миру, поскольку и мир, и наше мышление есть воплощение Единого (единого мышления) – связь через «душу»; или (2) наше мышление мышления является мышлением мира, поскольку наше мышление есть часть разнообразия мира, порождено им – связь через «тело».
По мне, так просто взгляды с разных точек: сверху вниз или снизу вверх.
Есть, правда, и средний вариант обоснования тождества мышления и мира – Я есть Мир.
Хотя, по сути, само философствование (мышление мышления) и есть прямая реализация именно схемы «Я есть Мир»: Я, как мыслящий субъект, мыслю Мир, который в момент мышления дан мне, как мое мышление о Мире. Так и получается тождество двух сторон мышления: «Я-мышления» как субъекта и «мышления-Мира» как объекта.
Но поскольку это тождество непосредственно и философствование не может на нем закончиться, а выливается в текст, то приходится предлагать опосредованные основания связи мышления с Миром.
Так и получается либо (1) Единое, Бог, Абсолют, либо (2) материя, субстанция. А кому лень придумывать, тот останавливается на солипсизме.
Я только не стал бы противопоставлять «Мышление» и «объективность»: в виде абсолютного начала мышления и (1) Единое мышление, и (2) Единая материя одинаково объективны.
А субъект в философии всегда будет «реальным» – сам философ (Я). Хотя он столь же и номинален, поскольку запрятан, не представлен явно в философском тексте (кроме среднего – солипсического – случая). Все пишут «Мир есть то и то» вместо «Я вижу Мир таким-то и таким-то». В этом отношении солипсизм честнее.
Суждения – лишь один из видов смыслов. Другие виды смыслов – понятия, теории и т.д.
Вы предельно примитивизировали проблему. Когда мы рассуждаем о смысле, то имеем в виду нечто отличное от суждения. Мы говорим «смысл суждения», «смысл понятия», «есть теория, и есть ее смысл», однозначно разделяя нечто и смысл этого нечто. Без фиксации этого разделения всё, что мы будем писать о мышлении, будет иметь отношение лишь к логике, то есть к бессмысленным (не в смысле ненужным, а не наполненным смыслом, содержанием) операциям над суждениями.
И посмотрите, как вы незаметно (наверное, и для себя тоже) делаете перескок: высказывание «смысл фиксируется в суждении» заменяете на «смысл есть суждение». Это вполне допустимо в логических исследованиях, то есть когда производятся формальные операции над суждениями. Но это уже не имеет отношения к мышлению – это операции с продуктами мышления (суждениями).
В этом нет ничего плохого. Только хотелось бы ясности в постановке проблемы: либо решается философский вопрос о природе мышления – вопрос как рождаются эти самые смыслы, а из них суждения. Либо исследуются правила построения систем из суждений, то есть обсуждаются проблемы логики. Понятно, что эти две проблемы тесно связаны. Но сводить эту связь к тезису «смысл есть суждение» значит потерять всякую надежду понять ее. Для этого надо, прежде всего, уяснить, в чем разница между смыслом и суждением.
По сути, вы свели проблему мышления к логической проблеме отношения языка и метаязыка. Что неизбежно ведет к смешению понятий «мышление» и «логика», проведение границы между которыми – одна из важнейших проблем философии.
Тогда, может быть, лучше просто писать о некотором варианте логики – иерархической логики? То есть все сказанное вами о слоях (уровнях) корректнее формулировать в терминах суждений и логических операций над ними. Ведь в любом случае так и получится: вербализированный смысл – это уже не смысл, а суждение. А любое оперирование с такими суждениями-смыслами и есть логика. Это становится очевидным, если заменить в вашем тексте слово «мышление» на «логика», а «смысл» на «суждение» – тогда текст приобретет осмысленность.
Если же серьезно подходить к этой проблеме, то до обращения к логике надо хоть чуть-чуть прояснить сами исходные понятия «смысл» и «мышление». Отличаете ли вы логику от мышления? Исчерпывается (однозначно выражается) ли смысл суждением? Или это просто суждение о суждении? Возможен ли вообще смысл вне иерархии (вне различения слоев-уровней)? Если невозможен, то ваши рассуждения ни о чем, вернее, лишь о суждениях, а не о смысле.
Ведь посудите сами, если мышление/логика, то есть оперирование смыслами/суждениями не выходит за рамки рациональности некоторого слоя, уровня, то от понятия «смысл» можно и нужно отказаться. Поэтому и возможна логика как оперирование символами вне их связи со смыслом. Следовательно, смысл следует искать за пределами логики, за пределами формальных отношений между суждениями. Тут и прорисовывается граница между разумным (интеллектуальным) мышлением, понимаемым как оперирование смыслом, как осмысление и рассудочным (рациональным) мышлением/логикой как бессмысленной статичной схемой.
При такой постановке проблемы разумное мышление и есть само осмысление, то есть на уровне разума невозможно выделить отдельные фиксированные смыслы (таковые появляются только на рассудочном уровне как суждения о суждениях). Мышление и есть само движение смысла, и не от смысла к смыслу (как от суждения к суждению), а непрерывный осмысленный поток.
Все понятия обязаны быть осмысленными, то есть интегрированными в целостную, субъективную, индивидуальную «картину Мира».
Можно (и нужно) рассматривать понятие как таковое, без интеграции его в мировоззрение. То, что оно с чем-то там связано, – это понятно, но обсуждение этой интегрированности сразу перебрасывает нас в другую область анализа. Я хочу сказать, что о «смысле» можно говорить и вне общей системы понятий. То есть следует различать две проблемы: смысл понятия вообще (точнее, отсутствие у понятия смысла как такового) и смысл понятия в индивидуальной системе понятий (при соотношении с понятиями других уровней).
Трансформируя прочитанное суждение в понятие, мы ищем место этому понятию в нашем мировоззрении (идеальной модели Мира)
Суждение не может быть ни во что трансформировано. Ну если только в другое суждение в ходе логических операций, но это не имеет никакого отношения к его осмыслению. При осмыслении мы приводим в соответствие суждению уже имеющееся у нас понятие. Никакого понятия из суждения вытащить нельзя – там его просто нет. Здесь я хочу подчеркнуть, что процедура появления нового понятия и встраивания его в индивидуальное Понимание (мировоззрение) не есть процедура осмысления единичного суждения. Процесс гораздо более сложный и нелокальный во времени и в пространстве суждений.
Смысл всегда субъективен, так как существует только в глубине разума (подсознания)...
Здесь вы ограничиваете область обсуждения лишь проблемой мировоззрения. Есть смыслы и объективные: те же смыслы жестов регулировщика – для всех, кто с ними знаком, они обладают одинаковым смыслом. Можно говорить о смыслах и вообще вне социума, вне человеческого сознания – скажем, смысл ветки, который она приобретает при строительстве птицей гнезда. Ветка сама по себе не обладает никаким смыслом, но, вплетенная в гнездо, она наделяется смыслом «строительный материал». А взятая в клюв и использованная для выковыривания червячка – смыслом «инструмент для выковыривания»
Говорить следует не о субъективности, а об относительности смысла, то есть об отсутствие каких-либо имманентных объекту смыслов, о проявлении смысла лишь в отношениях, которые могут быть любыми.
В силу этого очень большое значение в обществе имеет единое образование, ведущее к «стандартному» мировоззрению.
У этой проблемы есть несколько сторон. (1) Безусловно, взаимопонимание, взаимосогласованность действий требуют наличия единого смыслового поля, устойчивых отношений, скажем, между знаками и понятиями. (2) Однако, с другой стороны, необходимость генерировать новые понятия, то есть необходимость приводить в соотношение объекты, которые в традиционном понимании не обладают смыслом, требует отклонения от общих стандартов смыслополагания – требует нестандартного, разрушающего нормы мышления. (3) Стремление к стандартизации мировоззрения уместно только в случае, если оно (мировоззрение) перекрывает все имеющиеся понятия и смыслы, является единым. Поскольку такого единого мировоззрения на данный момент не существует (и оно вряд ли вообще возможно), то следует признать, что стандартизация возможна лишь в пределах отдельных групп людей, в пределах так или иначе фиксированных типов мировоззрений.
Суждение (высказывание, определение) само по себе не содержит никакого смысла. Смысл либо предшествует суждению – при генерации суждения, либо возникает вследствие восприятия суждения. То есть, в самом общем случае, смысл проявляется лишь в отношении. Причем, что принципиально, в отношении между объектами разных уровней. К примеру, отношения между элементами формально логических структур не смысловые. (Если бы было иначе, то разрушился бы сам принцип однозначных, рациональных логических отношений).
Смысл надо искать там, где объект некоторого уровня проявляет себя в другом уровне. Так, при вербализации происходит редукция понятия (разумный уровень) в суждение (рассудочный уровень) – и мы говорим, что в суждении мы выразили смысл понятия. Тут главное подчеркнуть, что этого самого «смысла» не было до попытки вербализации: было исходное понятие, которое нельзя отождествлять со смыслом. То есть «смысл» возник лишь как интенция. У одного и того же понятия может быть множество разных смыслов при попытке зафиксировать его в суждениях различных формальных систем.
Аналогично смысла нет и в отдельно взятом суждении – он возникает при попытке перевести его на уровень понятий. Именно поэтому, вследствие различной понятийной оснащенности мышления, одно и то же суждение для разных людей наполнено разным смыслом, а для кого-то и вообще бессмысленно.
Можно сказать, что смысл – это канал, связывающий, соотносящий объекты различных уровней. Он возникает (осознается) в моменты, когда человек стремится либо выразить свое Понимание, либо понять (осмыслить) нечто. Когда мы говорим, я понял смысл нечто, скажем, суждения, это означает лишь то, что мы связали суждение с имеющимся у нас понятием. Если такового не нашлось, суждение осталось для нас бессмысленным. Повторю, смысл лишь косвенно связан с обоими разноуровневыми объектами (суждением и понятием): он не есть ни «смысл суждения» ни «смысл понятия», он есть их соотношение. Сколько возможных отношений – столько и смыслов.
Даже в обыденной жизни мы говорим о смысле тогда, когда анализируем нечто с позиции другого уровня. Скажем, какой смысл у бега? С точки зрения (с уровня) самого бега – никакого. А вот при взгляде с уровня здоровья смысл есть, с уровня спорта – другой смысл, а еще есть смысл «убежать от собаки».
Никогда нет просто смысла, в языке мы всегда явно имеем в виду или подразумеваем, что смысл есть для чего-то, для кого-то, нечто становится осмысленным только относительно другого нечто, а не само по себе. Смыслом термин обладает лишь в конкретной теории и, более того, только для конкретного человека, ее осмысляющего. Вне отношения – термин просто набор букв.
Если мы различим уровни разумных понятий, ну скажем, «единое» и «единица», то можем говорить о смысле единицы в соотношении с Единым. Но именно в соотношении – сами по себе понятия «единица» и «Единое» нельзя назвать смыслом. Аналогично можем рассмотреть соотношение разноуровневых рассудочных суждений (или логических знаков): ящик в смысле «стул» – это пример подведения предмета под рассудочную классификацию.
Пример с веткой, вплетенной в гнездо, должен был продемонстрировать, что смысл никак не связан с головой. Хотя, если трактовать мышление как соотношение разноуровневых объектов (приведение их в соответствие друг другу), тогда можно говорить, что смысловые отношения составляют суть мышления, понятого в широком смысле, на всех уровнях (не только человеческом). Единственное, где точно нет смысла (и мышления) – это в формально-логических построениях как одноуровневых. И в этом их смысл: они бессмысленны, однозначны.
У теории, как и у любой формально логической системы, рассматриваемой относительно себя же, смысла нет. Она приобретает смысл только относительно чего-то другого, при рассмотрении с какого-то другого уровня.
Наиболее понятный пример осмысления теории – это фиксация ее смысла относительно уровня эмпирических суждений, то есть при сравнении предсказаний теории и экспериментальных данных. Можно сказать, что здесь и проявляется основной смысл теории в научном познании.
О смысле теории и ее элементов можно говорить и при соотношении различных теоретических (рациональных) уровней: скажем, можно фиксировать смысл элемента арифметики в терминах алгебры. То есть в любом случае, когда речь идет о смысле, имеются в виду межуровневые отношения, представление/репрезентация (осмысление) объекта вне пределов своего уровня.
Вполне тривиально и использование понятия «смысл теории» при соотношении ее с индивидуальным Пониманием. По своей природе «смысл теории» не отличается от «смысла суждения»: происходит соотношение формальной структуры (теории, суждения) и понятия. Ну и конечно, справедливо и обратное: понятие, комплекс понятий в индивидуальном Понимании (идея) может обрести смысл в конкретной теории.
Теперь о смысле и мышлении. Вопрос во многом терминологический. Если принять за мышление лишь формально-логические соотнесения суждений (которые выполняет и компьютер), то смыслом там и не пахнет. Если мышлением назвать процессы осмысления и вербализации, то есть восприятие и продуцирование формальных (языковых) структур, то такое мышление вполне можно охарактеризовать как «оперирование смыслами». Но при таком понимании возникает несколько проблем. Во-первых, смыслами нельзя оперировать: мы не можем соотнести смысл со смыслом (если понимать «смысл» в том смысле, что я зафиксировал выше) – оперируем мы лишь суждениями на рассудочном уровне или понятиями на разумном. Во-вторых, отождествляя мышление с осмыслением и вербализацией, мы сильно обедняем его. Ведь в таком случае нам потребуется еще один термин, которым мы могли бы назвать операции с понятиями, то есть то, что следует за осмыслением (восприятием суждений) и предшествует вербализации (генерации суждений), то, что происходит «внутри».
Я бы закрепил понятие «мышление» именно за довербальным оперированием понятиями, а, следовательно, не стал бы связывать его со смыслом. И определил бы смысл как то, что возникает при попытке мышления выйти за пределы своего уровня, при стремлении мышления нечто выразить вне себя или принять в себя.
Конечно, и «внутри» мышления в индивидуальном Понимании есть различные уровни, и между ними так же могут возникать смысловые отношения. Но поскольку эта область по определению невербализуемая, то и обсуждать это бессмысленно.
Понятно, смысл есть отношение, а не понятие и не предмет, он есть указывающий на него знак, так?
Как же так? Если смысл не понятие, не предмет (не объект), то как можно на него указать? Следует говорить так: знак указует на понятие или понятие фиксируется в знаке – и такое отношение называется смысловым. То есть мы говорим о смысле этого знака, но не имманентном ему, а возникающем лишь как указание на наличие связи знака с объектом другого уровня – в нашем случае с понятием.
Операция над смыслами невозможна. Но возможна над знаками, так?
Операции над знаками идут вне смысловых отношений. Если это формальные операции. А если они не формальные (скажем, мы что-то на бумажке записываем по ходу мышления), то это не операции со знаками. Это сложный челночный разноуровневый процесс: смешанные отношения понятий и знаков (в различных сочетаниях). При каждом трансуровневом переходе фиксируется смысл. Но осознаваемый лишь думающим – для внешнего наблюдателя такие операции со знаками на бумаге бессмысленны.
Возможно ли всё это увязать в такой процесс, который моделирует мышление?
Смысл всегда локален – фиксируется в конкретных отношениях. Мышление – иерархическая (многоуровневая) система. Мышление, по сути, это процесс сшивания разноуровневых объектов (понятий), то есть каждое событие мышления есть смысловой акт. Думаю свести все это к плоской (модельной) схеме принципиально невозможно: модель по определению формальна, а мышление неформально (иррационально). Рациональными могут быть только отношения между элементами одного уровня.
Понятие не есть смысл! Смысл – это только отношение. Скажем, у вас есть понятие «добро» и есть некий «поступок» – ни первое, ни второе не является смыслом само по себе и не обладает никаким имманентным смыслом. И только когда мы соотносим понятие и поступок, они приобретают смысловую окраску: поступок приобретает смысл «добрый» при соотношении с имеющимся у вас понятием «добро» или, с обратной стороны, вы пытаетесь определить смысл понятия «добро» через указание на ряд «добрых» поступков. Существенно, что для других этот поступок может быть и злым, что подтверждает, что никакие объекты не обладают фиксированным самостоятельным смыслом. Еще раз: смысла нет ни на уровне «поступок», ни на уровне понятия «добро» – смысл существует только в их соотношении.
Следовательно:
1) Смысл не соотносится со знаком. В моей терминологии: знак приобретает смысл при соотношении его с объектом другого уровня: с системами знаков (теориями, знаками языка более высокого уровня), с понятиями.
2) Любые операция над знаками лежат вне смысла. Поскольку такие операции должны быть однозначными, они не могут зависеть от смысла, который по определению относителен. Да и просто потому, что мы можем производить операции только с одноуровневыми объектами.
Если обратиться к примеру: как не перетасовывай разные поступки, как не соотноси их между собой, как ни объединяй в группы – все это не будет наполнено смыслом, если его не привнести извне.
3) Никогда в результате формальных операций не получаются новые знаки (объекты), а следовательно, и новые смыслы. Введение нового знака (нового объекта) – это межуровневый акт (редукции или индукции). И опять же, никакого нового смысла из операций со знаками получиться не может (см. п.2).
Повторю: смыл – это не объект, мы на него не можем указать пальцем или помыслить сам по себе. Мы укажем на поступок или помыслим понятие, но ни то, ни другое не есть «смысл». Смысл есть соотношение, то есть возникает при сопоставлении разноуровневых объектов. Любые логические операции возможны лишь с объектами одного уровня. При этом не может возникнуть никакого «нового смысла», логические операции вообще идут вне смысла – можно поручить их компьютеру, он переберет все возможные комбинации, но нового знака и, тем более, смысла не родит.
Хоть убейте меня, я не могу в рамках диамата интерпретировать вашу фразу «в знаке есть значение – идеальная составляющая». Где это в знаке есть идеальная составляющая? В виде чего? Ну, или проще: вот перед вами на бумаге закорючка – в ней есть идеальная составляющая? Понятно, что вы скажете: зависит от того, зафиксировал ли социум в ней смысл. Но тогда получается, что в самой закорючке нет никакого смысла/значения. А есть они в социуме. Ведь знак до прицепления к нему значения и после – один и тот же, а значит, ваша фраза про «идеальную составляющую» просто принципиально неверна с точки зрения материализма – ничего не может прибавиться в материальном объекте (знаке) без его изменения.
Понятие есть понятие, и, как у любого объекта, у него нет имманентного ему смысла и, тем более, оно само не есть смысл (зачем тогда два разных слова?). Смысл у понятия (как и у любого объекта) появляется лишь при его соотношении с другими объектами (понятиями, суждениями и пр.).
Тут скорее следует сказать так: понятие есть фиксация устоявшегося смысла. Это легко пояснить на примере: скажем, мы используем для строительства жилища бревна, камни, солому и пр. В этой деятельности мы соотносим объекты одного уровня (бревна, камни, солому) с объектом другого уровня (жилище), и в этом отношении бревна, камни, солома приобретают смысл, которым принципиально не обладали вне этой деятельности. При фиксации этого смысла в повторяющейся деятельности он может закрепиться в виде нового понятия «строительный материал». И вот это понятие, порожденное при фиксации смысла, уже существует самостоятельно и вне конкретного соотношения объектов: бревен, камней, соломы на одном уровне и жилища на другом. В дальнейшем мы, видя, скажем, прямоугольную глыбу льда, сможем соотнести его с понятием «строительный материал» и тем самым придать этой глыбе новый смысл, которым она сама по себе не обладала.
Еще раз повторю: не смысл есть понятие, а понятие рождается как зафиксированный в устойчивых отношениях смысл. Такие устойчивые отношения могут быть и случайными – так, скажем, формировались начальные социальные понятия, – и конвенциональными, то есть возникающими в результате осознанной договоренности: к примеру, смысл жестов регулировщика.
Вы ушли от ответа на действительно сложный для объективного материалиста вопрос об относительности материального и идеального. Вроде, говорите «все относительно» – диалектика учит вас, что пары противоположных категорий делят Мир на противоположные сферы, проводя между ними вполне однозначную границу. При смене точки приложения меняется и деление мира: левое становится правым, форма – содержанием и т.д. Одним словом – диалектика, сэр. А вот как быть с идеальным и материальным? Следуя диалектике, вы должны констатировать относительность деления Мира на материальное и идеальное, а как объективный материалист – утверждать абсолютность этого деления: материя, она и в Африке материя, а идеальное, оно лишь в голове – и как ни крути, в какую точку отсчета ни помещай себя – только так и никак иначе!
Поэтому и смысл у вас только в человеческой голове. Примеры смысла веточки как строительного материала для птицы, строящей гнездо, или смысла окраски и запаха цветка для пчелы, собирающей мед, безмерно сложны для понимания объективного материалиста. С одной стороны, вроде все то же самое, что и смысл бревна при постройке дома, но отсутствие человека ставит в тупик. Смысл бревна ясно где – в голове строителя. А как быть с птицей или пчелой? У последней уж точно нет разума, а значит, нет и идеального, а нет идеального – нет смысла. Или в голове у пчелы есть идеальное? Тогда как же быть с границей, которая однозначно проходит через голову человека?
Как видите, все эти вопросы не провокация, а серьезные философские проблемы, которые заданы не с позиции какого-либо идеализма (там свои проблемы), а сформулированы непосредственно в терминах объективного материализма.
Не думаю, что имеет смысл долго рассказывать, что линия разделения объективного и субъективного не может считаться абсолютной и совпадать с границей между материальным и идеальным. Конечно, вы скажете, что они не совпадают, что есть «объективное идеальное». Но, как и в случае с разграничением смысла и значения, вы всегда вместо «объективности» смысла/значения предлагаете рассматривать объективность «носителя» (краски и бумаги). Без какой-либо перспективы решить проблему их связи. Что бы ни было написано, напечатано – идеальная составляющая этого (согласно объективному материализму) должна быть в голове, а, следовательно, нет никакого «объективного идеального», только разные формы материального. А идеальное – призрачный туман над нейронами.
При строгом мышлении в рамках объективного материализма вы должны оставить все идеальное в голове. Если же вы констатируете относительность объективного и субъективного, то должны признать и относительность материального. Но на это вы пойти не можете. Хотя почему? Почему бы не расширить свое понимание и допустить в него простую мысль «все относительно». Зачем вам из материи делать бога? Абсолютизация, конечно, сильно упрощает мышление, всегда давая прочный фундамент, но вследствие этой же фундаментальности, не дает мышлению двигаться вперед. Посудите сами, вот уже более ста лет происходит топтание на одном месте – на любой вопрос дается однозначный ответ (как и у ваших философских оппонентов).
Я не думаю, что можно выделить некий безусловно объективный смысл – смысл (знаков, понятий, если о них идет речь) всегда относителен. Не существует никакого смысла вне восприятия, вне соотношения знака (слова) с конкретным воспринимающим сознанием. Разница между вашим объективным и субъективным – лишь в степени конвенциональности (согласованности, договоренности). Когда начинается объективность? Когда я один приписал смысл объекту? Или когда мы с кем-то вдвоем договорились? Или для объективности «договорщиков» нужно больше – три, четыре, сколько? Если бы все было так просто, как вы описываете – мол, в словарях объективный смысл, а в головах субъективный, – то и споров бы никаких не было: отослал к словарю и успокоился.
Поэтому объективность всегда есть лишь согласованность нескольких субъективных взглядов: чем большее количество людей принимает именно этот смысл, тем более он объективен. Никакого другого критерия вы не придумаете.
Именно значение придает материальным знакам, символам статус идеальных. Если у каракули нет подходящего значения, то она теряет статус идеального объекта.
Тут, думаю, надо быть предельно корректным: материальный знак всегда материален, идеально лишь понятие, осмысленно связанное с ним. То есть при восприятии знака с ним самим ничего не происходит – он не изменит своей материальной сущности независимо от того, поняли его или приняли за каракулю. Событие восприятия происходит не на уровне знака. Смысл не имманентен знаку.
Когда мы прочли закон Ома, то мы запоминаем его значение (пассивно) и лишь потом, когда применяем его в процессе мышления, именно тогда и придаем ему (закону Ома) подходящий для этого случая смысл.
Тут нет такой однозначности: как можно наделить закон Ома смыслом при его восприятии, так можно и применять его, не утруждая себя его осмыслением. Смысл проявляется (или не проявляется) в любом отношении – и при восприятии (осмыслении) и при проявлении понятия вне себя (при вербализации, деятельности).
Смысл существует сам по себе объективно, в зависимости от того или иного явления (веточка на дереве, веточка в гнезде).
Повторю основной тезис: смысл проявляется лишь в отношении разноуровневых объектов. Есть объект «гнездо» и есть объект «веточка» – вне гнезда веточка не обладает смыслом «быть строительным материалом». Ну как вне языка знак «о» не обладает смыслом конкретного звука. А вот насколько смысл веточки является объективным – решайте сами. С точки зрения человека он объективен и материален (гнездо вполне объективно материальное образование), с точки зрения птицы – субъективен (оценочен) и материален, а с уровня веточки – идеален (смысл «быть строительным материалом для гнезда» запределен для «сознания» дерева, как и само гнездо для него исключительно идеально).
Я понимаю, что такие рассуждения вами не могут быть легко приняты, но попробуйте на примере гнезда провести однозначную границу между человечьим, птичьим и ботаническим идеальным. Возможно, если вы увидите, что не существует объективной границы между идеальным и материальным, то ваши отношения с такими понятиями, как субъективный и объективный, станут и проще и точнее – вы поймете и их относительность: объективное всегда можно выделить, но не абсолютно, а лишь в конкретном отношении, на конкретном уровне.
Проблема «объективности» значения/смысла (проблема конвенциональности) имеет лишь косвенное отношение к проблеме истинности. Фиксированное значение слова, символа, жеста и т.д. всегда и везде есть результат согласования, договоренности – явной или неявной. Значения большинства слов языка есть результат неявной договоренности: нам неважно, почему стол назвали «столом», это просто общая договоренность. Если вдруг мы условимся называть этот предмет другим словом (что иногда и происходит), то ничего страшного не произойдет. Многие слова языка имеют определенное значение вследствие явной договоренности – так происходит со всеми новыми словами, вводимыми в язык. Вы же не будете утверждать, что значения словам приписываются какой-то внешней объективной силой. Как договорились, так и называем. Рассмотрите диалекты, специальные профессиональные языки, жаргоны... Если мы с вами придумаем какое-то слово и станем его использовать в наших беседах, оно будет объективно, как и любые другие слова языка. Ну, правда, можно сказать, что его «объективность», конечно, будет ниже чем «объективность» слова «стол», потому что используют это слово лишь два человека, а не миллионы – разница в количестве договорившихся.
Итак, нет и не может быть вообще истинного значения/смысла – только конкретное (обговоренное, согласованное) значение в конкретных отношениях. И совершенно без разницы, записано ли это значение словами или только подразумевается. Запись – это проблема регулирования, стандартизации, а не природы, сущности: стандартизировать можно все, что угодно, как потом возможно и поменять эти стандарты. Даже устойчивые значения философских терминов.
В общем случае смысл – это не качество объекта. Хотя качество так же, как и смысл, проявляется лишь в отношении объектов. А системные качества объекта – то есть качества, которые он приобретает при включении в новую для него систему – очень близки к понятию «смысл». Например, объекты, задействованные в социальной деятельности – заостренный камень, золото и др. – приобретают качества принципиально несвойственные им как природным предметам. И эти качества – оружие, эквивалент обмена товарами – вполне можно связать с понятием «смысл», то есть говорить о смысле камня при охоте, смысле золота в товарообмене.
Основное отличие системных качеств от, скажем так, естественных качеств [Не стоит путать локковские первичные и вторичные качества с обсуждаемыми здесь естественными и системными качествами – первая пара относится к уровню восприятия субъекта, вторая – к отношению объектов между собой.] заключается в том, что они проявляются исключительно в межуровневых отношениях, при включении объекта нижнего уровня в систему отношений высшего: птица вплетает веточку в гнездо, тем самым наделяя ее неким новым смыслом, надботаническим качеством. Поэтому смысл не имманентен объекту, случаен, удерживается в связке с объектом только в конкретных отношениях.
Смысл как уровневое качество может быть в той или иной степени фиксированным в зависимости от степени конвенциональности, договоренности о его фиксации. Так мы явно или неявно уславливаемся о смысле слов, жестов и т.д., то есть о социальных качествах этих объектов.
Тогда о смысле суждения следует говорить как о его качестве при включении его в систему высшего относительно его уровня. Это может быть теория: смысл суждения в этой теории. В зависимости от степени формальности (рациональности) этой теории смысл суждения может быть в той или иной степени фиксированным. Это может быть система индивидуального Понимания (мировоззрения) – тогда смысл суждения может быть фиксирован только в среде людей со схожей понятийной системой (близкими мировоззрениями).
А не является ли смысл категорией коммуникации?
Принципиально – нет! Мы соотносим одни понятия с другими у себя в голове, то есть фиксируем их смыслы. Мы пишем текст, соотнося суждения и понятия, пытаясь привести их в максимальное соответствие, то есть опять фиксируем смыслы понятий относительно системы какого-либо языка, чаще всего и не задумываясь о читателях, о какой-либо коммуникации. Следовательно, проблема смысла вполне автономна.
А вот обсуждение коммуникации без привлечения категории «смысл» невозможно. Проблему коммуникации можно сформулировать как проблему соотнесения понятий в разных головах. Сделать это непосредственно – на уровне самих понятий – невозможно. Вот тут и всплывает «смысл», как нечто фиксирующее отношение разноуровневых объектов. Коммуникация реализуется через последовательность смысловых трансуровневых трансляций: понятие – суждение – понятие’ – и т.д. Тире тут обозначают либо фиксацию смысла (переход от понятия к суждению), либо осмысление (от суждения к понятию в другой голове).
Наверное, смысл и понятие, соотносятся как сущность и объект
Я бы посчитал такое решение неудовлетворительным. Смысл, в отличие от сущности, релятивен, он не имманентен объекту – он не есть нечто, внутренне присущее объекту. Мы обычно вопрошаем: в каком смысле мы оперируем объектом (знаком, словом, понятием)? При этом можем вполне произвольно менять смысл: использовать один и тот же знак, слово, понятие в разных смыслах. И множественность смыслов отражает не множественность сущностей объекта, а неконечность возможных вариантов отношения объекта с другими объектами. Тут существенно то, что, говоря о смысле, надо подразумевать все возможные случаи его приложения, не только смысл понятия, но и смысл суждения, смысл знака, смысл предмета, действия и т.д.
Проблема «сохранения смысла понятия неизменным в мозгу» вторична, то есть это не проблема фиксации смысла объекта как такового (смысла как сущности), а лишь проблема корректности логических операций внутри одной системы. Вполне допустимо при обсуждении некоторой темы держать в голове один смысл понятия, а в других обстоятельствах использовать другой смысл и т.д. Именно убежденность в том, что смысл это сущность, а не отношение, является препятствием к продуктивной дискуссии, причиной бесконечных терминологических препинаний – каждый уверен, что используемый им смысл термина является сущностью этого термина, а не одним из множества вариантов его отношения к логическим структурам, понятиям.
Действительно, оперировать всем совокупным смыслом данного понятия одновременно мы не в состоянии, в каждой конкретной операции с понятием мы используем только одну или очень ограниченное число составляющих смысла
Мне кажется, что такие обороты как «совокупный смысл», «составляющие смысла» некорректны: получается, что у объекта есть некий единый смысл, который можно разложить на подсмыслы. Смысл объекта в некотором отношении – это полный смысл этого объекта в этом конкретном отношении. Он никак не связан с другими смыслами этого объекта. Наиболее наглядно это видно из оперирования смыслом знаков. Нельзя же говорить о некотором «совокупном смысле» знака – смысл всегда единичен, к примеру, смысл знака в конкретной формуле конкретной теории, и он независим от множества других смыслов этого знака в других формальных системах.
А в некоторых случаях мы вообще оперируем со знаком, обозначением данного понятия.
И это опять же не проблема смысла как такового, а проблема области оперирования: можно оперировать понятиями, можно оперировать знаками, можно оперировать предметами – на каждом уровне свои смыслы (смысл понятия, смысл знака, смысл предмета в конкретной деятельности). Существует отдельная проблема фиксации смысла как межуровневого отношения: знак – понятие (как осмысления знака), понятие – знак (как фиксация смысла понятия в знаке).
Любое оперирование с понятием опирается на задействование некоторой локализованной совокупности процедур.
На мой взгляд, любое оперирование с объектами на уровне однозначных процедур идет без задействования смысла, то есть бессмысленно. В этом и заключается сущность логики – рациональных однозначных процедур: они не могут быть релятивны, то есть не могут зависеть от смысла объектов. Смысл присутствует лишь до процедур – как фиксация его однозначности, и после – как осмысление результатов. Внутри процедур объекты не вступают в смысловые отношения. Это следует из самого определения понятия «процедура» как нечто независимого от того, кто ее производит и над чем она производится.
Понять смысл текста (и вообще чего угодно) – значит установить соотношение между текстом (объектом) и понятием. Поскольку понятие (нечто в голове) может быть разного уровня – от простых имен множеств до невербализируемых понятийных комплексов, – то и смысл может быть любого уровня – от отнесения текста (объекта) к некому множеству (на уровне рассудка) до соотнесения с мировоззрением (на уровне разума и выше). Ну, типа «понял, это женский роман» или «понял диалектический метод Гегеля». Тут не рассматривается вариант расширения индивидуального Понимания – только установление соответствия между объектами и имеющимися понятиями. То есть «понял» не значит ничего более, чем установил связь.
И это касается не только текста, а всего чего угодно: ситуации, события и пр. Понять смысл ситуации – значит соотнести ее с имеющимся набором понятий-ситуаций. Адекватность поведения в ситуации или понимание текста зависит от того, нашлись ли в голове у человека соответствующие по уровню понятия. Понимать легко, мало кто способен на непонимание – большинство просто подгоняют объект под имеющийся набор понятий, и лишь единицы осознают ограниченность этого набора.
Есть смысл знака языка. Есть смысл понятия. Мне кажется, смысл вообще третичен (даже не вторичен). Понятие имеется у меня до высказывания. Но не смысл. Смысл появляется только во время высказывания. Смысл – это связка: в каком смысле я использую это слово, в каком смысле я трактую это понятие. Смысл не тождественен ни знаку, ни понятию, он возникает при их соотношении.
Наверное, понятие смысла шире понятия «понятие»? Я хочу передать смысл ситуации, например, анекдота. Мне приходится пользоваться для этого языком. У нас нет смысла выражать понятия ради понятий. Сами понятия – тоже «инструмент», и в этом плане вторичны. Когда-то у нас еще не было понятий, но уже были смыслы, когда мы выражали их звуками «уа-уа».
Конечно, можно свести проблему соотношения понятия и смысла к терминологической. Но есть же язык, с заложенным в нем смыслом слова «смысл», с традиционным его использованием. Вот, к примеру, мы произносим «я хочу передать смысл ситуации» – что тут первично? Ситуация или смысл? У этой ситуации может быть столько смыслов, сколько людей будут ее пересказывать. И нет никакого однозначного исходного смысла, имманентного самой ситуации.
Или далее: «у нас нет смысла выражать понятия ради понятий». Что тут опять первично? Понятия или смысл? У нас есть (уже есть, еще до смысла) понятие, и лишь потом может или не может появиться смысл его выражать. И опять же не один смысл. В разговоре с вами у меня один смысл, при написании книги – другой. Да и само понятие в зависимости от ситуации я буду трактовать в разных смыслах. И заметьте, это не какие-то исходные, стационарные, априорные смыслы, а конкретные смыслы, в конкретно возникшей ситуации. Если я попадаю в некоторую ситуацию впервые, я могу трактовать понятие в совершенно неожиданном для себя смысле. Где уж тут первичность смысла?
И дальше: «когда-то у нас еще не было понятий, но уже были смыслы, когда мы выражали их звуками “уа-уа”». Вы считаете, что смыслы, выражаемые звуками «уа-уа» были у нас? Они были у наших родителей, которые могли придавать этим «уа-уа» совершенно разные смыслы: он любит маму, нет, это он любит папу. А у самого ребенка могло не быть никакого смысла. Либо было нечто первичное – пусть не понятие, а лишь физическое отправление в пеленки, – смысл чего и выразился в этом «уа-уа».
Как видите, язык (использование слова) говорит нам, что смысл никогда не первичен и, более того, относителен.
Смысл появляется во время высказывания только у тех, кто сперва говорит, а потом думает.
А вы обратитесь к моменту вот этого думанья, которое у вас предшествует говорению. Что вы держите в голове: понятие или его смыслы? Ясно, что и то и другое. У вас есть понятие «диалектика» и множество смыслов (трактовок) этого понятия, своих и чужих. Но самому по себе понятию, взятому непосредственно, исходно не нужен смысл. Понятие цельно и самодостаточно. Его смысл всплывает только при соприкосновении с чем-то другим. Смысл выходит на сцену только тогда, когда мы начинаем думать о том, как бы это понятие выразить, передать, облечь в слова.
Просто переберите все стандартные смыслы использования слова «смысл». «В каком это смысле?» – утверждение о возможности нескольких смыслов слова или понятия. «Я не понимаю смысла этого слова» – у слова может быть несколько смыслов, а значит, оно может быть сопоставлено с несколькими понятиями и т.д.
Попробуйте пояснить, что такое «первичный» смысл. И что бы вы ни сказали, я тут же спрошу: а о смысле чего вы говорите? То есть в понятие «смысл» изначально заложены относительность и непервичность – всегда есть предшествующее «нечто», чего это смысл. Да еще есть относительно чего этот смысл: смысл «нечто» никогда не бывает сам по себе, а лишь относительно чего. Вы просто произнесите несколько фраз со словом «смысл» без указания на предмет – и поймете, насколько это бессмысленно: «у меня есть смысл» (не смысл жизни, не смысл деятельности, а просто смысл), «глубокий смысл». У вас тут же спросят «а чего смысл-то?».
В общем случае, новый смысл порождается при устойчивом соотношении объектов и фиксации этого отношения в виде нового понятия. Далее, при соотнесении этого нового понятия с любыми объектами в них выявляется новый смысл (см. пример со стройматериалами, в частности, со льдом).
Для формирования устойчивого смысла необходимо множество разнообразных исходных понятий. Если в отношениях между разными понятиями, между понятиями и словами, между событиями и действиями мы фиксируем повторяющийся смысл, скажем, характеристика поступков «добрые», то этот устойчивый смысл уже становится объектом, отделимым от отношений. И тогда он превращается в самостоятельное понятие «добро» – объект, мыслимый самостоятельно, вне отношений.
Здесь важно сделать акцент на «разные»: чтобы отношение не выглядело как привычное, единичное, чтобы оторваться от объектов отношения, смысл должен выявляться в разных ситуациях. Как скажем, если бы теплота была только от солнца, то мы называли бы ее просто «солнцем», не вводя нового понятия. А когда подобное отношение, подобный смысл получаем и от костра, и от вулкана, и от мамы, то мы выделяем это отношение в новое понятие «теплота».
Можно сказать, что формируется метапонятие относительно тех объектов (понятий), на уровне которых оно изначально выступало лишь как смысл, то есть как связь, отношение.
Поясните мне логическую связь между моим тезисом «предметом философского познание является мышление философа» и вашим утверждением «это исключает коммуникацию». Давайте обратимся к аналогии с поэзией. Вы же не станете отрицать, что предметом поэтического познания являются именно индивидуальные эмоции поэта? И что? Следуя вашей логике, мы должны заключить, что это почему-то исключает возможность коммуникации поэта с читателями и другими поэтами? Что бы ни исследовал человек – блоху, атом, свое мышление или свои эмоции – это подразумевает, с одной стороны, интерес к тому, как это делают другие и, с другой – желание и необходимость поделиться результатами этого исследования (конечно, есть и исключения, есть затворники, но это не имеет отношения к проблеме связи любого познания с коммуникацией).
(1) Никак – по сути, в этом нет необходимости. Достаточно читать, что написали другие, и писать свое. Все остальное – суета.
(2) Вступать в полемику, но не для переубеждения, а для выявления слабых сторон в своей аргументации, разрывов в логике – по сути, опять же для генерации своего текста. Суета, но оно того стоит.
(3) Пытаться принять иные аксиоматики и работать в них – лучший способ расширения/возрастания/углубления своего индивидуального Понимания. А вот это уже не суета, а метод.
Это вопрос не философский, а прагматичный, даже бытовой: дать определение, значит указать, чем один объект отличается от другого – так, чтобы их можно было различить и не просто абстрактно, вообще, а в конкретной деятельности или, если речь идет о науке или философии, то в конкретной теории. И уж точно «дать определение нечто» не есть попытка полного, исчерпывающего описания этого нечто. То есть не надо путать определение с энциклопедической статьей.
Наверное, именно понимание «определения» как полного описания предмета не дает людям спокойно жить. При виде любого определения они вскрикивают: а там не отражено еще и это, и вот это, и еще вот это... Неужели они серьезно думают, что это в принципе возможно – в нескольких словах, предложениях зафиксировать содержание целой сферы социумной деятельности? Именно поэтому обычно я стараюсь не употреблять термин «определение» – просто пишу «использую термин в таком-то смысле».
Так, обсуждая проблему определения философии, я всего лишь пытался зафиксировать рациональную (однозначную для всех) разницу между такими способами познания, как философия, наука, религия, искусство, мистика. То есть не втиснуть в несколько слов всю сущность, все содержание философии, а только указать признаки ее отличия от перечисленных форм познания (столь же необъятных по содержанию).
До какого-либо обсуждения, что такое определение, я бы крупными буквами на всех философских (и не только) заборах написал: «Не бывает правильных определений!».
Определение – это прежде всего и только проведение границы, ограничивание смысла использования того или иного термина в конкретной логической системе. Ну, типа как в математике: эту величину будем записывать как Х, а вот эту как Y, чтобы дальше все знали, что как обозначается.
Не бывает определений просто так, вообще. Это значит, что ни в коем случае не надо путать определение с энциклопедической или словарной статьей. Это совершенно разные понятия, из разных областей. Энциклопедическая статья должна, просто обязана отразить все разнообразие смыслов термина, все варианты его использования. Однако, к сожалению, большинство трактуют понятие «определение» именно как «энциклопедическая статья», то есть думают, что определение может быть верным, полным, исчерпывающим, самодостаточным и пр. А определение, повторю, является лишь фиксацией значения определяемого. Просто даже по смыслу самого слово «определение» – делание чего-то определенным, фиксированным, ограниченным, отличенным от другого.
Кроме упомянутых двух вариантов использования термина «определение» (фиксация значения, энциклопедическое исчерпывающее описание), встречается еще один, образный, метафорический: «жизнь – это любовь», «дети – цветы жизни», «философия – внутреннее созерцание Блага», «философия – это философ» и т.п. То, что такие определения-метафоры существуют и что порой их изрекают философы, вполне естественно – всем хочется говорить красиво и образно, хочется поэтически зафиксировать свой эмоциональный всплеск. Но ведь понятно, что место подобным «определениям» в эпиграфах, в сборниках изречений великих людей, в девичьих тетрадках, они неуместны при обсуждении проблемы «что есть философия».
Зачастую путают определение термина, понимаемое как (1) исчерпывающее описание, и (2) определение – как ограниченное (по смыслу) использование, то есть (1) словарную или энциклопедическую статью с фразой (2) «я применяю этот термин в таком-то конкретном смысле". Описываемый вами стопор в разговоре чаще всего связан именно с непониманием этой границы, с непониманием, что у термина может и должно быть множество смыслов (в разных областях, на разных уровнях рассмотрения), с непониманием того, что в конкретной дискуссии (как и в конкретном тексте) возможно только «определение» как фиксация одного из них, а не как описание всех возможных вариантов. Поэтому существует корректный выход из тупика, связанного с вопрошанием об определении: ответ по форме «я (конкретно я) в данном (именно в данном) разговоре/тексте использую такой-то термин в таком-то смысле, в таких-то границах». Такой ход призывает собеседников обозначить и их «смыслы». После чего (если все проходит честно) в большинстве случаев выявляется отсутствие предмета разногласия: становится понятно, что спор терминологический – его участники одним словом обозначали разные понятия.
Сможете написать текст в моей терминологии и на уровне моих «феноменов бытия"?
Вряд ли. Я придерживаюсь мнения Р. Барта о тождестве человека и текста. Так что ваше требование означает для меня: «Сможете ли стать мной?». Чудно как-то. Не смогу.
Мне кажется, что Барт сильно обделил человека, отождествив его с текстом. Этот тезис еще можно принять при обсуждении художественной литературы, но никак не философской – по крайней мере при абстрагировании от ее эстетической составляющей (которая, безусловно, присутствует в произведениях великих философов).
Текст – это соединение идеи (мысли, понимания) с логической структурой, с методологией построения. И что из этого можно принять за незыблемую константу?
Логическую структуру? Грош цена тому философу, который не может построить свой текст, опираясь на различные схемы рассуждений, используя различные формы представления мысли. Хотя, конечно, традиционно философы придерживаются лишь одной, привычной для них формы построения текста, но делать из этого вывод, что это связано с принципиальной ограниченностью человека, думаю, не стоит.
А может ли философ иметь несколько идей, несколько концепций? Хотя, точнее будет спросить: а может ли человек понять (иметь в своем понимании) не только то, что излагает, но другие философские подходы, в том числе противоположные? Следует ли трактовать положение о тождестве человека и текста как неспособность философа понять что-то вне излагаемой им точки зрения? Речь идет не о согласии, а именно о понимании.
Текст – это лишь форма фиксации, отображения индивидуального Понимания. Да, большинство людей отождествляют свое видение (понимание) Мира с самим Миром, и для них кажется естественным и следующий шаг отождествления: текст = Я (мое Понимание) = Мир. Но это же не повод делать обобщающее заключение, а тем более переносить его на людей, мышление которых явно шире обыденных рамок.
Итак, если человек, философ может удержать в голове понимание несколько философских концепций, то что ему мешает зафиксировать их в тексте?
Судя по вашему замечанию, смысл которого сводится к «я ничего не понял», вы принципиально не можете оторваться от своего клише. Зачем тогда вообще было что-то писать? Как вы могли разглядеть изложенные концепты и выводы, если застопорились на уровне спора о терминах? Как можно понять доказательство теоремы, если вы, читая это доказательство, вместо одной переменной всегда мыслите другую, а еще несколько просто игнорируете, поскольку в вашем алфавите нет таких букв. Вы получили, лишь то, что смогли получить – полную бессмыслицу.
Я заявляю это с полной уверенностью, поскольку вы ни слова не смогли сказать на языке и на уровне, предложенных в тексте. И даже не смогли отстоять собственные тезисы, приведенные в исходном анализе, которые я просил подтвердить цитатами. Получилась типичная поверхностная отписка. Да еще с великим, непонятно на чем основанном, апломбом.
Суть же этих неизбежных противоречий (если контрастнее это показывать) в том, что, пытаясь рассмотреть принципиально иррациональные феномены (новации), пользуют банально рациональный инструментарий, пытаясь этими принципиально негодными «топорами» овладеть совершенно недоступной им ипостасью – творчеством, являющимся исключительно иррациональной «вещью».
Ваша позиция известна и предельно проста. Но в своей простоте предельно непродуктивна. Встав на нее, возможно генерировать только отрицательные суждения. Вы ведь понимаете, что любое логически положительное построение ограниченно и неизбежно приводит в тупик. И стоя в сторонке, вы лишь посмеиваетесь и подтруниваете над теми, кто раз за разом упирается в стену: я же говорил, что не получится, что это неверный путь/взгляд и т.д. А какой верный? Верный – никуда не ходить/не глядеть. Я преклоняюсь перед такой позицией – но только если она честна. А честность эта должна заключаться в одном – в молчании: если уж стоишь, никуда не идешь, то и молчи. И даже глаза закрой. А вы все пишете-пишете-пишете... О чем? О том, что писать ничего не надо. Выстраиваете длинные логически витиеватые конструкции для объяснения того, что строить всякие логические конструкции дело гиблое.
Скучно. А самое главное – бесперспективно. Да, я понимаю, что вам никакая перспектива и не нужна. Но тогда опять возвращаемся к теме молчания и честности.
А если по сути: я прекрасно понимаю, что любые логические конструкции лишь наши конструкции, что они ничуть не могут исчерпать всю иррациональную полноту Мира, но в отличие от вас, еще понимаю, что они один из способов продвижения Понимания (есть и другие, без текста – в молчании). Эти конструкции из текста надо строить и потом отрицать, опять строить и опять отказываться от них. Шаг за шагом. А вы лишь отрицаете... стоите на месте и отрицаете, стоите на месте и не молчите, стоите на месте и окрикиваете проходящих мимо: мол, не туда идете. В какую сторону бы они ни шли. И вы безусловно правы – все идут не туда. Но, когда стоишь на месте, честнее все-таки молчать.
Я предпочитаю все «отраслевые» философские теории называть философиями, все религии – религиями. Независимо от того, нравятся они мне или не нравятся. Вы их называете «философийками». Ваше право.
Я отдаю себе отчет: что бы я ни писал, чтобы ни нафилософствовал – получится еще одна философийка, еще одна ограниченная рамками языка и исходными понятиями теория («теорийка»). Не хуже, но и принципиально не лучше существующих. Но получится!
Вы же загоняете себя в неформальную область (неважно, как вы ее называете – «единой философией», мудростью), где будете год за годом твердить одну мантру «все едино». И больше ничего. В голове у вас безусловно есть Большая и Светлая Истина, всеобъемлющая Философия и Единый Бог. Но там они и останутся. И это не плохо. Не каждому дано что-то большое иметь в своей голове. Но вот написать вы ничего не сможете.
Философийки являются философийками не по причине скудности Понимания их авторов, а по причине ограниченности языка, ограниченности самой формы теоретического мышления. И если вы что-нибудь напишете, то это, безусловно, будет лишь философийка – как у Плотина, как у Гегеля и пр.
Молчание – признак мудрости. Вот мы с вами не молчим – изливаем потоки текста. А все по причине отсутствия мудрости. Не хватает мудрости, чтобы просто тихо улыбнуться.
Все хорошо в вашей позиции, кроме одного – самого важного. Да, философия, поэзия, музыка не в тексте и не в звуках. Вполне возможно, в вас есть величайшая мудрость, бесконечная поэзия, возвышенная музыка. Возможно. Но вы не философ, не поэт, не композитор. Пока. А станете таковыми только тогда, когда в библиотеке на полке рядом с томиками Платона и Пушкина будут стоять томики ваших сочинений или когда ваши симфонии будут исполнять в лучших концертных залах мира. А пока – только пафос и гордыня.
Мудрец, понимая, что слова лишь шелуха, – молчит. А вы все пишете и пишете о Большом и Светлом. А надо бы молча делать... музыку – нотка к нотке, поэзию – слово к слову, философию – мысль к мысли.
Тезис, что настоящая Философия, Музыка, Поэзия лежат вне человека, стар и банален. Как-то уже и неприлично его повторять. У человека два выбора. Творить вне себя (тексты, ноты) и становиться философом или поэтом, понимая ограниченность этого пути. Или творить себя, но тогда уж тихо выбрать Путь и молча уйти.
Я хотел бы ошибиться, но ваша позиция очень опасна: она похожа на оправдывание своей неспособности творить. Мол, в душе у меня все такое великое, вот только не буду я это Большое опускать до уровня банальных слов и звуков.
Да, выбора два: писать или молчать. Посередине бесплодная суета.
Вот мы и колдыбаемся на пограничье.
Проблема не в том, что вы говорите, а в том, что вы говорите (не молчите). Вы стремитесь логически убедить меня словами, что вы вне игры (словесной), вне концептов (логических). Вы что-то утверждаете, что-то отрицаете – а это и есть точка зрения, система координат. Она не хуже и не лучше сотен других. Просто как-то нелепо не признавать, что, когда человек открывает рот, логически строит свою речь, что-то обосновывая и что-то отрицая, он неизбежно опускает себя до «отраслевого» уровня: мгновенно «появляется [учреждается, принимается] некая «точка» (зрения, «привязки» и т.п.)». Так устроен язык, тем более философский.
Когда я говорю «философия есть текст» – это мой концепт, моя ограниченная точка зрения. Когда вы возражаете мне «нет, не текст» – это ваша привязка, ваше ограничение. И ваше словоохотливое отрицание наличия у вас системы координат и есть ваш концепт, ваш конструкт, ваше позиционирование, ваша теория, ваша игра. Мы словами обозначаем свое место.
Нестыковка в наших подходах к анализу чего-либо, прежде всего, выявляется на уровне интеграции-дифференциации: вы ищете общее, я ищу различия, вы пытаетесь стирать границы, я – проводить. Согласитесь, ведь познание это прежде всего различение, а уж потом интеграция: было бы что приводить к всеединству. Сказать, что все едино, дело немудреное, а вот провести границу, да еще корректно зафиксировать ее в словах (да еще самому, а не цитатой) – это гораздо сложнее.
Так, скажем, бессодержательно утверждение, что под определение мебели подходит и стул и табурет. По сути, это, безусловно, верно. И что, будем их просто называть их мебелью? Но ведь меня (да и, наверное, многих) больше интересует не это банальное подведение од общее понятие, а выяснение того, чем стул и табурет отличаются от мебели вообще, да еще хорошо бы и друг от друга.
Тут у вас проблема с пониманием уровня анализа, уровня логики, уровня терминологии. Когда я показываю пальцем на человека и говорю «это человек», вы, следуя свой одноуровневой логике, должны воскликнуть «постойте, это не человек – это женщина!» А когда я скажу «ну да, женщина», вы в ответ будете возражать «нет-нет, постойте, какая же это женщина? Это девочка... И далее будете требовать уточнений: школьница, первоклассница?.. Но разве эти уровни различения нам интересны?
В философии принято все, что дано субъекту в различение, все, на что он может указать пальцем, называть «объектами», то есть тем, что противостоит субъекту. Это и объект «стол», и объект «мебель», и объект «цена гарнитура», и объект «радость покупателя». Ведь я эту радость отличаю от объекта «мечта покупателя о гарнитуре», и эта радость является объектом моего внимания. Для многих философских рассуждений вполне достаточно такого разделения мира на субъект и объекты. Как, скажем, для некоторых исследований по общей анатомии человека нет необходимости уточнять, мужской это орган или женский, хотя для других – просто необходимо. Аналогично и в философии: для некоторых проблем требуется деление объектов на идеальные и материальные, для других – лишь на пространственные и непространственные.
Ведь, изучая в школе кинематику-динамику, вы же могли абстрагироваться от «тела», вам же было все понятно и на уровне бестелесной точки и приложенного к ней вектора? Так почему от философии вы требуете, чтобы она всегда и непременно обсуждала проблему «тела»? Нет, конечно, на каком-то уровне анализа для философии могут быть важны и различия пола, но нельзя же каждый раз, когда упоминается термин «человек», требовать прояснения его возраста, политических взглядов, сексуальной ориентации и пр. Надо уметь абстрагироваться от несущественных (для конкретного обсуждения) деталей. Это основной методологический принцип науки и уж точно философии.
Я никогда не пишу больше, чем надо, и если не использую термин, значит он мне не нужен. Если я говорю кристалл, не уточняя, это поваренная соль или алмаз, значит это не важно. Если пишу просто «пространственный объект», значит для понимания того, о чем идет речь, нет необходимости уточнять его форму, размер, цвет, запах и пр.
Смысл рождается в переходах между понятиями, а не в терминах. Хотя, конечно, важно получше подобрать слово: чтобы и по значению подходило, и лишний смысл за собой не тянуло.
Человек действует по стандартной схеме: что-то видит-чувствует – у него формируется устойчивое понимание (паттерн, как сейчас любят говорить) – он не успокаивается, пока не придумает название этому пониманию – подобрав слово, он дико радуется, что оно хорошо объясняет (ему) его видение. Раньше он просто вздыхал, а теперь называет: «это есть проявления того-то». Но это лишь называние, обзывание. К познанию это имеет лишь косвенное отношение. Скорее даже отрицательное отношение: полнота невербализованного понимания подменяется конечным словом. Человеку кажется, что это объяснение, а на самом деле – лишь ярлык. Если он этого не осознает, то сетует: почему же другие его не понимают? А что понимать? Что что-то внутри себя он называет каким-то словом? Ну что же в этом особенного – пускай себе называет... Что здесь понимать-то?
И еще. Вы не задумывались, что если существуют разные слова, то это ведь что-то значит: что возможно в мире есть нечто разное – смыслы, понятия, для различения которых и придумали разные слова. Изменение, движение, поток, процесс... Найдите и опишите разницу, обозначьте границы между ними. И смысл возникнет именно на этих границах. Смысл не в самих словах, а в переходе между ними. Сам переход есть некое понятие, объединяющее и разграничивающее слова.
Итак, мы подошли к выводу. Тем опытом, которым проверяется теория в философии, есть сама эта теория – замкнутая, самодостаточная логическая система. Система переходов от понятия к понятию. Система, в которой у каждого понятия есть свои место, смысл, значение. Но не место на полке, в порядковом списке, в таблице, а место в потоке переходов. Только так формальная система может породить процессы, а процессы – систему понимания и идеальную систему творчества.
А вы все о словах да о словах – чье красивше и лучше подходят в качестве ярлычка.
Поводом к обмену репликами послужил довольно объёмный текст, в котором показывалось, что деление на своих и чужих («противная сторона») в науке возможно провести по критерию «неверия в мир».
И антикладизм, и «недоверие к технике», и много чего еще – это все разные проявления чего-то одного. Я бы назвал это свойство ума так: неверие в мир.
Тут наблюдается тавтология: вы изначально делите людей на два подмножества по мировоззренческим критериям (по сути, по жизни в разных мирах), а потом объявляете критерий демаркации: «они не верят в мой мир». Но ведь этот критерий и не означает ничего иного, чем наличие разных мировоззрений, то есть он является лишь другим обозначением исходного принципа разделения. Тонкость здесь только в отсутствии или наличии уточнения «мой» (относительно мира). Для корректности следовало бы дописать: каждый верит в свой мир. Вот и вся проблема.
У меня такой тавтологии вовсе не было.
Ну, тавтологию можно списать не на логику (логическую ошибку), а на суть понятия «вера». Вы, я, «противная сторона», все люди в качестве обоснования веры могут привести только веру: я верю, потому что верю! На то она и вера, чтобы быть тавтологичной. Если есть другие основания веры (кроме веры), то вера автоматически превращается в уверенность, обоснованность, в знание.
...Я не уравнивал «мир» и «мировоззрение», а говорил про обычный, общий для всех физический мир. Тот, по поводу огромного большинства элементарных свойств которого (вода жидкая, солнце горячее) у меня нет никаких разногласий ни с «неверующими в мир», ни с кем-либо еще.
Конечно, если рассуждать на этом уровне, на уровне физического мира, то мир ваш и их – един, и вера одна (скажем в то, что вода жидкая). Поэтому разногласия начинаются чуть выше, не на уровне чувственной реальности физического мира, а на уровне обоснования довольно сложных, эволюционно возникших объектов. А это уже мировоззрение – его научная часть, научная картина мира. И она у многих разная. И именно научно разная (оставим за скобками философию, этику, религию и т.д.) – разные ученые при описании сложных объектов (а не воды и пр.) основываются на разных научных мировоззрениях, разных научных картинах мира.
А приняв во внимание, как круто менялась научная картина мира за последние полтора столетия, можно задать вопрос: а возможны ли такие изменения еще? Классическим физикам и в кошмарном сне не могло привидеться, что нечто может быть и тут, и там одновременно, быть и волной, и частицей. Или мы опять как в конце XIX века будем закатывать глаза и утверждать, что на ясном небе науки осталось лишь несколько облачков. Я, например, вполне могу допустить, что современные представления об эволюции могут в корне измениться (в плане научного обоснования механизмов). Так что даже «общий для всех физический мир» предполагает разные его видения, основанные на разных мировоззрениях.
Разумеется, я осознаю, что фраза «неверие в мир» применительно к этому физическому миру звучит странновато – но именно этим она мне и нравится. И, мне кажется, я очень подробно объяснил, сокращением какой более понятной, но и более длинной фразы она является («неверие в способность простых элементов и законов самопроизвольно порождать более сложные и, в конечном итоге, такие, которые на человека-наблюдателя производят впечатление разумных и/или осмысленных»). А «вера» здесь понадобилась потому, что эта убежденность «неверующих» работает именно как вера – никакие контрпримеры ее пошатнуть не в состоянии.
В вашем научном мировоззрении вы верите «в способность простых элементов и законов самопроизвольно порождать более сложные». А рядом существуют другие научные мировоззрения, которые не верят в такую «способность». Вы можете утверждать, что они ненаучны, но опять же вспомните судьбу классической физики и воздержитесь от абсолютизаций. Тем более что ваша вера в эту способность к самопроизвольному порождению (как и обратная вера) – всего лишь вера, основанная на чем угодно, но только не на научных фактах. Просто вера. Которая, безусловно, нужна и присутствует в любом исследовании, без которой наука невозможна. И в данном конкретном случае – с «самопроизвольностью» – на имеющемся уровне развития познания все (и вы, и ваша «противная сторона») находятся лишь на уровне веры.
Мне просто не нужно априорно постулировать возможность или невозможность самоорганизации «вообще».
Тут вы лукавите. Любое научное исследование, любая научная программа исходит из однозначно выделяемых или неосознанных априорных посылок, из веры. Как, скажем, в классической физике даже озвучивать не надо было такую банальную вещь, как то, что нечто не может быть и волной, и частицей. Мы часто видим априорные постулаты «противной стороны», при этом не осознаем свои, которые столь же неизбежны и, естественно, противоположны. Их приходится явно формулировать лишь после того, как наука делает революционный шаг. Так, только после ОТО Эйнштейна пришлось констатировать, что в основе классической физики лежит линейное евклидово пространство, то есть лишь тогда, когда появилась другая физическая картина мира, исходящая из аксиоматического предположения о нелинейности пространства.
Во многом, мне кажется, жесткость противостояния вашего мировоззрения и мировоззрения «противной стороны» связано не с верой или не верой в возможность самопроизвольного порождения сложности, а с тем, что практически в 99% процентах случаев «противная сторона» прибегает к ненаучным обоснованиям. И тут мне ваш пафос понятен. Но что-то мне подсказывает, что в данном вопросе на сугубо научном уровне не все так однозначно – не сводится к одному решению.
Похоже, ваша вера заключается в том, что у всех и всегда – веры, и все разные. «Верую в единосущную двоицу Волны и Частицы», да? Это как религиозные проповедники любят повторять, что даже атеизм – это тоже такая вера, только неправильная.
Довольно часто приходится сталкиваться с таким упрощением проблемы, выводящим ее за границы научного обсуждения. Я очень упорно акцентировал ваше внимание на том, что ограничиваю обсуждение лишь рамками науки, научного мировоззрения, ну, в крайнем случае, эпистемологии. А вы свели проблему к бытовому «верю/не верю».
Проблема волны/частицы была приведена не для обсуждения веры в этот формальный конструкт, а для демонстрации того, что в классической механике в качестве априорных ее оснований безусловно принималось, что волна и частица суть два несовместимых физических объекта, два несовместимых формальных описания. Волна/частица – действительно формализм, каковым является и вся наука. И именно потому, что наука формальна, каждой теории предшествует аксиоматические (принимаемые на веру) основания: фиксируемые постулаты и нефиксируемые мировоззренческие представления. И эти основания периодически меняются.
Жаль, что вы в серьезной научной, математической, эпистемологической проблеме обоснования аксиоматических основ научного знания (то есть проблемы, как вообще возможно научное познание на основе произвольно принятых оснований), а также в проблемах множественности научных описаний, соотношения теорий (которые обсуждаются уже очень давно на всех перечисленных уровнях) увидели лишь вопрос «веры в веру».
Я несколько раз с разными людьми пытался вести беседу на тему «есть ли предел научного познания?». Итог нулевой. Ведь, по сути, вера во всесильность науки ничем не отличается от веры во всесильность Всевышнего. То есть мы имеем дело с феноменом постановки нечто (науки или Бога) выше Мира.
Ведь вы прекрасно понимаете, что как невозможно доказать бытие Божие, так невозможно и логически доказать всесилие науки – в то и другое можно только верить. И вы верите. Самозабвенно. И это не плохо.
Философия должна опираться на достигнутый уровень научного описания мира (я последовательный материалист и позитивист и слово «должен» употребляю в полемическом смысле)...
Ох-ох-ох... Все бы хорошо с «достигнутым уровнем», если бы не... Во-первых, кроме науки, не было бы других способов, форм познания Мира, то есть Мир был бы однозначно рационален. Но тогда ведь и философия не потребовалась бы вообще! Во-вторых, а кто гарантировал, что все современные достижения науки безусловно достоверны? На что философия должна опираться: на формулы или на их интерпретацию? Скажем, формулы теории относительности и квантовой механики работают – с их помощью рассчитывают действующие приборы, устройства. Но ведь философия не может опереться на формулы. Вы предлагаете опереться на интерпретации? Но они сами уже есть метафизика.
Да, не так все просто. Конечно, строить философские концепции без учета научных знаний просто глупо. Но поскольку эти знания (точнее, интерпретации формул) не являются однозначно достоверными, а самое главное, Мир несводим к конечной научной логике – в нем много принципиально иррациональных феноменов, – то жестко привязывать философию к науке опасно и неразумно.
Нельзя подменять науку метафизическими или, того хуже, гностическими схемами (всякие каббалисты и прочие ньюэйджовцы совсем распоясались).
Философия по определению не может подменить науку. У философии и науки разные предметы, разные методы. Философия (с метафизикой, если хотите их разделить) вступает в силу там, где наука еще не началась, и там, где наука уже закончилась.
Интересно, а как вы думаете, почему существуют упомянутые вами «гностические схемы»? Есть несколько вариантов ответа: (1) каббалисты и прочие эзотерики просто недоучились – почитали бы научно-популярные книжки и нашли бы там все ответы на свои вопросы; (2) наука пока не решила все проблемы, но всему свое время, и ответы будут найдены, а пока люди, находясь в неведении, засоряют свои и чужие мозги всякой ерундой; (3) существуют принципиальные границы рациональной науки, и большое количество феноменов (целые сферы бытия) принципиально не поддаются формально логическому осмыслению, к ним применимы другие формы познания – эзотерические.
Распоясались, говорите... Правильно – запретить, изъять, сжечь все книги. Кстати, умные эзотерики не так агрессивны как сциентисты. Они не отрицают науку – просто видят, что за ее пределами есть еще большой-большой Мир.
Кибернетическая, релятивистская, квантовомеханическая, нейрофизиологическая и эволюционные парадигмы дают намного больше возможностей проявить философскую ясность обобщений.
Безусловно! Но лишь при условии ограничения обобщений, ограничения мышления рамками этих парадигм. Но вот незадача: ни одна из этих парадигм, ни все вместе взятые ничего не могут сказать о предмете философии – о Сознании (даже академик Бехтерева опустила руки или наоборот воздела к небу пообломовав все рациональные парадигмы, пытаясь препарировать с их помощью человеческий мозг). И куда бедным философам (гегелям и хайдеггерам) податься?
Понимаете, природа вашей уверенности в истинности вашего подхода кроется в неявном и, на мой взгляд, неправомерном, необоснованном переносе «научности» предмета вашего анализа на философские рассуждения и на их выводы. Типа, если я анализирую научно обоснованные данные, то и философия моя научна и выводы научны. А с какой это стати? При таком подходе самыми научными разделами философии были бы эпистемология и философия науки. Ан нет, это самые субъективные, самые непроработанные, самые туманные области. Возьмите хотя бы последние «достижения» эпистемологии, представленные Фейерабендом – анархизм, одно слово. То есть я хочу сказать, что, каким бы ресурсом вы ни пользовались, все ваши философские размышления останутся философскими: размышления над научными данными не делают эти размышления научными. Ну как текст, содержащий философский анализ искусства, не становится автоматически высокохудожественным, а философский анализ религии не есть проповедь.
Однако есть и еще один момент, который ставит под сомнения все ваши построения еще до знакомства с ними: он заключается именно в том, что по вашим словам «ресурсом ваших размышлений является совокупность научных фактов, научных гипотез, теорий, концепций...». Фактически вы утверждаете, что вы заведомо, исходно ограничили область философского анализа. Вам же хорошо известно, что современная «совокупность научных фактов, научных гипотез, теорий, концепций» в области исследования сознания описывает лишь ничтожно малую часть своего предмета. Огромное количество психологических, интеллектуальных, творческих феноменов сознания не то что не изучено, а и вообще пока не может быть сформулированы на научном языке. То есть, по сути, ограничивая свою концепцию только научными фактами, вы фиксируете в поле своего зрения, в сфере своих логических построений лишь малый процент данных о предмете своего исследования. И что в такой ситуации можно получить в результате?
Согласитесь, разумнее было бы строить философские исследования, исходя из всей совокупности доступных данных, среди которых научные занимают лишь незначительную часть. Ограничивая исследование сознания лишь научными данными, вы сразу упускаете все, что связано с творчеством человека, с искусством, философией, религией, аномальными проявлениями психики, все, о чем наука ничего пока сказать не смогла.
Ну так и спросите себя: а что я изучаю-то? скудные научные данные? или мне интересен предмет в целом, во всех известных, но еще не изученных наукой проявлениях?
На мой взгляд, проблема разрывов в научных описаниях в самой постановке проблемы – в самом понятии «шов». Современное мировоззрение рисует мир онтологически гладким и плоским. Научное описание Мира понимается как покрытие этой плоскости лоскутами-теориями. Сверхзадача познания видится в создании единого покрывала – без разрывов и швов. И не беда, что еще не получается – где не срослось, пока можно приметать на скорую руку.
А Мир-то скорее всего не плоский. Сколько ни расширяй полотно химии, оно никогда не упрется в край ткани биологии. А та не достигнет границ материи психологии. Не может быть между ними никаких швов. Принципиально. Ну как между майкой, рубашкой и свитером. Это разные онтологические слои, разные иерархические уровни.
Я не то, чтобы утверждаю, что проблема описательных разрывов нерешаема – решаема, но уж точно не в рамках плоского научного мировоззрения, ориентированного на поиск линейных причинно-следственных объяснений, пытающегося петелька за петелькой связать, не прерывая нити, сразу шапку-шарф-свитер-носки да еще и прикроватный коврик.
Такое впечатление, что вы искренне верите, что словами можно выразить некую истинную сущность, зафиксировать что-то не в форме клише. И когда некто, скажем, я, указывает, что вот, мол, есть проблема в таком-то клише и на это можно взглянуть с другой стороны, описать в другой понятийной схеме, в других терминах, вы тут же взвиваетесь: это же опять ограниченное клише! это всего лишь еще один способ говорения! еще один набор меток!.. Да, да, и еще тысячу раз да!!! Ну об этом же даже неприлично напоминать: любое говорение возможно только в границах клише, и по-другому не бывает. Нет и не может быть какого-то единственно правильного всеохватывающего решения.
Это надо понять, принять, с этим надо смириться – не стоит обманывать других, а самое главное себя, утверждая, что что-то написанное словами может быть больше, чем еще одна ограниченная схема. Глупые люди, не понявшие это, чаще всего встают в позу непризнанного гения, дают всёсотрясающие название своему единственному тексту или текстику и проводят остаток жизни в недоумении, почему же никто не потрясается. Умные люди, не принявшие это, годами просиживают над клавиатурой, не в состоянии выжать из себя несколько страниц связанного текста – сетуя, что все как-то клишированно получается.
Надо не только смиренно признать имманентную ограниченность как неизбежное ограничение мышления, но и прийти через это понимание к осознанию смысла познания: результатом познания необходимо считать не текст, не концепт, не теорию, а расширение индивидуального понимания. С этой позиции текст воспринимается лишь как инструмент, как необходимый способ перехода на новый уровень понимания, на котором возможно продуцирование новых концептов, новых текстов. И так ступенька за ступенькой...
Надо ли это понимать так, что, произнося предложение «А", вы вовсе не подразумеваете, что положение дел, описываемое в А, имеет место в реальности?
Этот ваш вопрос ярко демонстрирует ограниченность (порой доходящую до абсурда) аналитической философии. Допустим, я произношу такие предложения: «На плоскости через точку вне прямой можно провести более чем одну прямую, не пересекающую данную», «Иисус Христос воскрес», «монада — зеркало Вселенной» и пр. Подразумеваю ли я какое-либо «положение дел»? Да, безусловно – положение дел в одном из возможных логических миров: в геометрии Лобачевского, в христианстве, в теории монадологии Лейбница. Имеют ли эти «положения дел» отношение к реальности? В том смысле, который вы вкладываете в понятие «реальность», – конечно, не имеют. А если же говорить о множестве реальностей – тогда, да, описывается положение дел в различных реальностях.
Но главный вопрос тут – об истинности: можно ли эти предложения принять за истинные сами по себе, просто по факту их произнесения? Конечно, нет – они истинны только в своих мирах, и ложны в других: в геометрии Евклида, в иудаизме, в аналитической философии соответственно.
Я не могу расценивать ваш отказ связать понятия «истинность» и «реальность» иначе, чем как шутку.
В этом-то и проблема, что аналитическая философия оперирует узким слоем языка – обсуждает логические проблемы лишь на примере «снег белый» и «Марс вращается вокруг солнца». Но рассмотрите вопрос в общем случае. Надеюсь, вам понятно, что истинность некоторого выражения в разделе математики, далеком от прикладных приложений, не имеет никакой связи с так называемой «реальностью». Истинность предложений в политических, этических, эстетических, религиозных мирах также ничего не говорит о «реальном положении дел», а лишь свидетельствует о согласованности предложений с логикой и языком этих миров, или, в крайнем случае, о связи этих предложений с частными реальностями этих миров (хотя эта связь и не непосредственная). Надеюсь, понятно, что на уровне перечисленных миров просто нет «истинного положения дел», нет единой «реальности». Мы не можем представить, что на этом уровне есть нечто «на самом деле», «истинное само по себе». Есть же разные миры (скажем, разных политических партий или разных религий) более или менее «истинно» отражающие эту «настоящую реальность». То есть, по сути, аналитическая философия ищет под фонарем: берет область, в которой пересекаются действительности практически всех субъектов, практически все логические миры – «физическую реальность», – и на этом ясно-примитивном уровне пытается строить теорию истинности. В то время как проблема лежит далеко от фонаря – основные проблемы истинности, проблемы коммуникации возникают совсем в других сферах, на других уровнях.
С помощью языка, мы говорим об объектах, которые выделяем с помощью Языка. И вот эта – через объекты – разомкнутость или наоборот состыкованность во времени языка и Языка дает нам минимальную осмысленность коммуникации и познания – превращение языка в Язык.
Мне очень нравится эта метафора, но чтобы провести различие между языком и Языком, у нас, кажется, нет средств!
Ну, на уровне метафоры (который, думаю, недалек от философского уровня) объяснить довольно легко: язык – это мой личный язык, то есть сплетение персонального лексикона и персональных смыслов, а Язык – это социумное понятие (весь лексикон и все смыслы). Связь между языком и Языком, естественно, не непосредственная, а через объекты: в детстве через такое опосредование выращивается индивидуальный язык, а в зрелом творчестве – развивается всеобщий Язык.
Насчет того, что бывает какой-то «личный язык», я глубоко сомневаюсь.
Разве это не очевидно? У каждого человека свой тезаурус, в точности соответствующий его действительности, ее объектному наполнению. Просто немыслимо говорить о тождественности индивидуальных языков при столь явном отличии количества используемых разными людьми слов и несовпадении их смыслов. В этом вопросе главное не путать тезис о наличии и различимости индивидуальных языков с утверждением их полного несовпадения – они сильно пересекаются, а потому вполне совместимы. То есть речь идет не о существовании некоего моего личного языка, обособленного от большого Языка некоего сообщества (это глупо), а о множественности реализаций большого Языка в частных воплощениях/проекциях. Каждый из нас говорит, описывает свою действительность именно на своем личном языке, а не на общем Языке. Если бы это было не так, то проблема коммуникации и не возникла бы – мы бы только поддакивали друг другу.
И проблема индивидуального развития субъекта, включая его частный язык, и проблема развития общего Языка могут быть описаны/поняты только при понимании разделенности и взаимодействия этих двух понятий (языка и Языка).
Но я бы предпочел тогда говорить не о множественности языков с маленькой буквы, а о множественности интерпретаций одного и того же общего Языка.
Понятие «интерпретация» тут (в обсуждаемой проблеме) не годится: оно подразумевает наличие установленной, фиксированной связи между интерпретацией и интерпретируемым и указание на того, кто делает эту интерпретацию – но такой фиксации нет в отношении Языка и языка. Человек не интерпретирует большой Язык в своем языке – для него они тождественны (ну если не учитывать знание о незнании терминов из каких-либо специальных областей). Человек слышит, понимает в Языке только то, что есть в его языке. При решении проблем истинности предложений языка (а они всегда предложения индивидуального языка) и коммуникации нам важно не знание того, что частные языки лишь проекции большого Языка, а понимание того, что частные языки выступают как самостоятельные, самодостаточные единицы, как целостности, абсолютно соответствующие индивидуальным действительностям.
Итак, именно понимание того, что каждый индивидуальный язык является целостным, полным, самодостаточным языком, на котором говорит и который понимает его владелец, позволяет нам говорить именно о языке, а не об интерпретациях большого Языка. Понятно, что это во многом проблема терминологии. Хотя не понимаю, почему мой индивидуальный язык не может называться словом «язык»? Да, он лишь часть большого Языка, но внутренне самосогласованная часть, позволяющая обозначить все различаемые мной объекты, выразить всю мою понятийную базу. Именно индивидуальные языки и являются реальными языками – на них говорят и пишут. А вот большой Язык является гипотетичным, условным, неявным.
И да, я считаю реальность объективной, хотя своё мышление не абсолютизирую – этого нет, не придумывайте.
Признание реальности объективной и равносильно абсолютизации своего мышления об этой самой реальности. Тут нет вариантов. Если вы думаете, что реальность объективна, это означает, что вот эта самая ваша мысль «реальность объективна» также объективна. Вы же не считаете ваше представление о существовании объективной реальности, субъективным? Ведь это означало бы отрицание объективности реальности. Понимаете?
Или так: если вы нечто считаете объективно существующим (нечто существует не относительно, а абсолютно), то тогда свою мысль об объективности существования этого нечто вы также обязаны считать объективной, то есть абсолютной. То есть, повторю, признание объективности реальности тождественно утверждению абсолютности своего мышления об этой реальности. И именно своего! Ведь вы наверняка не раз сталкивались с ситуацией, когда два человека, безоговорочно принимающих объективность реальности, не могут договориться о том, что есть «на самом деле» – каждый абсолютизирует свое представление о так называемой «реальности».
Философские тексты читаются для того, чтобы что-то приобрести, что-то понять, чтобы расширить свое понимание Мира. Если текст этого не дает – книгу надо просто закрыть, а не сидеть над ней, выискивая несовпадения своих представлений с суждениями автора. Это совсем как с поэзией: она либо есть, либо ее нет. Но не вообще, а персонально для каждого. Если стихотворение не нравится, это не значит, что в нем есть «ошибки» стихосложения. Просто оно не твое.
Поиск ошибок в философских текстах можно сравнить с ковырянием в блюде для того лишь, чтобы потом выкатить повару список своих «фи». Не нравится – не ешь, а коли ешь – так наслаждайся вкусом.
И еще, философия кумулятивна не формально, как наука, накапливающая множество истинных суждений, а интегрально понятийно – в ней вообще нет формального результата. Гегель ни опровергает, ни продолжает Канта. Каждый последующий философ лишь дополняет, добавляет. Но не монетку в копилку докладывает, а расширяет саму копилку. Если кто-то докажет, что часть гегелевских монеток была фальшивой, от этого копилка разума меньше не станет. Что привнесено в мышление, то никуда не денется. И читать Гегеля (Канта и пр.) надо не для того, чтобы найти, в чем они ошибались, а для того, чтобы расширить свое понимание до привнесенного ими.
Рассуждая об истине, мы очень часто сталкиваемся с банальным неразличением дух понятий: (1) «истинность» – то, что характеризует конкретное предложение, конкретного языка в конкретной логической системе, и (2) «Истина» – нечто сопровождающее познание, познание как творчество, познание как рост нашего понимания Мира.
Закон Архимеда (в словесном выражении) – это истинное предложение в рамках классической физики, а вот то, что выбросило Архимеда из ванны, что заставило его завопить «Эврика» – это Истина. Когда мы доказываем теорему, мы работаем с истинными суждениями, а когда ощущаем, что приближаемся к пониманию нечто нового, – говорим о «поиске Истины». Потом, когда мы сформулируем это свое новое, ощущение Истины покинет нас – мы приобретем лишь истинное предложение.
Итак, когда мы смотрим ответ в конце задачника, мы имеем дело с истинностью (предложения), а когда предчувствуем, что вот-вот сформулируем новый закон, говорим «мы приближаемся к Истине». И конечно, можно сказать, что новая формула связана с Истиной (нашим ее ощущением), но сама Истиной не является – она есть лишь истинное предложение.
Ощущение приближения или постижения Истины доступно многим: думаю, не ошибусь, сказав, что каждый философствующий считает себя причастным к Истине, хотя перед нами полное разнообразие уровней и направлений философствования. Истинность суждений (результата познания) проверяема, соотносима, конвенциональна, а вот Истина – нет. Поэтому никто никому никогда не имеет права заявлять «я ближе к Истине». Каждый всегда при своей Истине. Или точнее, все всегда при одной Истине.
Само знание, само понимание напрямую не связаны с Истиной. Познающий может знать много или мало – это никак не влияет его причастность к Истине. Молодой пытливый студент чаще намного «ближе» к Истине, чем всезнающий профессор: первый еще способен к развитию. А вспомнив свой опыт или представив Архимеда, вылетающего из ванны, легко сделать заключение: мы причастны к Истине в моменты изменения (расширения/углубления/роста) нашего понимания. Вот так устроена человеческая психика: Истиной мы не обладаем, мы ее ощущаем в моменты прозрения.
Представьте, если бы было иначе и каждый, кто ощутил Истину, на этом основании бежал бы за своей нобелевкой. Истина как стимул познания, путеводная звезда познания, как награда за сдвиг в индивидуальном познании дана всем. Но она ничуть не гарантирует, что в результате познания появится хотя бы несколько истинных – логично связанных – предложений. Тут так: истинные достижения всегда сопровождаются ощущением Истины, но само это ощущение ничего не гарантирует.
Достоверность как внутреннего чувства, так и внешнего созерцания не имеет отношения к Истине и даже к истинности: истинным будет суждение о чувстве. Об Истине мы говорим лишь тогда, когда сдвигаемся с мертвой точки достоверности созерцания и чувствования, то есть когда речь идет о познании, о приросте нашего понимания, о расширении границ достоверности. Именно поэтому сама достоверность, как и бытие вне познания, не имеют отношения к Истине.
В какой-то степени, говоря об Истине, мы имеем дело с «фантомом» (так же, как и говоря о любви, свободе). Нет у бытия вообще таких свойств как Истина, Любовь, Свобода – это «фантомы» познающего, развивающегося сознания. Именно поэтому они так внезапно появляются и бесследно исчезают.
Я предлагаю уйти от понимания Истины как нечто «правильного». Правильность – это истинность (а не Истина). Правильным/истинным может быть только нечто формально фиксируемое, конечное: предложение, действие и пр., то, что мы можем сопоставить/проверить – с ответом в конце задачника, с юридическим законом или правилами спортивной игры. Если мы не хотим смешивать истинность футбольных правил с сущностью познания, то нам необходимо отказаться от представления об Истине как о нечто «правильном». Нам не с чем сопоставлять Истину, она не есть то, что можно сравнивать (как и Любовь), а значит, и бессмысленно говорить о правильности. Истина и Любовь не могут быть правильными. Как только появляется оценка, они перестают быть Истиной и Любовью – превращаются в истинное предложение и расчет.
А я всего лишь предложил связать ощущение Истины с проблеском при смещения понимания, с внезапным всплеском, сопровождающимся воскликом «Эврика».
Все размышления об Истине в конечном итоге суть чистая суггестия.
Я бы уточнил: не размышления об Истине, а сама Истина, ощущение Истины чем-то сродни аутосуггестии. Но не в отрицательном смысле, а в положительном. Как Любовь есть чувство, заставляющее делать то, что не вписывается в норму, так и прорыв в познании, сопровождаемый ощущением Истины, далек от обыденности. При этом в сухом остатке – ни Любви, ни Истины; они лишь ощущаемы, но не воплощаемы.
Да, процесс творчества, творческого познания можно представить как редукцию/воплощение/проекцию ноуменального содержания (то, которое мы лишь ощущаем) в феноменальное (явленное в виде текста, мелодии, картины). И вполне естественно желание назвать словом «истина» либо исходное ноуменальное содержание, либо феноменальный продукт. Но и то, и другое, как бы и чем бы они не ощущались в момент творческого прозрения, есть лишь конечные объекты: актуализированная идея и формальная структура. Они не Истины. А Истина была, ощущалась лишь в момент творческой трансформации идеи в вещь.
Скажем так: фиксирование Истины, использование этого понятия в качестве ярлыка, навешиваемого на конечные предметы, никогда не спасало от зла. Скорее наоборот, наличие помеченных истиной предметов (к примеру, богов с разными именами) неизбежно приводило к злу. И чем меньше таких предметов, чем глубже высечены на них слова истины, тем больше зла. И велик соблазн сделать истину единственной.
Релятивизм не множит истины, а утверждает, что вещи, которых действительно становится все больше, не могут, не должны быть «истинами». Он провозглашает: истина в творении, а не в продукте творчества. Человек, не привязывающий истину к конечным вещам, свободен в творчестве и безусловно движется к добру.
Так что ценностным ориентиром (здесь и сейчас) может быть только свобода творчества, а не камень у горизонта.
«Подвижность» границ между философией и наукой заключается не в том, что некоторые философские суждения становятся научными. Просто множество явно научных (хотя, может быть, и не принимаемых за таковые) суждений ранее озвучивались философами (а кем же еще, если наук еще не было). Покидание философии такими суждениями означает не смену их статуса, а просто попадание в свою область при формировании соответствующей науки. В качестве примера можно привести, скажем, идею атомизма.
А критерий, по которому можно изначально сепарировать научные и философские суждения вполне прост: потенциальная проверяемость/опровергаемость. Скажем, суждение «вещество состоит из маленьких частиц» явно подразумевает возможность верификации, фальсификации, то есть возможность получения эмпирического ответа. А, к примеру, протагоровское «человек есть мера всех вещей» было и всегда останется философским суждением – оно не подразумевает эмпирической проверки, опровержения или подтверждения.
У суждения всегда имеется предмет суждения. «Разум эманирует в материи» и «соль в растворе выпадает в осадок». Нужно очень постараться, чтобы не отличить то, что есть лишь форма мышления, от того, что можно проверить. Если я говорю о том, что находится «за углом» (в растворе, звездном небе, у меня в желудке и пр.), это можно проверить. Если я говорю о своем мышлении, о соотношении категорий мышления – мол, я отличаю сущность от смысла – то что здесь проверять? За какой угол надо завернуть, в какой теле-микроскоп посмотреть, чтобы убедиться в объективности данного различия?
Конечно, проблемы существуют, и нет однозначной демаркационной линии между философией и наукой, но констатировать принципиальное отличие их ядер мы просто обязаны. Чтобы не впасть в тавтологию с яблоками и грушами. И если вы проанализируете историю философии, то не найдете философского суждения, которое потом превратилось в научное. Повторю, следует отличать изначально научные суждения, высказанные философами, от философских.
В основе любой философии лежат неявные (в отличие от научных, математических систем) начала, и поэтому она не поддается полному логическому анализу. На мой взгляд, у вас с Кантом серьезные расхождения в этих началах/основаниях (миро-воззренческих), и именно это является причиной того, что вы не можете свести концы с концами, препарируя лишь поверхностную, формальную часть его системы. По сути, вы высаживаете кантовское дерево на свою почву, и оно не приживается. Это нормально. Из этого не следует делать вывод, что кантовская система нежизнеспособна. Растите свое дерево. А кантовское оставьте на его месте, на его почве.
И что необычного вы увидели в том, что Кант писал свои тексты, «придумывал» свою систему из «конъюнктурных» соображений фиксации своего мировоззрения, своего понимания проблем познания? Ведь только в этом и заключается работа философа. Вы имеете свои представления, свои понимания и из таких же «конъюнктурных» соображений пытаетесь активно нам их представить – подбираете аргументы именно «за», а не «против». Что в этом плохого?
Только не говорите, что вы стараетесь (в отличие от других, от того же Канта) быть предельно логичным, думать честно, объективно, дистанцироваться от своих предпочтений и т.п. Вы такой же раб своего мировоззрения, как и все мы. Мы не в состоянии оценить границы мировоззрения, не в состоянии перешагнуть их. Эти границы, конечно, можно сдвигать. Но для начала надо признать их наличие. Признать, что границы собственного мировоззрения не совпадают с границами других мировоззрений. И именно поэтому нам не может быть полностью доступна чужая философия. Мы ее видим и оцениваем только через клише своей.
Да, согласен, с вашей точки зрения, с позиции вашего миро-воззрения Кант не дает решений проблем. Так ведь и не должен. Он не может решить ваши проблемы. Он решал свои. Как мог. Если он помог еще кому-то ответить на собственные вопросы (и таких много), значит не зря писал.
Итак, есть имя «Кант», есть имя «Гегель», есть их идеи, которые мы называем «кантовскими» и «гегелевскими». Хотя каждый по-своему их понимает, в большей или меньшей степени вплетает их в свое мировоззрение. И это именно идеи, а не формулы. От того, что вы с математической точностью докажете, что Кант или Гегель недостаточно логически строго их обосновали в своих текстах, ничего, абсолютно ничего не изменится. Идеи (такого масштаба) в доказательстве/опровержении не нуждаются.
Нет, конечно, надо, обязательно надо въедливо препарировать тексты классиков. Но смысл, цель, оправдание этого труда – выращивание своей идеи. Родите – вот тогда и ощутите на своей шкуре, что логика тут дело десятое: половина читающих никакой идеи и не заметит (несмотря на всю безупречную логику), а другая половина непременно укажет вам на полный спектр логических ошибок. Это же философия.
Опровергает ли тезис «не было, нет и не может быть единственно верной философской системы» сам себя?
Формально предложенный тезис не является логической системой, более того, он вообще не является философским. С одной стороны, этот тезис является констатацией эмпирического (исторического) факта, с другой – он исходит из понимания места и статуса формально-логических систем (любых и, тем более, философских): они всегда конечны, ограничены выбором аксиоматических начал и поэтому отражают/описывают лишь некоторый локальный фрагмент бытия. Особенно обратите внимание на констатацию локальности: если в науке локальность предмета есть непременное требование теории, и поэтому мы успешно используем формальные системы в точных науках, то предмет философии (философских систем) принципиально нелокален, а, следовательно, в философии неадекватность теории и предмета подразумевается изначально.
Как видно, здесь нет никакого противоречия: мой нефилософский тезис о формальных системах определяет статус любой философской системы, не затрагивая себя, он является мета-тезисом относительно как философской, так и любой другой формальной системы.
Можно обсудить и неформальный момент проблемы. К философским системам – чужим и особенно своим – мы должны относиться лишь как к форме, способу частичной фиксации философского понимания. То есть, строя свою систему, я, с одной стороны, пытаюсь выразить свое (как мне кажется, новое) понимание некоторых философских проблем – и в этом положительное значение и смысл любых текстов, но с другой стороны, я понимаю, что мое изложение, мои построения не могут претендовать на полное изложение моего понимания и уж подавно на нечто, что можно было бы назвать «единственно верным». С этой позиции следует относиться и к чужим философским текстам: нужно пытаться найти в них новое для себя содержание, безусловно понимая, что ни одна формальная система не может дать ответы на все вопросы. Это следует понимать не как отрицание значимости философских текстов, а как признание ограниченности и этапности любых философских систем с одновременным утверждением их познавательной ценности.
Принятие или непринятие моего тезиса делит философствующих на два лагеря. Несогласные с ним должны мыслить (и мыслят) так: у того-то и того-то полная фигня, да вообще у всех, кроме одного, в качестве которого выступает у одних Платон, у других Гегель, хотя чаще в роли единственного предлагают себя любимого. А согласные с ним говорят: максимальное понимание философии, максимальное понимании Мира во всем его многообразии возможно только при принятии максимального количества точек зрения, изложенных во всевозможных философских системах, и максимум, что могу сделать лично я – это попытаться зафиксировать свое понимание в еще одном ограниченном тексте, который может занять свое место среди имеющегося разнообразия.
Текст в философии играет ту же роль, что и в поэзии/литературе – без текста последних просто нет. Вы представляете себе поэта, верящего в свою поэтическую гениальность, но не написавшего ни одной строчки? Можно даже допустить его беспредельную эмоциональную чувствительность, духовную возвышенность и т.п., но, увы: нет текста – нет поэта. Так и в философии: человек может быть бесконечно мудр, умен и т.д., эта мудрость может помогать ему и другим жить, побеждать, достигать духовных высот и прочее, но если он не написал/сказал ни строчки связного текста – он не философ. Конечно, настоящая философия, настоящая поэзия не в тексте, но это Настоящее не приобретает статуса поэзии и философии, вернее, человек причастный к этому Настоящему не может называться поэтом и философом, если он не сумел зафиксировать отголосок этого Настоящего в тексте.
И еще. Текст – это не просто механический слепок, формальное отображение Философии или Поэзии (Настоящего). Философия и Поэзия рождаются в процессе генерации текста. То есть невозможно мыслить, что вот я живу с большой такой Философией, лелею ее в себе и лишь изредка подумываю: а не изложить ли ее письменно или так и оставить ее в себе для внутреннего наслаждения. (Хотя большинство философствующих в онлайне так себя и мыслят: мол, я-то знаю, что я философский гений.) Так вот, нет там ничего внутри, нет там никакой ни Философии, ни философии, ни даже философийки, пока нет хотя бы маленького законченного текстика. Философия взращивается текстами. Каждый новый текст – это шаг, ступенька по направлению к Философии. И другого пути нет. Как нет пути к Поэзии/Музыке/Живописи без текста/мелодии/картины.
Особо подчеркну: сказанное не значит, что любой текст ведет к Настоящему – мол, пиши-пиши и будет тебе счастье. Но если человек имеет отношение к Философии или Философия к человеку, то это отношение выражается в единственной форме – в тексте. Поэты и Философы живут только на книжных полках – по улицам ходят просто люди.
Познание начинается с тишины и заканчивается молчанием.
А между начало и концом: текст-текст-текст...
Если говорить о распределении философов по спектру существующих философских направлений, а, следовательно, и по спектру возможных аксиоматических начал философских систем, то оно (распределение) действительно случайно: кто по каким причинам при возможно схожих обстоятельствах воспитания и обучения стал причислять себя к кантианцам, а кто к гегельянцам – дело случая. И именно в этом смысле (случайности) следует говорить и о произвольности: анализируя полный спектр возможных философских оснований, мы должны сделать заключение, что выбор их произволен, что нет никакого критерия, по которому мы должны предпочесть одни основания другим (кроме личных, которые случайны). Конечно, персонально для каждого философа этот выбор единственен и самоочевиден (поэтому и возмущает указание на то, что выбор других ничем не хуже и не лучше), но если смотреть на философию в целом, скажем, прочитать залпом энциклопедию, то иначе, как произволом мнений, возникшую картинку не назвать (замена слова «мнение", скажем, на «знание» – произвол знаний – ничего, кроме еще большей неразберихи, не принесет). Ну и потом, тезис «выбор аксиом произволен» вполне точно отражает положение дел в математике: выбор, какие из суждений теории будут приняты за аксиомы, а какие будут считаться выводимыми теоремами, – произволен.
Как отличить фантазию/нелепицу от «существенных» оснований. Конечно, можно выделить крайние точки спектра: с одной стороны, откровенный бред типа «мир это булочка с изюмом», с другой – вполне существенные на чей-то вкус гипотезы о Боге или материи. Но провести однозначную границу, отделить допустимую фантазию от недопустимой никогда не получится. И возникает вопрос: а стоит ли вообще говорить об этом? Что нам дает критерий нелепицы? Тем более, что такой критерий и сформулировать невозможно. Наверняка можно найти такие философские концепции, которые вам покажутся пустой выдумкой, а для других станут поводом для серьезных размышлений. То есть, как ни крути, все разговоры об однозначном выделении действительно философских теорий из общего множества мышлений о мышлении есть всего лишь обозначение допустимости философских оснований для конкретного человека.
А самое главное, такое выделение и не требуется. Ну, действительно, зачем нужно проводить границу между настоящей философией и фантазиями? Показалось, что вам подсовывают нелепицу – не читайте, отложите. Ощущаете, что в тексте есть нечто существенное для вас лично, – вникайте. Вот и вся проблема. Вникнет сто, тысяча человек – назовут они это философией; отложат все – ну и бог-то с ними, с фантазиями. Я просто не понимаю цели, смысла постановки задачи: найти рациональный критерий различения философии от нефилософии. Мы что, собираемся на основании этого критерия запрещать кому-то писать/читать? Это различение делает история, а не частный человек – не мы с вами.
Вывод: каждый человек волен философствовать, исходя из любых оснований, и на любые темы, и любой читатель вправе принимать или отвергать это философствование. Единственным критерием, исходя из которого мы разделяем всех философствующих на философов и фантазеров/графоманов, является тираж их трудов (не локальный, а исторический). То есть проблема ограничения философии надумана.
Конечно, надо говорить шире, не о согласии сообщества, а об общественной оценке, общественной значимости, общественном принятии той или иной философской концепции. Да, это единственный не индивидуальный, не субъективный критерий оценки философского текста. Однако, как я уже отмечал, это согласие не есть «проверка опытом». Мы имеем дело лишь со свидетельством большего или меньшего распространения определенного способа мышления в социуме, с характеристикой интересов людей на конкретном историческом этапе. Скажем так, критерий признания может выступать только как положительный – он указывает на то, что действительно считается философией в данном социуме. Он не может быть отрицательным – мы не имеем права на основании текущего неприятия некоторой концепции делать однозначный вывод о ее нефилософичности. То есть мы имеем дело с интегрально-статистически-историческим, а не локально-объективным критерием, апелляция к которому возможна только при оценке концепций, отстоящих от нас на столетия или, по крайней мере, десятилетия. И поэтому этот критерий не может служить ограничителем свободы выбора оснований философствования: каждое философское направление на момент своего появления безусловно не удовлетворяло этому критерию – принимал/понимал его только сам автор.
Давайте поразмышляем над моей любимой аналогией с проекциями: какая из множества возможных проекций Детали (ну, большой такой Детали, самой большой) верная, а какие – нет? Ведь проекции порой так непохожи друг на друга: сопоставляя какую-нибудь пару из них, порой трудно предположить, что на обеих одно и то же, но с разных сторон. И вывод понятен: правильной проекции (концепции, теории, точки зрения) действительно нет. Хотя можно и оптимистично: все они одинаково правильные.
А может, все же возможно так, чтобы проекция была одна? Вопрос принципиальный. Констатируя единственность проекции, мы должны понимать, что утверждаем тождественность проекции и Детали – ведь если это не так, если на проекции чего-то не видно, то для получения полного («истинного») представления о Детали обязательно необходимы другие проекции. В философии гипотеза о возможности единственно верной проекции означает признание того, что некоторая концепция, теория – логическая структура может быть тождественна Миру. Согласимся с такой гипотезой? Скорее всего – нет. Думаю, что вопрос о единственности стоит оставить в стороне: любая теоретическая система (и в науке, и, тем более, в философии) лишь частично фиксирует своей объект, не исчерпывает его сложность, отражает его лишь с некоторой частной стороны. Тем более, когда речь идет не о тычинках и электронах, а о мышлении Мира.
Можно, конечно, в качестве критерия выбора «верных» проекций рассматривать принцип дополнительности – проекции должны стыковаться друг с другом. Но этот принцип будет работать лишь тогда, когда деталь нам известна и достаточна проста. В случае с нашей Деталью эта дополнительность может быть очень неявной. Если вам без предобъяснения покажут треугольник и круг и спросят, один ли это предмет, вам и в голову не придет, что речь идет о конусе. Конечно, резонно отбросить явно не вписывающие в общее представление фантазийные проекции (но и то осторожно – а вдруг проекция сделана с некой уникальной точки, до которой раньше никто не добирался), но в общем случае, если человек вписан в Мир, дорос до философствования, до написания связанного философского текста, то это уже сильный аргумент в пользу того, чтобы считать его проекцию достоверной, «дополняющей» даже без видимых связей с другими проекциями.
Не поможет и обращение к закону непротиворечия: мол, проекции не должны противоречить друг другу, если отображают одну Деталь. Что значит противоречить? А ничего, кроме того, что некоторое суждение, сделанное о Детали по одной проекции, несовместимо с суждением, сделанным по другой. На одной проекции в некотором конкретном месте линии параллельны, а на другой там же и те же – перпендикулярны (это нормально для чертежей). Или на одной проекции видны две линии, а на другой они сливаются. Или еще проще, один говорит «Деталь это круг», а другой «нет, треугольник», и как допереть, что Деталь это конус, если каждый уперся в свою проекцию и принимает ее за саму Деталь. Вот это и есть наши противоречия. Они вызваны тем, что мы видим и обсуждаем плоские проекции, не имея представления о Детали. А те, кто представление имеет, молча улыбаются, глядя на наши споры.
Ну и как будем действовать? Будем искать, какая из проекций (круг или треугольник) вернее? Или все же решим рассмотреть все имеющиеся проекции? Ответ, наверное, очевиден.
И тут всплывает самый важный момент: представление о Детали может быть только в голове, в нашем понимании. Как только мы захотим зафиксировать это представление, предъявить наше понимание Детали другим, мы неизбежно вынуждены будем делать это в виде еще одной проекции – плоской логической системы. То есть самое-самое полнообъемное представление Детали не дает нам оснований для создания самой-самой точной проекции – все проекции одинаковы, все частичны, фиксирует Деталь лишь с некоторой точки зрения.
Вы спросите, зачем же тогда нужно понимать Деталь. Ну, во-первых, это любопытно – разве не к пониманию мы стремимся? Во-вторых, имеющий в голове образ Детали сможет свободно «читать» любые проекции, указывать на их неточности. В-третьих, если понимающий Деталь является хорошим чертежником, то у него вполне может получиться выбрать несколько наиболее показательных точек зрения и создать систему проекций, глядя на которую и другие смогут приблизиться к пониманию. Тут особо подчеркну: не создать еще одну «лучшую» проекцию, а построить множество взаимодополняющих, хотя и наверняка формально противоречащих друг другу теорий-проекций. Конечно, с пониманием того, что и они лишь проекции, частично представляющие Деталь на нашей логической плоскости.
Представьте картинку: сидят рабочие, и у каждого по одной проекции неведомой им Детали. Сидят и сетуют: ну вот не может проекция быть тождественна Детали. Ломают голову, какая из проекций лучше отражает Деталь? Мол, нет у нас критерия для выбора. Но каждый втайне думает, что его-то проекция лучше, чем проекция соседа. И тут приходит еще один рабочий и говорит: «Да что вы пялитесь каждый в свою проекцию, давайте их все сюда. Что, есть еще одна? С особого ракурса? Давай и ее тоже, не помешает...» Окидывает взглядом все разом и говорит: «Ага, понимаю». Деталь, конечно, от этого понимания не появилась (не придумали еще такого станка), но создать еще несколько проекций с наиболее наглядных точек зрения этот рабочий теперь может. Да еще и все существующие чертежи Детали читает теперь с легкостью.
Вот и ответьте на вопрос: что важнее – понять Деталь или положить жизнь на создание еще одной, пусть и предельно точной (логичной) проекции, по которой в любом случае ничего понять будет невозможно, так как большинство линий, кроме общего контура, будут пунктирными?
А логика? Что логика? Она есть лишь правила построения чертежей: линии должны быть замкнутыми, где-то сплошными, где-то пунктирными, где-то должна быть штриховка и пр. Если правила не соблюдены, то, конечно, проекция ошибочна. Еще логика (правила черчения) необходима для возможности читать и обсуждать чужие проекции, то есть для коммуникации. Но соблюдение всех правил ничего не говорит о Детали – формально правильно соединить линии можно неконечным числом способов.
Вот искренне не понимаю, зачем вам нужна вера в истинность философских систем? Ну, это как верить, что есть только одна гениальная симфония, а все остальные и не музыка вовсе. Разве творческий порыв при создании собственной философии, расширение/приращение собственного понимания не являются достаточным основанием, исчерпывающей целью и полноценной наградой в познании? Плюс бонус в виде сотни-тысячи признавших/понявших.
Вот искренне не понимаю, зачем вам нужна вера в равноправность философских систем? Ну, это как верить, что все гениальные симфонии равноправны, а все остальные возможности – иерархия симфоний или синтез всех симфоний в одной – это не музыка.
Итак, если я верю, что все гениальные симфонии равноправны, то этим именно и утверждаю, что все они музыка, включая гениальную «синтетическую». В отличие от противоположной позиции, когда вера в гениальность/истинность одного произведения автоматом констатирует неистинность/немузыкальность других
Далее, вера в равноправность гениальных симфоний не отрицает, а именно утверждает возможность и необходимость иерархии симфоний: ведь, согласитесь, какая может быть иерархия, если симфония одна? – для иерархии требуется несколько больше. То есть, если для меня существует не одна-единственная гениальная симфония, а много, то только тогда появляется возможность построения их иерархии.
Потом, какая разница, «синтезирована» симфония из многих или сочинена с ноля – это все равно симфония. Так же, как метатеория в философии все равно является теорией, и все теории в той или иной мере являются метатеориями по отношению к своим предшественницам. И для признания гениальности симфонии не имеет никакого значения, она сама по себе или «синтетическая» – она всегда просто музыка: плохая или хорошая, а может быть и гениальной. То есть, опять же, признание множественности гениальных симфоний ничуть не отрицает наличия среди них «синтезированной».
Отдельно стоит вопрос о единственности гениальной «синтетической» симфонии. Можно рассуждать так: если гениальная «синтетическая» симфония есть лишь симфония, то утверждение ее единственности возвращает нас к моему исходному вопросу: а что, все остальные симфонии не музыка? Если кто-то напишет еще одну гениальную симфонию, мы должны отвергнуть ее только по причине того, что у нас уже есть одна синтезировавшая все предыдущие. Что, писать новые следует запретить? Или мы должны предположить, что некто может осуществить такой синтез, что у всего человечества разом пропадет музыкальная фантазия и философское мышление, и мы вечно будем слушать-переслушивать одну мелодию и читать-перечитывать одну книгу?
Вот и ответ на вопрос о равноправности разных гениальных симфоний и истинных философских систем: мне хотелось бы, очень хотелось бы верить, что мир настолько богат и разнообразен, что несводим к одной мелодии и одной плоской логической системе, мне хотелось бы смотреть на него, слушать его, понимать его не только своими глазами, ушами, умом или глазами, ушами, умом кого-то одного другого, пусть и гениального, а и иметь возможность выбора, иметь возможность ощутить полноту разнообразия.
Тому непрерывному мутному потоку, который сопровождает нас в обыденном существовании и который мы называем мышлением, не следует придавать статус чего-то возвышенного – мысли это такие же объекты, как столы и кружки, только другого статуса. Первые даны перед мысленным взором, вторые – перед обычным. Первые во времени, вторые в пространстве.
Наше существование – это пребывание во множестве различенных объектов, наше существование и есть непрерывность этого различения. И мышление, как множество различенных во времени мыслей, рассматриваемое с позиции существования, просто существования, по сути, ничем не отличается от созерцания различенных в пространстве вещей. И одни и другие – мысли и вещи – просто даны нам.
Да, можно возразить, что наши мысли подвластны нам, что мы можем по своей воле перетасовывать, переставлять их. Но ведь и ложку с вилкой на столе мы можем поменять местами. То есть помимо возможности чистого созерцания пространства вещей и временного потока мыслей, нам дана возможность совершать над ними – вещами и мыслями – различные действия, оперировать ими. Повторю, мысли не есть нечто возвышенное – это объекты нашей действительности, которые можно просто созерцать, а можно и отодвинуть, отложить, переставить.
А как же разум? творчество? и прочие головокружительные высоты мысли? Да, можно созерцать кирпич, можно положить один кирпич на другой, а можно создать архитектурный шедевр. Так и с мыслями: можно лишь констатировать их поток, можно пытаться им как-то управлять, а можно возвести из мыслей замок. Все это проблема уровня субъекта, а не вопрос соотношения мысли и вещи – они лишь различенные субъектом объекты.
Я мыслю, следовательно, существую? Для существования достаточно просто различения. Вещей и мыслей. Или только вещей. Или только мыслей (если закрыть глаза). Скажи, что ты различаешь, и я скажу кто ты.
В ответ на вашу реплику по поводу бытования некой «философской логики», как обобщенной логики частных философских теорий, я бы привел аналогичное суждение о наличии неких единых спортивных правил, полученных в результате обобщения правил всех спортивных состязаний – этакие правила «всеспорта». Логика – это набор формальных процедур, которые не могут быть обобщены. Есть, правда, расширенная логика языка, но ее требованиям должен соответствовать любой рациональный текст: и философский, и научный, и ответ школьника у доски, и отчет полицейского о пьяной драке. То есть я не вижу никакой возможности провести границу между просто логикой языка (аристотелевской логикой) и какой-то «всефилософской логикой». Ну если, конечно, не рассуждать всерьез об особой «логике» (наборе расхожих приемов) генерации бессмысленных текстов, составляющих значительную часть философских произведений.
Мне не нравится оборот «всеединство философов» – не очень понятно, что имеется в виду: (1) объединение всех ныне здравствующих философов под одним знаменем, (2) понимание одним человеком всех ранее творивших философов (точнее их систем) или (3) создание философской системы, объединяющей все существующие философские концепции.
Первый вариант имеет отношение, скорее, к идеологии, чем к философии. Чистый второй вариант не особо интересен – мало ли кто что там у себя в голове овсеединил. Наверное, все же под всеединством философии подразумевается, что этот овсеединивший должен создать новую философскую систему, объединяющую существующие (ведь в голове он это уже сделал).
И тут всплывает основной вопрос: а возможно ли это? И другой, более радикальный: а надо ли это? Вот Гегель что-то там соединил (далеко не всё) у себя в голове и сделал попытку изложить. Ну и что? Много ли человек поняло, что он там насоединял. По моим ощущениям – единицы, да и то лишь те, которые сами как-то дошли до интегрального понимания, а Гегеля читали уже как подтверждение этого понимания, кивая головой, мол, да-да, именно так.
Сдается мне, что при всей заманчивости идеи логически сочленить различные философские концепции, сделать это невозможно: область, сфера разума не может быть адекватно спроецирована на рациональную плоскость – только лишь фрагментарно, на участках, где не так сильно сказывается кривизна. А иначе неизбежно получим изображение с дикими искажениями в области полюсов – с такими громадными-громадными ледяными пустынями Гренландии и Антарктиды, как на плоской карте мира.
Часто сожалею, что невозможно свести авторов идей, учений, парадигм за круглым столом...
Да они и так за одним столом – здесь и сейчас: благодаря интернету они гораздо быстрее могут знакомиться со всеми мнениями и высказывать свои.
...чтобы объединить-наложить-уточнить.
Вот это я себе с трудом представляю. По моему мнению, построение «единой теории чего-либо» принципиально невозможно. Теории разные нужны, теории разные важны. А то место, где они могут и должны «объединиться-наложиться-уточниться», называется голова читателя!
Если я ботаник, то легко могу синтезировать клубнику с земляникой и получить земклунику (кстати, вкусная ягода, у меня в саду растет)... Если я философ (не специализированный логик), я вполне могу синтезировать систему «Общего дела» Н.Ф.Федорова с системой сверхчеловека Ф.Ницше.
На мой взгляд, вообще проблема синтеза выглядит надуманной или некорректно сформулированной. Проблема синтеза прежде всего не в том, что взять, а в том, что получится-то? Какой результат ожидаем? С «земклуникой» все понятно... А что должно получиться в результате философского синтеза? Федорицше?
Конечно, вопрос во многом терминологический. В результате синтеза ягод получается ягода, в результате синтеза молекул – молекула и т.д. При этом, как вы правильно отметили, синтезировать можно лишь одноуровневые объекты. Но и в итоге этого синтеза получится объект именно этого же уровня. Поэтому в результате синтеза Федорова и Ницше ничего кроме Федорицше получиться не может. А если без шуток, то должна получиться некая новая философско-теоретическая концепция, отчасти похожая на систему Федорова и немного на систему Ницше – совсем как с земклуникой. А оно нам надо? Эта теория что-то прибавит к нашему пониманию, в частности, Федорова, Ницше или, в общем – Мира? Понятие «синтез» не выводит нас на новый уровень Понимания, а лишь указывает на совмещение, сочленение, слияние в новом флаконе уже существующих знаний.
Есть еще и сущностная проблема: возможен ли синтез этически противоположных систем? Да, можно понять необходимость существования на том или ином этапе развития мышления несовместимых систем. Но ведь это совсем другое, чем соединить их в одном тексте, встроить взаимоисключающие высказывания в один текст.
Когда вы пишете о несовпадении философских концепций (скажем, вашей и моей), вы имеете в виду, что в них имеются противоречащие друг другу высказывания – то есть, фактически, написанная вами фраза противоположна моей. Но что в этом удивительного? Вполне естественно, что при создании формальных систем их авторы исходят из различных аксиоматических суждений и используют различные логические структуры. Вас же не смущает, что в одной геометрии геодезические линии (параллельные) пересекаются, а в другой нет. И если вы не принимаете факт наличия какого-либо противоречия, то это означает одно – ваше Понимание находится ниже уровня, с которого видна та полнота мира (геометрии), высказывания о которой будут противоречивы. Фактически вам не доступен уровень, на котором возможно сочленение противоположного (скажем, непонятно, что такое пространство с ненулевой кривизной).
Интеграция (синтез) не сводится к созданию нового знания (формальных структур), включающего более или менее согласованные вкрапления других знаний. Интеграция в качестве своего результата должна иметь Понимание – поднятие Понимания на такой уровень, где оно становится способным продуцировать любые знания (даже противоречивые). Такое интегральное Понимание принципиально не заякорено на какое-либо формальное знание, не привязано к какой-либо точке зрения, системе отсчета.
Этим снимается проблема формальных противоречий. При таком видении любые знания предстают лишь как в той или иной степени случайные отображения Понимания, и к ним следует относиться, как к неизбежной ограниченной форме, через которую Понимание, с одной стороны, выявляет, а с другой – изменяет себя. Пусть противоречия останутся на своих местах – они суть благо, они указывают на направление движения Понимания, следуя которому можно увидеть, понять происхождение противоречий, осознать некий новый уровень полноты. Именно в этом суть интеграции. А не в попытке все выстроить в один ряд, слить в один флакон.
Если синтез не создает новое, он не синтез, а анализ.
Мне показалось, вы смешали несколько проблем.
(1) Есть прикладная задача коммуникации, приведения во взаимное соответствие логического и терминологического базисов двух индивидуальных Пониманий. Ее реализация возможна на любом уровне: от бытового («главное, чтобы она тебя понимала»), до научной/философской коммуникации. Само по себе нахождение общего языка, конечно, хорошо, но не решает никаких проблем – максимум может подтолкнуть к их решению.
(2) Есть задача синтеза нового знания. Но упор здесь делается не на слове «синтез», а на слове «нового». Синтез, как соединение старого, тут получается автоматически – просто никто не начинает работу с нуля, а поэтому любой новый результат необходимо является неким синтезом старого. По сути, перед нами лишь проблема творчества, локального новационного системогенеза, лишь частично соотносимая с вопросом полноты результата.
(3) Есть утилитарная задача создания единых теорий – сведения нескольких формальных систем к одной, подведение их под единый базис. В физике эта задача многие годы считалась (да и сейчас считается) основной теоретической проблемой – редуцировать сложное к простому. В философии такого не получалось никогда по простой причине: философские системы изначально как полные, как самодостаточные, призванные объяснить не некий единичный феномен (как физические теории), а весь Мир. Поэтому нельзя представить, что можно подвести единый формальный базис под такие понятия, как «Я», «материя», «Бог» – каждое из них изначально предлагалось уже как абсолютный базис Мира (или познания Мира).
Как видите, все перечисленные проблемы не есть проблемы синтеза в смысле всеобъемлющего, всесоединяющего. (1) Невозможно требовать всеобщего в коммуникации. Да и что это даст? Лишь радость на уровне «ты меня понимаешь». (2) Любое творчество, как производство конкретного единичного продукта, сугубо индивидуально и ограничено рамками формальных границ, задаваемых самим продуктом. (3) А размышление над третьей проблемой показывает нам, что само создание некой единой, всеобъемлющей теории принципиально невозможно.
И что нам остается? Где возможен этот пресловутый синтез? Только в индивидуальном Понимании. То есть,
(4) имеется задача расширения/углубления индивидуального Понимания, поднятия его на уровень, достаточный для коммуникации с любыми другими индивидуальными Пониманиями, достаточный для видения единства в противоречиях разрозненных теорий, а, следовательно, достаточный для творчества – продуцирования новых теорий (безусловно, нечто синтезирующих). И именно не одной, всеобъемлющей теории, а неконечного их ряда – согласно поставленным вопросам.
Так вот и задайте себе вопрос, чего же вам хочется: (1) получить удовольствие от общения, (2) создать, что новое-свое, возможно гениальное, (3) обломать зубы о нерешаемую задачу или (4) достичь мудрости.
...Можем ли мы лично с вами достичь какого-то понимании и практической притирки наших систем, а именно «Интегральной эпистемологии» и «Ноэматической гносеологии», и выразить это двуединое понимание в некоем продукте или продуктах.
Насколько я понял, под совместным творчеством вы понимаете что-то подобное процедуре скрещивания верблюда с ослом? Типа, вы написали стишок, я написал стишок – а теперь давайте сделаем из двух одно стихотворение. Вы думаете, оно будет лучше, чем два исходных? Сомневаюсь. Этим можно заниматься разве что ради хохмы или уж от полного безделья.
У вас своя точка зрения, у меня своя. Вернее так: ваш текст отражает некоторую точку зрения, некий вполне определенный подход к описанию предмета, а мой текст описывает предмет с другой стороны. Я могу посмотреть, как этот предмет выглядит с вашей стороны (со стороны вашего текста), вы – как он выглядит с моей. Вот это и есть синтез: способность обозреть предмет с разных, порой противоположных сторон. Но для этого нет необходимости совмещать сами стороны, вернее, объединять описания разных сторон. Ведь это просто невозможно. Да и бессмысленно – ни к чему, кроме искажений вида с каждой из сторон, это не приведет.
[Поскольку никто никогда не соглашался последовать моему предложению поменяться в споре местами, я решил поиграть в эту игру сам с собой. Ниже мои контраргументы на мой же выпад против идеи «философского синтеза».]
Это сильное упрощение проблемы соединения двух систем – видение ее лишь как «механического синтеза», как перемешивание в бадье новой системы двух множеств высказываний, ну или, по крайней мере, как составление некоего нового пазла. Безусловно, что есть системы практически не пересекающиеся, то есть развернутые в принципиально разных понятийных полях – такие действительно можно сразу оставить за рамками рассмотрения. Но если принимать к рассмотрению системы в границах одной философской традиции (скажем, европейской, от Декарта до Хайдеггера), то возможно установление вполне однозначных отношений между их элементами.
Даже на чисто механическом уровне. Вполне продуктивным (в понятийном плане) может оказаться нахождение однотипных отношений между понятиями внутри каждой системы и выделение этих отношений в качестве новых понятий – формально отсутствующих в каждой из исходных систем, но вскрытых при синтезе (сравнении) и составляющих содержание третьей, синтезируемой системы.
Развитие такого (практически «механического») подхода дает возможность проанализировать соотношение нового понятия с понятиями исходных систем (а такие соотношения безусловно есть – ведь новое понятие уже присутствовало в них в скрытом виде). Вот вам и схема продуктивного синтеза, не противоречащего исходным системам, понятийно их дополняющего, открывающего в них новые грани.
Тезис о невозможности синтеза философских систем по причине несовместимости их аксиоматических начал также не кажется убедительным. Тем более, при подчеркивании, что ни один человек не будет поступаться своей аксиоматикой, дабы не утерять уникальность своего бытия. Ведь подразумевается, что авторы этих систем – философы, то есть люди обладающие широтой/глубиной разумного мышления. А они понимают (или, по крайней мере, знают из математики), что набор аксиом в большой степени случаен, что в качестве таковых могут быть приняты практические произвольные высказывания из общего конечного множества высказываний системы. То есть перечень аксиом – это, скорее, дань традиции, удобству изложения, чем непосредственное отображение некоего понятийного содержания, фиксируемого в теории.
Тем более, после Гегеля тезис о незыблемости исходных положений развертывания мышления уже обсуждать несерьезно: ясно, что понятийное содержание философской концепции не задается исходными аксиомами и не получается в виде конечных выводов, а вскрывается в процессе логического движения, которое в той или иной степени должно быть зациклено.
Следовательно, ваше [напоминаю, что это я себе отвечаю] указание на страх «утери уникальности своего бытия» несостоятельно даже на уровне формальной (логической) структуры теорий: теории не могут потерять свою уникальность при изменении системы аксиом. Не говоря уж о том, что при смене аксиом принципиально не затрагивается индивидуальное Понимание философа, суть его концепции. Надеюсь, мы будем говорить не обо всех философах, а о тех единицах, «синтезировать» теории которых имеет смысл и которые не увязывают свою уникальность с формальными основаниями своей системы.
Если речь идет о чистом формальном анализе аксиом и изменении их состава для лучшего сопоставления двух систем, то совершенно неважно, кто это будет делать: один ли из авторов, оба совместно или третий – тот, кому это будет интересно, кто увидит межпонятийные связи двух систем (хоть компьютер, при условии, что это действительно чисто формальные операции). От этого, по сути, не зависит структура и содержание новой теории. Конечно, тут можно говорить не о единственном, а о множестве вариантов синтеза, объективно заданных структурой исходных теорий. Но каждый вариант – это не поэзия, а вполне рациональное соотношение элементов.
Исходя из сказанного, всю историю философии можно представить как неявный «механический» (формальный) синтез понятий из различных теорий. Неявный – потому что сами авторы порой не осознают, что их новационные идеи, новые понятия возникли по ходу сравнения уже существующих систем и что вся новизна сводится лишь к называнию новым словом, выявленных ими однотипных отношений между понятиями разных систем. Ничего не стоит на месте – почему бы, осмыслив этот факт, не продолжить это движение осознанно и целенаправленно: анализировать структуры в той или ной степени близких, а может быть и принципиально далеких систем, согласовывать их терминологическую и аксиоматическую базу, приводить к одной категориальной системе и выделять новые понятия, выявляя инварианты преобразований – по сути, вскрывать новые аксиомы, неявно присутствующие, но не вербализированные в исходных системах. Вполне рациональная и продуктивная программа, основанная на вполне формальных принципах – этакая философия философии. И реализовывать ее могут как сами авторы, заинтересованные в развитии своих теорий, во вскрытии в них неявного понятийного содержания (которое можно выявить только при сопоставлении), так и самостоятельные исследователи, у которых больше выбор, скажем, чисто исторический.
Интегральное понимание не может быть получено на основе статичного индивидуального Понимания, оно может быть актуализировано лишь как движущееся понимание, а движение понимания невозможно вне цикла взаимного перетекания знания и понимания, невозможно без фиксации понимания в текстах: так вот, структурирование знаний в ходе процедуры осознанного синтеза – это прямой путь к расширению/углублению индивидуального Понимания, путь к достижению его интегрального состояния. А вы [то есть я], как противник синтеза, просто этого еще не понимаете.
[Я отвечаю себе на свой выпад против себя.]
Извините, но вы под видом некоего синтеза теорий предлагаете нам просто описание нормального развития философии. Все что-то читают, находят нечто общее между какими-то теориями, делают обобщения – множат теории и теорийки, концепции и концепты, защищают диссертации, пишут статьи. То есть любая философская работа есть некий синтез имеющегося. Получается, что смысл только в названии – все не знали, чем занимаются, а вы, делая что и все, гордо называете это синтезом.
Более того, как не назови, какую методику ни выбери, какую схему ни придумай – ничто не гарантирует гениальный результат. Статью – да, диссертацию – безусловно, но не новый прорыв, не принципиально новую теорию. А ведь любой синтетический порыв имеет смысл только ради великого шага!
Я не утверждаю, что вы на это неспособны. Ведь «способны» или «неспособны» зависит не от того, как сесть и что с чем скрестить, а от чего-то неведомого, принципиально неформулируемого. И если в результате неких формальных манипуляций у вас действительно получится достойный результат – это аргумент не в пользу этих манипуляций, а только лишь и исключительно в пользу вас лично! Методика всегда вторична. В философии (как и в искусстве) она неповторима, не тиражируема: если поставить и решить задачу некоего синтеза – она выстрелит лишь один раз. Поэтому лучше не обманывать себя и других, призывая всех кинуться всё синтезировать – получится (если получится) лишь у одного.
И зря вы так [это я себе], что, мол, я не понимаю значения формальной фиксации понимания в текстах. Прекрасно понимаю. Но понимаю и конечность, фрагментарность, этапность этой фиксации. Тут важно, что принять в качестве печки, от которой плясать. Традиционно считается, что во главу угла следует ставить концепции, теории (их изучают), а в качестве конечной цели иметь свою концепцию, теорию (пусть маленькую, но свою). Но если смысл философской деятельности видеть в расширении/углублении Понимания, тогда становится ясно, что любые тексты (чужие, свои) лишь этапы на пути восхождения. И понятно, что всевозможные методики, схемы генерации текста, логики оказываются вторичными – они безусловно нужны, но с необходимостью становятся обузой уже на следующем этапе, после достижения нового понимания.
Вполне возможно, что у вас на вашем конкретном этапе синтез является доминирующим методологическим концептом. Но вы должны понимать, что это сугубо ваш личный путь, ваш крест, и вы даже не вправе кого-то привлекать, вовлекать в этот водоворот – возможно, вы всплывете с новой теорией, а остальные, в лучшем случае, останутся ни с чем. (Как получилось со Щедровицким – вроде, создавал универсальное всесильное оружие, а оказалось – однозарядный пистолет под конкретную руку.)
С различением Единого и Единства, на мой взгляд, связана и проблема понимания гегелевской философии. Целью Гегеля было не построение Единой системы, логично объединяющей все разнообразие философской мысли, а скорее, обратное – попытка реализовать, вербализовать Единое в логике, в тексте через представление связанного логического многообразия. Система для него лишь метод, способ фиксации своего Понимания Единого. Поэтому и невозможно представить его текст как цепь рассуждений, приводящих к каким-то конкретным выводам или обосновывающих какие-то тезисы. Нет у него таких выводов, таких тезисов. Результат, который должен быть достигнуть при изучении его системы, при прохождении всей последовательности отрицаний, представляющих все разнообразие логического в его связанности – это достижение в мышлении Абсолюта, не знания исторической обусловленности философских взглядов, а понимания надстоящего над ними Единого.
Можно сказать, что Гегель ближе к неоплатоникам, чем к Канту. Только Единое Гегель выражает не через онтологию, а через логическое. «...Логика показывает, как идея поднимается на такую ступень, где она становится творцом природы и переходит к форме конкретной непосредственности, понятие которой, однако, снова разрушает и этот образ, для того чтобы стать самим собой в виде конкретного духа» (Гегель, Логика). Ну чем не Плотин?
В основании любой философской концепции лежит единство. В форме ли Единого Бога, единой материи, единого разума, единого универсума событий, единого Я, единого Брахмана и т.п. Именно это я и хотел выразить: единство действительно основание всего, основание всякого мышления, всякой философии, но... недостаточное основание. Для вывода (выращивания) системы категорий нужно разъять это единство. Само единство гносеологически и онтологически бесплодно – оно пусто, непосредственно, неопределенно.
Каждая философская концепция начинается с отрицания априорного единства. Гегель единству непосредственного бытия противопоставляет «небытие». В индуизме Брахман возможен как творящий только в союзе с хранителем Вишну и разрушителем Шивой, а в Веданте – через субъектную субстанцию, душу, Атман. Даже в самых примитивных религиозно-мифических онтологиях всегда существует отрицательная сила, противопоставляемая единому светлому основанию божества. Поэтому сказать, что в основе некоторого подхода лежит единство, значит ничего не сказать – обязательно надо констатировать единство «чего». И этой констатацией разрушить единство. И лишь тогда все дальнейшее построение системы категорий станет осмысленным – по сути, процессом восстановления этого единства.
Гегелевская логика дает лишь ощущение локальной вертикальной сшивки мира: протыкая ею слоеный онтологический пирог в любом месте, мы восхищаемся, что элементы-клюковки из каждого слоя строго нанизываются одна к другой, обнаруживая восходящее логическое единство. Но если взять саму логическую цепочку как она есть, то на нее не нарастить слои. То есть Гегель дает ощущение гносеологического, а не онтологического единства Мира. Для понимания последнего надо мыслить не точечно, не линейно, а целыми коржами.
Гегель: «Уже выше, говоря о моменте наличного бытия, о в-себе-бытии, мы упомянули о вещи-в-себе и при этом отметили, что вещь-в-себе, как таковая, – это не что иное, как пустая абстракция от всякой определенности; об этой вещи-в-себе, разумеется, ничего нельзя знать именно потому, что она абстракция от всякого определения. – После того как вещь-в-себе предположена таким образом как то, что неопределенно, всякое определение имеется вне ее, в чуждой ей рефлексии, к которой она безразлична».
Интересна гегелевская абстракция: невидимая нить, прошивающая онтологические слои, на каждом из которых на нее навешиваются феноменальные одежды – «чуждые ей рефлексии, к которым она безразлична». То есть не следует искать под локальными уровневыми одеждами некое исходное содержание – содержательны только сами одежды. Получается, что кантовский ноумен есть лишь место, указание, яма для заполнения. Преемственность в заполнении этой пустоты содержанием определяется не формой ямы, а уже имеющимся содержанием: ну, скажем, в яму с навозом на следующих уровнях продолжают сваливать навоз, а в яму с зерном – зерно. То есть имеется нечто, объединяющее разные уровни иерархии, но это нечто нельзя мыслить как некоторое прото-содержание: если мы выгребем ямы до дна, они станут неразличимыми – «пустыми абстракциями от всякой определенности».
Тут проблема простая: философские основания (к которым безусловно относятся Единое и многое) не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты. Берясь доказывать примат Единого, вы можете это делать только уже исходя из понимания множественности. Сама структура доказательства есть множественность. А берясь доказывать множественность, вы однозначно исходите из некоторого единства.
Сам факт математического разрешения проблемы Единого означает, что вы предпосылаете Единому еще более общие основания – аксиомы. Вдумайтесь в абсурдность ситуации: для доказательства Единого надо ввести несколько аксиом. Ну и какое оно тогда Единое? Так, логический конструкт в одной из формальных систем. Это не имеет никакого отношения к проблеме Единого в философии.
Единое, понимаемое, трактуемое как таковое – как первое, непосредственное, неразличимое в себе и т.п. – есть философское основание, философская «аксиома», а, следовательно, по самой своей сути не может подразумевать наличие каких-либо других аксиом, из которых оно может быть выведено или на основании которых может быть доказана единость Единого. То есть сама постановка вопроса о Едином принципиально не подразумевает наличия каких-либо более элементарных тезисов-аксиом.
Разум и есть воплощенная множественность, иначе он не мог бы ее породить.
Но тут же: разум есть продукт и проявление Единого.
Или так: разум есть инструмент разъятия Единого и единения многого.
Разум, его усилия – уже проявление множественности. Вы как-то лихо разделались с объективностью, вынеся за ее границы разум: мол, есть некое Единое (Мир), а сбоку бантик в виде разума, который вносит в этот мир множественность.
Я полностью поддерживаю вашу формулу: разум творит разнообразие. Но при этом надо понимать, что делать это он может лишь потому, что сам не есть неразличенное единство – он сам продукт и проявление многого.
Иррационализм – это культура господства многого над единым, рационализм – единого над многим.
Интересно. Я бы сформулировал с точностью до наоборот. На рациональном языке Единое принципиально неформулируемо: любая вербализация (без которой рациональное невозможно) моментально переносит нас в область многого. А Единое есть именно то, что стоит до или после рационального познания (вербализации), то есть, можно сказать, оно принципиально иррационально. Именно поэтому Единого не может быть в математике (там только дурные бесконечности), да и в философии (как рациональной) Единое присутствует как априорная вера или апостериорная уверенность.
Если для философов, идущих от множественности (материалистов-рационалистов), Единство и Единое синонимичны, то для другой стороны (неоплатоников) это разные понятия – для них Множественность не собирается в Единое, хотя обнаруживает Единство как порожденное Единым. Безусловно, к Единому приходят через познание множественности, но не логически, не соединением многих «одно», не составлением системы – система всегда будет неполна, а через улавливание Единства.
Мне кажется, есть некоторое лукавство и большая доля тавтологии в избыточном внимании к категории «единство». Когда мы произносим фразу «единство есть непременное условие всякого конкретного существования», мы неявно подразумеваем, что возможно и противоположное суждение, что в тех случаях, когда единства нет, пропадает и то, условием чего оно является. Так мы можем говорить, что вода есть «непременное условие» жизни (по крайней мере, на Земле). И это означает, что там, где полностью отсутствует вода, жизни нет. И именно это отрицательное суждение придает положительный смысл указанию на условие. Но можем мы ли мы помыслить существование без единства? Можем ли мы помыслить систему без единства? Нет. Система – это по определению некое единство. На мой взгляд, указание на условие, которое всегда существует логически и онтологически пусто, тавтологично. Единство, с какой бы стороны мы к нему ни подступились – либо как априорная идея, основа существования, либо как субъектное полагание (скажем при выделении объекта-системы) – всегда абсолютно.
Или можно сказать по-другому: всякое существование как дифференцированное есть не-единство, то есть оно категория, противоположная абсолютному, неразличенному единству. И тут, согласитесь, утверждение, что единство есть условие существования, равносильно утверждению, что форма есть условие содержания, причина – условие всякого следствия. То есть перед нами лишь ничего не поясняющая тавтологическая констатация логической связанности пары категорий.
Вывод: единство, как и любые другие философские категории, не может быть условием, оно лишь один из логических элементов/инструментов мышления.
Мистика есть непосредственный вне-над-рациональный способ познания Абсолюта/Единого/Бога. Философия – рациональное познание мышления или, можно сказать, мыслимого. Подчеркиваю, что именно и исключительно рациональное, зафиксированное в виде логичного, в той или иной степени однозначно интерпретируемого текста. То есть то, что можно узнать, прочитав книжку (философскую), не может иметь никакого отношения к мистическому познанию.
Мистика по своему определению есть нечто иррациональное, то есть принципиально невыразимое в тексте, а поэтому она никак не может быть философской (философия по определению может существовать только в виде текста). Если и говорить о философах-мистиках, следует сказать, что, если мистик является философом, то его мистический опыт от этого не становится философским. Мистический опыт вообще не может быть никаким, кроме как мистическим. Мистический опыт не зависит не только от профессии его пережившего (философ, ученый, проповедник, шофер и пр.), но и вообще ни от чего – обрывочные свидетельствования о нем (откровения) практически одинаковы, кем бы они ни были сделаны: буддистом, шаманом, суфием, христианином и пр.
Тут главное – не путать сам мистический опыт, само мистическое познание, достигнутое посредством медитации, погружения в транс, прочих психофизических практик с попытками построения на его основе философских концепций, то есть того, что можно назвать «мистической философией» – философией, опирающейся на мистический опыт. При этом следует понимать, что, как ни изучай философию буддизма, даосизма, неоплатоников и пр., через это изучение невозможно хоть сколько-нибудь приблизиться к самому мистическому познанию. Более того, множество пишущих в русле этих направлений сами не имели никакого мистического опыта.
Если говорить о формальном различии мистической и немистической философии, то тут все просто: исходным моментом первой является воплощение непосредственного и неопределенного Абсолюта (пустота, Дао, Брахман, Бог, Единое), предполагаемо познанного в результате мистического опыта, а исходным моментом второй – нечто данное в восприятии (материя, субстанция, Я, бытие). Ну а далее философ-мистик пытается в своей философии обосновать возможность и необходимость эманации Единого во многое чувственной реальности, а философ-немистик – достроить многое до Единого.
Тут мы плавно переходим к теме рациональности философии, ее безусловной логичности. Опровергая мое общее определение философии как рационального познания мышления, вы в качестве главного довода приводите существование различных философий: этической, эстетической, религиозной. При этом вы опять наступаете на грабли под названием «непроведение границ». Вы же понимаете, что есть религия и есть философия религии, этика и философия этики, мистика и философия мистики, наука и философия науки. Иными словами, есть в разной степени рациональные/иррациональные сферы человеческой деятельности и есть их философское осмысление. И философия от того, что ее предметом являются религиозное, научное, этическое и пр. мышления, не становится ни менее и ни более рациональным познанием этих типов мышления. Ну как рациональность научных методов не зависит от рациональности или нерациональности предмета: к примеру, неважно, исследуется ли мышление математика или пациента психиатра. К любым философским текстам, какой бы теме они ни были посвящены, каким бы ни был их предмет, предъявляются одинаковые требования – быть логичными. Именно строгая логичность отличает философскую теорию от художественных или религиозных текстов. И если мы называем философию Плотина мистической, то уж точно не потому, что его тексты отличаются, скажем, от произведений Аристотеля нелогичностью, иррациональностью. Наоборот, тексты Плотина мы называем «философией» именно потому, что они предельно логичны и образуют строгую систему понятий – теорию. А мистической его философию называют лишь потому, что предметом его рационального анализа является его мистический опыт. То же можно сказать и о буддисткой, суфийской пр. мистических философиях – они относятся нами к философиям (а не к религиозным, мифологическим или художественным текстам) исключительно по причине своей рациональности. То есть, когда мы вообще говорим о какой-то философии, к примеру, философии даосизма, это означает, что мы из всего разнообразия религиозно, политически, эстетически, этически и пр. окрашенных текстов выделяем рациональную составляющую, поддающуюся однозначному воспроизведению, имеющую в той или иной степени строгую систему понятий. Безусловно, в философских текстах присутствуют художественные элементы. Но при изъятии этих рюшечек и бантиков тексты останутся философскими (даже еще более философскими), а вот без логики (рациональности) дай бог, чтобы они сохранили статус просто читабельного текста.
Мистика есть только одна – мистика сверхчувственного опыта, просветления, непосредственного (тождественного) познания. Действительно, традиционно мистицизм связан с религией, но он не является ее обязательным элементом и может существовать и вне нее. Более того, христианство и ислам не всегда однозначно относились к мистикам – вплоть до гонений и казней.
Получение мистического опыта порой подвигало людей к попыткам зафиксировать его в виде текста: религиозного, художественного, философского, а порой и совмещающего в себе все эти черты. И говоря о мистическом элементе в философии Плотина и прочих, мы имеем дело именно с ситуацией вербализации мистического познания. (Кстати, неоплатоник Прокл не был мистиком, хотя писал практически то же самое, что и Плотин.)
Но опять повторю: анализируя мистическую философию (философию мистиков), следует понимать, что их философские произведения являются именно философскими – рациональными системами категорий, а не набором откровений (иначе они были бы отнесены к разряду религиозных текстов). А то, что называют «тождеством логики и мистики» в философских текстах, так это их некоторая образность, художественность, аллегоричность, иносказательность, не имеющая ни малейшего отношения к мистике – так разукрашены могут быть и сугубо «реалистичные» произведения.
Тексты N имеют вполне философскую основу – желание запечатлеть в тексте свой мистический опыт. Не проповедовать, не сделать из читателей своих последователей, не призвать их пойти по его пути, а зафиксировать увиденное, понятое, выразить словами, доступными для тех, кто не преступил границу, рассказать им, что эта граница есть, и что за ней не пустота. Это действительно философия – описание своего миро-постижения, миро-мышления, миро-воззрения. И этот философский путь гораздо более сложный, чем тропинка, выбранная и исхоженная многими философами в прошлом веке – тут не обойдешься просто игрой словами.
Хотя, думаю, это практически безнадежный путь. Вернее, безнадежен не сам путь, а попытка рассказать о нем другим – ну это как объяснить, что такое сладкое, тому, кто не пробовал сахара: пиши, пой, пляши, закатывай глаза, а толку-то...
Скажем так – это философия, но для личного потребления.
Любое творчество – и художественное, и философское, и научное, и даже техническое – содержит момент, как вы отметили, «переживания, направленного на достижение непосредственного сверхчувственного единения». Обычно такое состояние мы связываем с понятиями интуиция, прозрение, творческий экстаз, вдохновение и пр. И говоря, что «я и сам имею акты такого опыта», вы, скорее всего, имеете в виду именно это творческое состояние, а никак не мистический опыт в строгом его понимании.
Говоря о собственном «мистическом опыте», по сути, вы имеете в виду довольно распространенные истории о случайных прорывах в научном творчестве: одному кольцо бензольное приснилось, другому – таблица его имени и пр. Предвидение, предчувствие научного результата, который только потом обретает рациональное обоснование – это нормальная ситуация, которую принято связывать с интуицией. И нет в этой ситуации какого-либо «смыкания мистики (читай “интуиции”) и Логоса» – в конечном итоге в тексте (научном, философском) остается только логика, и никого (кроме историков науки), не волнует, каким образом зародилась исходная идея: музыка ли навеяла, во сне ли приснилось. Но в любом случае, исходная точка всегда (!) иррациональна – идеи сначала рождаются (иррационально), а потом обосновываются (логически).
Итак, следует заключить, что все интуитивные творческие прозрения не имеют никакого отношения к мистике, как и творчество не имеет никакого отношения к тем, кого принято называть мистиками: христианские мистики, суфии, просветленные, достигшие нирваны, архаты, бодхисаттвы и пр. И проблема тут не в культивировании нами того или иного способа мышления, видения Мира, а в элементарной терминологической чистоплотности: ну, если есть термин, то и использовать его надо в том значении, которое он приобрел задолго до того, как мы с вами стали проявлять свои мыслительные способности. То есть существует две практически не пересекающихся проблемы: (1) отображение, фиксация в философии мистического (религиозного и эзотерического) опыта, мистического познания и (2) философский анализ иррациональной составляющей любого творчества, в том числе и философского.
Конечно, образно любое творческое состояние можно охарактеризовать как мистические, имея в виду его иррациональную природу. Но если быть точным (а такая точность просто необходима в философии), то по своей природе творческая интуиция, творческое вдохновение в некоторой степени противоположны мистицизму.
Творчество имеет инволюционный вектор, то есть связь со сверхчувственной сферой идет по направлению от Единого к человеку (автору): Единое проявляется в субъекте, эманирует в продукты его творчества. Мистический же опыт, напротив, вырывает человека из его реальности и «помещает» в сверхчувственную сферу Единого. То есть вектор мистической связи направлен в противоположную относительно творчества сторону.
В результате творческого (интуитивного) прозрения человек приобретает знания – они нисходят на него. В противоположность этому в акте мистического восхождения человек теряет знания, уходит от них, растворяется в непосредственности и неопределенности Абсолюта.
Мистический опыт (просветление) меняет человека, вернее, даже не меняет, а делает его не человеком (в обыденном, социальном смысле). Творческое же вдохновение лишь расширяет (углубляет) индивидуальное понимание, не затрагивая сущности человека. Творчество – это лишь тоненький капилляр, по которому человек может получить несколько капель... даже затрудняюсь сказать чего, все называют это по разному – скажем, отражения Абсолюта, Божественной мудрости и т.п. Мистика – это восходящий поток, уносящий человека целиком, помещающий его в Абсолют, в Божественную мудрость.
Перед мистиком два пути: либо полностью погрузиться в свой опыт, либо попытаться передать его людям. Первое может показаться безнравственным, бегством от своей миссии. Второе, может оказаться безнравственным, уходом в мессианство. Балансировать на грани, не заваливаясь ни в одну из сторон, практически невозможно. Такое было дано лишь единицам.
Основная опасность второго пути – это перенос ощущения непосредственной Истины прозрения, просветления на уровень обусловленной реальности, вера (и не дай бог – убежденность) в возможность формулирования Истины на этом уровне. Порой сами мистики, встающие на второй путь, мистики, имеющие учеников, кладут начало профанации своей Истины.
И все-таки, как мне показалось, вы не вышли за рамки анализа «низкопробного молчания» – молчания, которое есть лишь пустота между словами, молчания, которое можно обозначить графически – многоточием, пропусками, кавычками. Не вышли за рамки описания игры, которая сводится лишь к передаче мяча от Анюкова к Зырянову и далее на Быстрова, то есть за рамки игры словами, на поле слов.
Молчание, Тайна, Пустота («высокопробные») не есть отсутствие, сокрытие «чего-то» – слов, истин, бытия. Молчание, Тайна, Пустота есть полнота слов, полнота истин, полнота бытия. Полнота в смысле отсутствия выбора: то или это. Это в низкопробном молчании я могу решать, сказать или умолчать. Высокопробное Молчание наполнено словами, оно существует не между слов, а после слов – и у тебя уже нет выбора, молчать или говорить, все уже сказано, остается лишь всеобъемлющая Пустота, не подразумевающая в себе и для себя ничего другого.
Тайна – это не то, что можно поведать. Пустота – это не отсутствие нечто. Молчание – это когда слова уже неважны. Игра – это когда мяч, пересекая линию ворот, оказывается вне поля слов.
Мудрец настолько мудр, что не зацикливается ни на чем. Даже на своем молчании. И когда надо, говорит. Но чаще молчит. Поскольку не философ. По мне так Сократ не был мудрецом – просто гениально умным мужиком – отсюда и поток слов.
Молчание – не немота, а отсутствие необходимости в словах. Умный логически выводит, доказывает и себе и другим мысль «что наверху, то и внизу», для него это концепт, теория, а мудрый просто знает, для него это данность. Он может произнести эту фразу (если посчитает нужным), но ничего никому не будет доказывать. Как это делал Сократ. Как это делают все философы. У них профессия такая – говорить/писать.
...Множественность и движение – являются предпосылкой для мышления всякого Единства.
Однако возможна совершенно другая логика понимания Единого, когда многообразие не предшествует Единому, а рассматривается как его проявление (эманация, инволюция): «Единое есть предпосылка всякого многообразия». Вполне возможно, что для вас это недопустимое перевертывание логики. Однако я не вижу причин отдавать предпочтение какой-либо одной из противоположных сторон – они просто по-разному отражают в мышлении единство Мира. Начинают мышление с различных оснований.
Вы, исходя из многообразия мира, то есть исходя из восприятия этого многообразия как эмпирически данного (а только так оно может быть воспринято), в основание своего мышления ставите «проживание», свой опыт проживания многообразия, а противоположная логика – логика Единого, к примеру, логика неоплатонизма – исходит из чистого мышления, незамутненного опытом, и пытается вывести многообразие из мышления – мышления мышления.
И возвращаясь к понятию Единого, хочу отметить, что вы все же понимаете его как совокупность многих «одно» (это неизбежно следует из вашей логики), вы пишете:
Единое всеобщее мышление образует Единую систему, а не просто набор или ряд бессвязных идей.
И понятно, почему вы говорите о необходимости некоего единого основания мышления: без этого одного мышления, без одной логики принципиально невозможно построение какой-либо системы, невозможно собирание многого в Единое.
Однако в понимании неоплатоников Единое не может быть системой, то есть совокупностью связанных элементов. Единое, в их логике, не может быть различено в себе – оно непосредственно. Поэтому Единое не требует никакого основания, оно само есть основание любого многообразия.
И эти две противоположные логики, естественно, по-разному подходят к многообразию в мышлении. В вашей логике многообразие есть необходимый материал для сборки Единого, но для самой возможности этой сборки «материал» должен быть унифицирован, должен иметь некую общность, и в качестве инструмента такой унификации вы видите логику. В противоположном подходе бесконечное многообразие есть необходимое проявление полноты Единого – чем больше различий, тем более полно может быть представлено Единое в мышлении. А общность многих «одно» есть не условие для конструирования Единого, а следствие понимания этих «одно» как эманации Единого.
Еще раз повторю: я всего лишь хотел показать равноправность, равнозначимость и равнонеобходимость различных логик в философии, различных форм «мышления мышления». Что, казалось бы, столь естественно вытекает из самого смысла «мышления мышления» – ведь предметом философствования является не сам Мир, а мышление Мира, а мышление принципиально не может быть одно.
... Миф может быть интересен как индикатор неких сущностей или как терапевтический способ снижения тревожности, а не как «знание».
Тут интересен момент с понятием «знание». Конечно, эзотерическое, иррациональное познание несводимо к однозначным логическим формулам, которые можно зафиксировать в учебнике и результат применения которых можно многократно воспроизвести независимо от того, кто этот результат желает получить. Однако восточные, шаманские и другие эзотерические практики дают некое невербализируемое Понимание Мира и человека, позволяющее делать высказывания о Мире и о человеке, причем такие высказывания, которые недостижимы для рационального познания. И понятно, что хотя эзотерики и называют свое Понимание «знанием», оно не имеет ничего общего с рациональным знанием. Можно ли назвать знанием провидения Ванги? Да, она знала. Конечно, это знание ненаучно (невоспроизводимо), но ведь знание.
Так что, исключая нечто из познавательной практики, следует подумать, не закрываем ли мы для себя часть Мира? Познание необязательно должно сводиться к формальному воспроизводимому знанию. Мы можем понимать Мир, ориентироваться в нем и не называя его словами, не фиксируя свое понимание в формулах. И это понимание не хуже и не лучше научного знания – оно просто другое.
Приступая к познанию, лучше исходить из понимания, что Мир бесконечно сложнее всех наших логических построений и сам по себе не обязан (нам, для нас) быть рациональным (как бы нам этого ни хотелось). И с чего это мы взяли, что Мир можно описать формулой, свести его к его же случайной малой частности?
Тут я отмечу, что, когда индийских гуру или даосов или каббалистов называют философами, а Толстого писателем, то плодят ненужные сущности.
И опять вы с шашкой на коне. Те, кто называет «восточную философию» философией, имеют такое же право это делать, как вы – называть ее мифом. Почему вас так волнуют чужие сущности? Не потому ли, что они не совпадают с вашими? Человек плодит сущности для себя – исключительно для себя. Если это не ваше – пройдите мимо. Хотя можно и попробовать подумать: если кто-то назвал нечто сущностью, а для меня это лишь пустое место, может быть, я что-то упустил?
Философия, как я ее понимаю, должна быть...
Всегда нелишне насторожиться, встретив в утверждении фразу «должна (должен или должно) быть». Любая сущность – она есть. И есть то, что она есть сейчас. Во всем переплетении проблем и противоречий. Если вы мыслите нечто таким, каким оно должно быть, а потом замечаете, что это нечто (существующее сейчас) не втискивается в рамки ваших представлений (как должно быть), то где искать причину этого несовпадения? Неужели утверждать, что нечто неправильно? Что все что-то напутали, наплодили ненужных сущностей?
А тезис «все, что не наука, – мистика» – мне понравился. Мне нравится жить в мистическом мире. Не в смысле мне нравится, когда я не понимаю, что происходит, а в смысле мне нравится понимать, что этот Мир несводим к тому, что можно рассудочно понять: что он несводим к логике, к линейным причинно-следственным связям, что в Мире есть место творчеству/творению.
Ограниченность – это не характеристика объема знаний, представлений, умений, пониманий.
Ограниченность – это неспособность видеть, ощущать свои границы.
Ограниченность – это уверенность в своей безграничной правоте.
И проблема не в том, прав человек или не прав (поскольку правота, она и есть лишь та самая уверенность), а в том, что он не в состоянии хоть что-то увидеть за границами своей правоты.
Хотя, конечно, это банальность — ограниченность есть необходимое условие деятельного существования, только ограниченность (читай «уверенность») дает человеку возможность совершать поступки, творить.
Однако ограниченность ограниченности рознь.
Есть ограниченность, осознающая свои границы, а значит, способная преодолевать их, двигаться, творить. Ощущение границ, понимание конечности и относительности своей правоты — это первый шаг к мудрости, к отказу от самого понятия «правота". Видение начинается со взгляда за границу.
А есть безграничная правота, безграничная ограниченность.
Нет, это не мудрость, не просветленность. Мудрость не ограничена правотой, уверенностью, не ограничена формальным знанием, не ограничена ни конкретной, ни абстрактной истиной. Мудрость и правота — сущности из бесконечно разнесенных миров.
Итак — безграничная ограниченность.
Она полна, тяжела и неподвижна. Она способна лишь топтаться на месте...
И все бы ничего... Проблема начинается, когда эта ограниченность, обладая потенцией творить, возжелает творить.
А ведь действительно проблема. Творчество — это преодоление границ, а безграничная правота не может преодолеть свои границы, увеличить себя, ступить во вне — для нее этого самого «вне» не существует.
Остается один способ творить — путем размножения. И размножаться, не рожая что-то новое для себя и из себя, а почкованием — множа себя в других.
Отличное решение — правота ширится, пухнет, а границы не затрагиваются. Для уверенности в своей правоте необходимо соблюдать лишь одно условие: другие, множащие правоту, не должны выходить за ее границы. Ну и конечно, должны воспевать бесконечность творца.
Спасибо, Клейн... Круто, Клейн... Класс! Наконец-то я понял, Клейн... Ты открыл мне глаза... Клейн!
И глаза широко открыты. Однако смотреть положено только в центр, через центр — а не то...
***
Есть еще один аспект проблемы под названием «Клейн», аспект, который, в отличие от «ограниченности в правоте», для меня остается загадкой. Как он (Клейн) умудряется стыковать в своей голове, а самое главное, в головах окружающих эту свою беспредельную правоту и безграничное хамство с буддизмом?
Безусловно, требуется уточнить: конечно, конечно, не просто буддизмом, а дзеном – мол, это типа грязным тапком по лбу.
Но ведь это совсем другое. Тапком выводят за границы. И следует особо заметить, за частные границы учеников, индивидуальные границы каждого из них, а не загоняют всех табуном в загон мастера...
Да и не отгоняют невписывающихся в границы загона.
А посылы матом? Как-то мало они подходят на роль коанов – кого таковые на Руси введут в ступор до просветления?
И еще одна маленькая анекдотичная подробность – скрещение буддизма с ленинизмом.
Сами Клейн и Ленин, конечно, близнецы-братья – в своей безграничной правоте и в уверенном размахивании тапками.
Но оба так далеки от бесконечной любви ко всему живому.
Хотя понятно – диалектика...
Конкретная типа.
Занятие философией общества по определению вынуждает заниматься преобразованием общества.
Не по определению. Возможно два варианта: (1) ленинский и (2) условно, Шри Ауробиндо (который тоже начинал с общественно-политической деятельности). На основе понимания объективности законов социального развития можно сделать два противоположных вывода: (1) поняв законы, я смогу эффективно «преобразовывать общество»; (2) поняв законы, я прихожу к выводу, что прямая деятельность по преобразованию бессмысленна (если законы действительно объективны).
И тут нет ответа, кто «прав», а кто нет. Деятельность по преобразованию является необходимым элементом социума, можно сказать, она подразумевается, учитывается в законах. То есть проблема не в том, нужна или не нужна эта деятельность – она объективно необходима; проблема в персональном решении каждого человека, включаться в нее или не включаться.
И тут не надо тешить себя мыслью, что знание законов социального развития как-то повлияет на результаты деятельности по преобразованию – эти знания могут лишь служить оправданием поступков того, кто включается в эту деятельность.
Другие, которые буквально понимают смысл объективности законов, принципиально не имеют (не могут иметь) «социальных [политических] идей, которые следовало бы претворять в жизнь». Их мудрость оберегает их от неумного желания изменять мир.
Конечно, если не я, то кто-то другой, в конце концов, произведет необходимую дозу действия для социального преобразования. Только если эту дозу будет производить не совсем умный человек и методом тыка, как я буду чувствовать себя, зная как то же самое можно сделать с меньшими жертвами, неужели я буду изображать из себя мудрую обезьяну.
Это вполне понятная и традиционная позиция – возможная и необходимая наравне с другими.
Она, безусловно, имеет некую бóльшую нравственную окраску по сравнению, скажем, с позицией футбольного болельщика, который так же искренне считает, что его команда не победит, если именно он не будет кричать с трибуны (ведь другие не могут орать так громко и так лихо придумывать кричалки). Но ситуации вполне однотипны: как политика, так и футбол бессмысленны и не могут существовать без «болельщиков». И совершенно неважно (для общего процесса), за какую команду будет болеть конкретный человек. Так ли, сяк ли, все поделятся вполне пропорционально для нормального обеспечения процесса – это одно из проявлений объективных законов социального движения.
Однако можно в политической позиции «кто, если не я» усмотреть и большýю долю безнравственности. Вы берете на себя смелость (если не сказать наглость) утверждать, что люди, которые действуют и думают не так, как вы, глупы и т.д. На каком основании вы решили, что именно вы, а не ваши оппоненты, понимают, что правильно, а что неправильно.
Тут вы не далеко ушли от уровня спора, за кого болеть, за «Спартак» или ЦСКА. Ведь исторически необходимо, чтобы болельщики были у каждой команды – и они есть. И захотевший болеть не может болеть вообще – он необходимо попадает в одну из футбольных компаний (как и вы – в политическую). И представители каждой компании (совершенно безнравственно) считают, что их «болельщицкий» порыв правилен и праведен.
Но понимаю, что судить-осуждать личный выбор безнравственно. Я лишь хотел отметить, что необходимы все возможные позиции, все точки зрения, все мировоззрения – они лишь проявления «объективных законов». И вставая на какую-то позицию, прежде всего надо видеть ее ограниченность (о чем, по сути, и текст про Клейна).
Если же действительно (в полной мере) понять-принять «объективные законы» (согласно которым, в частности, население разбивается в требуемом соотношении на группы болельщиков разных команд и вообще неболельщиков), то они (эти законы) принципиально не могут указать на объективную правильность какой-либо одной позиции.
Есть, безусловно, позиция общего гуманизма, но она никак несовместима (ни теоретически, ни, тем более, практически, как показывает весь исторический опыт) ни с политической деятельностью, ни с футбольным фанатством.
Только не надо подтасовывать. Болельщик (сторонний наблюдатель), которым вы хотите подменить субъекта реального политического процесса – это совершенно неправомерная аналогия. Здесь гораздо больше подойдет рядовой армии. Казалось бы, от одного солдатика исход битвы не зависит. Но если так посчитают все солдатики, то гибель армии обеспечена... К примеру, если на мою общность рушится стена и у меня есть выбор сидеть сложа руки и наблюдать как это происходит или пойти и упереться, вдруг именно моего усилия не хватает для того чтоб она не обвалилась.
Я обсуждал проблему выбора, а не влияния, то есть совсем не затрагивал проблему исхода матча от действий болельщиков (заметили?).
Как раз ваш пример с армией очень плох: солдат не решает в какую армию он попадет – у него нет выбора (в отличие от утрированного примера с болельщиками). Более того, хотя исход какого-нибудь конкретного боя и может зависеть от умений и усилий частных лиц, исход войн в истории обычно предопределяется более общими факторами. Так что тут нравственная позиция солдата абсолютно ни при чем (это я об исходе войны, а не о конкретной помощи товарищу). Вы возразите, что, мол, от духа воинов еще как зависит! Но уж дух этот явно производное от общего социально-экономо-политического состояния страны, участвующей в войне.
Но это неинтересно. Так и по поводу законов спорить не буду – бессмысленно. Тут кому что больше нравится принимать за основу: частный порыв или социальное движение.
А вот со стеной пример хороший. Как раз это я и имел в виду, когда писал, что нравственным может быть только конкретный поступок. Конкретный, здесь и сейчас: встать и спасти конкретного человека. Но в политике нет этих объективных стен. История наваливается на всех сразу и неизбежно. Людям только кажется, что вот именно эта стена придавит именно их. А другие с той же искренностью (допустим) видят, что стена падает совсем в другую сторону. В политике существует только одно действие – обрушивание стен на головы противников. С обязательным придавливанием невинных, оказавшихся волей судеб на другой стороне. Принципиально не существует стерильных политических решений – всегда кто-то пострадает, всегда найдется недовольный. И где же нравственность? Тут однозначно – либо нравственность, либо политика. Только надо прислушаться к себе: зачем лично мне надо касаться этой стены: спасая одних, заваливать других? Люди всегда по обе стороны – ведь это политика.
В моем случае идет речь о нравственном выборе в моей субъективной ситуации: сидеть на трибуне или ввязываться в драку на поле. Или более грубо: дезертировать, или выбрать одну из воюющих сторон и драться за одну из сторон.
Безусловно, я и писал о том, что принципиально невозможно оценивать историю и, тем более, политику с позиции нравственности. И выразил свое мнение: частный выбор участвовать в политике (как и вступать в фанклуб) не имеет никакого отношения к нравственности – не является ни нравственным, ни безнравственным, а лежит на другом уровне. Ввязаться в драку, защищая девушку – это нравственный выбор, а в политическую борьбу… Этому надо искать другие оправдания. Поскольку, во-первых, это вообще не поступок (по отношению к частным лицам), а во-вторых, он однозначно кому-то (частным лицам) принесет боль (смотри пример про стену).
Можно, конечно, оценивать ситуацию активного участия в социальном движении с точки зрения «способствования прогрессу» или «торможения истории». То есть с позиции попадания в струю истории. Но и тут невозможна однозначная нравственная оценка. Далеко не всегда новый исторический этап «нравственнее», гуманнее предыдущего. Хотя с позиции исторической необходимости каждый этап закономерен. Так что «нравственнее» – «тормозить» или «способствовать»?
Вот тут и возникает понимание, что в этой области – в сфере социальных движений – вообще нет понятия нравственности. Нравственным или безнравственным может быть только конкретный поступок по отношению к конкретным людям, а не позиция, не принадлежность к той или иной группировке. Невозможно оценить, что более нравственно – болеть за «Спартак» или за ЦСКА, или вообще не любить футбол. Но однозначно безнравственно считать болельщика другой команды (конкретного) врагом. И учитывая это, политику можно считать безнравственной, поскольку она однозначно диктует содержание поступков и список врагов по одному только факту нахождения людей по другую сторону стены. Исторический опыт показывает, что при разделении людей на политические партии не происходит деление по принципу хорошие/плохие, нравственные/безнравственные – везде хватает всяких. (Ну если не брать в расчет, что в правящей верхушке всегда больше дерьма, но это уже совсем другая проблема).
Даже такие действия, как выход на митинг и голосование, не могут быть оценены однозначно со стороны нравственности. Как бы они ни оценивались самим человеком, это лишь оправдания случайности попадания в ту или иную социальную группу. И если уж вступать на политическую стезю (как и на любую другую, включая боление за футбольный клуб), надо понимать однозначную ограниченность выбранной дороги, возможность и необходимость других. Только такое понимание может удержать человека от уничтожения «противников», а самое главное, от попадания во всевозможные абсолютистские сообщества от сект до фашистских организаций.
Кстати, в своей уверенности, что вам открыты истинные законы социального движения, что вы знаете лучше других, как решить проблемы не методом тыка, вы недалеко ушли от Клейна, абсолютно уверенного в своей правоте (или умело изображающего таковую). Позиции, одинаково не имеющие никакого отношения к нравственности. А вот то, что вы в рожу не плюете оппоненту, выгодно отличает вас от хама Клейна. Но эта нравственность ваша личная – она не имеет никакого отношения к политическим взглядам или вообще участию в каком-либо социальном движении.
В своей уверенности в своей правоте, что я, что вы, что Клейн вполне равновелики.
Вот уж нет. Различие в «уверенностях» грандиозная. Клейн, исходя из этой уверенности, в рожу плюет, вы – как минимум, делите людей на «своих» и «чужих», а если будете действовать активно, то однозначно будете вынуждены поступать безнравственно (и не абстрактно – типа принимая для себя субъективное решение, а конкретно – неся горе тем, кто с другой стороны стены). А я не осуждаю ни вас, ни Клейна, понимая объективность и необходимость всех точек зрения. И от плевка в рожу меня удерживают не личные качества (что отличает вас от Клейна), а отсутствие «противника» (что, согласитесь, надежнее).
Спасибо, что не признаете нас троих равновеликими в своей претензии на правоту.
(1) Я говорил не о неравенстве правоты, а о неравенстве уверенности в таковой.
(2) Хотя правота – она и есть уверенность (см. текст про Клейна). То есть, правота лишь констатирует согласие себя с собой или других с тобой. В этом смысле правота Клейна абсолютна (в границах его круга).
(3) Правота – это лишь точка зрения. Если человек, смотря с некой позиции, говорит, что он видит нечто, то глупо утверждать, что он не прав. Конечно, прав. Но ровно настолько, насколько прав и другой – смотрящий с другой стороны.
(4) А если у меня меняются точки зрения – типа могу обойти предмет по кругу – то значит, я могу не зацикливаться на «правоте».
(5) Только не надо путать, правоту (как личную уверенность) с вполне объективной истинностью теоретических и эмпирических высказываний, сделанных в рамках конкретной научной системы. Вот они-то действительно верифицируемы и фальсифицируемы.
У философа не одно, не два, а много мышлений – столько, сколько нужно. Этим он и отличается от идеолога.
Предположим, у человека может быть несколько мышлений: одно для ремонта квартиры, другое для общения с коллегами, третье, скажем, философское. Ну, допустим, что у человека есть некое особое философское мышление. Что он им будет мыслить? Как достать бутерброд из холодильника или как повесить полочку? Нет, конечно. Предмет такому мышлению нужен соответствующий – философский и по содержанию, и по форме, и по сложности. Есть такой предмет перед человеком? «Перед» – нет. А «в» – да: конечно же, это само это философское мышление. Философия – это философское думание о своем философском думании. И неважно, есть ли еще какие закоулки в голове философа, кроме философских (обычно у философов они отсыхают), но само философское мышление едино: оно и инструмент, и предмет. Ну просто потому, что нет ничего в мире философского, что бы можно было помыслить философским мышлением, кроме самого этого философского мышления.
И понятно, что, как только философ обращает свое мышление на что-то внешнее, он перестает быть философом. Еще страшнее, когда у философского мышления появляется внешняя мотивация – политико-идеологическая, тщеславная, меркантильная – любая мотивация, как инородный предмет, как мусор разрушает тождество мышления мышления: замутняет предмет и притупляет инструмент.
Разногласие у нас в том, что вы считаете, что у философии есть собственный предмет, в котором замкнуто философское мышления; с моей же точки зрения философское мышление беспредметно в том смысле, что оно осуществляется в других предметах, над предметами, между предметами.
Ну, это проблемы в использовании термина «предмет».
Когда я говорю хоть о чем-то, то это и есть предмет (предмет, не в смысле вещь, а объект) моего говорения. Ведь философы о чем-то говорят? Понятно, что не о холодильнике и полках. Но ведь и не о том, что между ними, над ними. Отмечая, что у философии (как некоторого способа познания) нет своего предмета, вы просто выпадаете из общепринятых речевых норм. Конечно, можно говорить о философских объектах (понятиях, идеях и пр.). Но это ничего не меняет по сути. Эти объекты не есть предметы внешней деятельности человека, они элементы его мышления. Наверное, именно это вы хотели выразить словами «над предметами, между предметами». Да, мышление именно «над и между».
А о чем, по-вашему, думает «чистый» философ, без всякого впускания постороннего мусора в голову? О чем думал, скажем, Кант. Что было предметом (объектом) его рассуждений? Где он находил этот предмет? Что изучал?
Если ж философ (без кавычек) исследует идеологическое мышление, к примеру, то он обязан стать идеологом.
Так не получится. Есть большая разница между философом, пишущим об идеологии и идеологом. Ну как между философом, пишущим о религии, и проповедником, философом, пишущим о поэзии, и поэтом. Это очень существенная разница. Даже две большие разницы.
Ну что ж, попробуем понять объективность и необходимость «жалоб на дурость». А заодно – разобраться с вариантом разрешения противоречия бытия и сознания.
Основным внешним проявлением закономерности состояния какой-либо системы (биосферы, социума) является спектр элементарных форм: набор и процентное соотношение специализированных клеток в организме (для его обеспечения огромное количество клеток гибнет в онтогенезе), количество типов организмов (столько-то травоядных, хищников и т.д. – излишки быстро удаляются, недостача дополняется), набор профессий и пр., необходимых для обеспечения текущего состояния производства в социуме. Понятно, что именно согласованное соотношение разнообразных элементов и обеспечивает сбалансированную системность.
Поэтому при упоминании «сознания и бытия» следует говорить не о сознании единичного человека, а о типичном сознании той или иной группы членов социума, само наличие, специфические качества и объем которой жестко предопределены. Скажем, в древнем мире социумное бытие подразумевало определенное процентное соотношение аристократии, ремесленников, рабов, жрецов, воинов и т.д., а также предопределяло основные качества тех, кто входил в эти группы – некое условное, усредненное сознание. В современном мире – это другие группы, другие пропорции, с другими сознаниями. Но они так же предопределённы условиями современного социумного производства. Коротко: бытие определяет необходимый для его обеспечения спектр типов сознания.
Дальше следует рассмотреть существеннейшее отличие человека как элемента социума от биологического организма. Оно заключается в том, что животное имеет фиксированную специализацию, то есть не может менять ее в течении жизни. Ну, скажем, если мало хищников, то они должны народиться, а не появятся путем переквалификации в них травоядных. Человек же рождается практически универсальным и не только может в дальнейшем выбрать ту или иную специализацию (занять место в той или иной социумно предопределенной группе), но даже менять свою специализацию по ходу жизни. Понятно, что существует огромное разнообразие социумных механизмов, служащих для поддержания требуемого равновесия (численного соотношения) между социальными группами: от кастовости и войн до идеологической агитации и приоритетов в образовании и пр. (это отдельная интересная тема). Так вот, поскольку социумное бытие определяет лишь спектр типовых сознаний и только опосредованно, через них, индивидуальные сознания, то естественно между типовым сознанием группы, в которую так или иначе попал человек, и его личным сознанием может существовать рассогласование. Если рассогласования нет, то полная гармония и счастье. А если человек волею судеб оказался не в соответствующей своему уровню группе или в результате личного роста или внешнего воздействия превысил типовой уровень, то тут начинаются страдания и жалобы. Если рассогласование незначительное, либо действуют жесткие механизмы удержания границ групп (скажем, кастовость), то страдания и жалобы будут сопровождать человека до конца жизни. Если рассогласование превышает уровень допустимых рамок, человек может перейти в другую группу.
Так вот, в социуме механизм возникновения жалоб и страданий столь же объективно в него заложен, как и спектр типовых сознаний: с одной стороны, он есть следствие изначальной универсальности и гибкости человека, а с другой – он является необходимым условием для изменения состава групп. Социум изменяется быстрее, чем биосистема, в которой изменение групповых пропорций осуществлялось через многие поколения.
Вывод простой: для того, чтобы избежать страданий, нужно либо урезать себя до типового сознания (можно, скажем, по-русски – водкой) или, если уж начато движение, то не останавливать его до выхода за пределы любых возможных типажей.
Так вот, если у вас есть ощущение закономерности, целесообразности движения мира, то вас обязательно должна посетить мысль, что попытки его изменить обречены на провал.
Хотя, конечно, сами попытки столь же закономерны – они необходимый элемент движения. Но участие в «переустройстве» не более (и не менее) влияет на движение мира, чем лежание на диване. Разница лишь в выборе своей функции среди спектра возможных «функций», предопределенных текущим состоянием социума.
Истинная мудрость заключается в том, чтобы понять Мир, понять, почему он именно так устроен, почему не может быть по-другому, а не в попытках доказать себе и другим, что он «неправилен», и уж точно не в строительстве утопий.
Попробуйте мысленно поупражняться в переустройстве биосферы, отнеся себя в досоциальный мир. Вот уж где можно развернуться вовсю: решить вопрос мирного сосуществования волков и зайцев, уменьшить разнообразие отрядов, родов, видов, порассуждать о возможном гармоничном устройстве биологического организма (типа устранить испражнения), в общем, решить проблему неправильного (тупикового) направления движения биоты. Поупражняетесь – и сразу станут смешны все мысли о неправильности устройства человеческого общества.
Если одним из следствий философской системы является несуществование атомов (типа: все в мире непрерывно), и наличие подобного следствия не воспринимается данной системой в качестве философской проблемы, то данная система выбывает из класса систем, комплиментарных науке. И у нее наступают проблемы с пониманием истинности знания, что существенно ослабляет ее социальные позиции...
Во-первых, «социальная позиция» – это не философская проблема. Если философ задумывается об этом, то он уже не философ.
Во-вторых, проблемы с пониманием истинности знания в науке и в философии разные.
(а) научные знания составляют лишь незначительную часть всей сферы знаний, и философии вообще не обязательно хоть как-то соотноситься с ними. Все сказанное вами имеет отношение лишь к узким областям философии: философии физики, философии биологии и т.п.
(б) само понятие «истинности научного знания» относительно – многие философские идеи, которые считаются сейчас «комплиментарными научному знанию», в 19 веке считались абсолютно научно нерелевантными (тот же атомизм). Поэтому делать хоть какие-то общие оценки философии со стороны науки – исключительно неблагодарное и пустячное занятие. Это возможно только в частных случаях (упомянутых выше), когда философия комментирует конкретные научные знания.
Итак, проблема комплиментарности науки и философии существует, но как частный, преходящий, исторический момент в узкой сфере философии науки. Наличие этой комплиментарности «укрепляет социальные позиции» философии только в части общества (среди сайентистской публики) – существуют слои, для которых философия никак не связана с наукой. Ну и самое главное и самое очевидное: суждение, из которого следуют некоторые проверяемые выводы – типа наличия/отсутствия атомов – никак нельзя назвать философским.
Если философ занимается познанием бытия, а социум является частью этого бытия, то философ в частности обязан отрефлексировать и такой вопрос, как «социальная позиция своей системы».
Пункт опять распадается на два.
(1) Философия социума лишь незначительная часть философии – философ может и не заниматься общественной тематикой, а, следовательно, у философской системы может напрочь отсутствовать социальная составляющая (ни свернутая, ни развернутая), отсутствовать какая-либо «социальная позиция», как, скажем, у моей «темпоральной ноуменологии».
(2) С социальной оценкой философской системы есть несколько проблем: проблема своевременности системы, проблема качества текста (насколько он адаптирован к современному для философа социуму) и т.п. Вот это уж точно не имеет отношения к философии, это тема для исследования социологов, историков философии, филологов и т.д.
И опять вывод: проблема социальности философии либо узко специальная (в рамках философии общества), либо вообще нефилософская.
Очевидно есть сильные социальные и философские аргументы, толкающие философа в сторону работы над комплиментарностью своих представлений науке.
Вижу существенную разницу между тезисами:
(1) философ толкает свою работу в сторону ее комплиментарности представлениям науки.
(2) философ ориентируется в своей работе на достижения науки.
Аргументы, особенно прагматически социальные, типа карьерно-статусных, для первого очевидны. Для второго аргументы не требуется, поскольку философ работает на той основе, которая у него есть. В этой «основе» может и вообще не быть научных знаний. И хотя, конечно, это глупо, но не смертельно (если философ не лезет со своей философией в науку).
Проблемы социальности (социальной значимости и социальной ответственности) науки, философии, искусства существуют, интересны и важны. Однако, и на чем я буду настаивать, это не проблемы науки, философии, искусства. Как только ученые, философы, художники начинают задумываться о «социальных аргументах» в познании они перестают быть философами и художниками.
Главная проблема, на мой взгляд, именно в том, что используемая в мире логика, отстаёт от изменения условий мира.
А если так: главная проблема, на мой взгляд, именно в том, что используемый в «организме метаболизм» отстаёт от изменения условий «биосферы». Тренируйтесь на кошках!
А если серьёзно, то подумайте, что вы пишете: вы открытым текстом заявляете, что мир устроен неправильно (что-то там от чего-то отстает), а вы знаете как должно быть правильно. И указание, что, мол, это только «на мой взгляд» ничего не меняет. Вам не приходило в голову, что это взгляд клетки, скажем, печени или мышцы правой ноги на устройство организма? И проблема не в том, что у вас недостаточно ума, чтобы познать целое, а в том, что это принципиально невозможно, оставаясь лишь клеткой.
Бездействие мудрецов отличается от бездействия обывателя отсутствием осуждения – и поэтому они имеют право на это бездействие.
Бездействие с осуждением чревато действием – массовым и беспощадным, так что мудрость в любом случае лучше.
Мудрец принципиально не учит, поскольку даже учение – это действие (ограниченное сутью учения). Хотя никто не запрещает другим учиться у мудреца и называть его учителем (в меру своей ограниченности).
Мудрость – как и любовь – недоказуема. Человек либо ее видит, либо не видит. Мудрость столь же объективно существует для видящего, как отсутствует для невидящего. Плюс еще есть существенная терминологическая неопределённость (как и с любовью) – кто что пытается углядеть.
Философия, в моем понимании, это мудрость, совет, за который ты несешь персональную ответственность.
Почему вы это называете философией? Как только человек выходит за рамки анализа своего мышления, он перестает быть философом. Я не говорю, что это плохо. Он может быть гениальным воспитателем, просветителем, проповедником, миссионером, но все это не философы. Любая направленность во вне разрушает философию, лишает ее истинности, так как явно или подспудно вносит внешние критерии обоснования.
Безусловно, в философском тексте может быть морализация (как и научные или художественные моменты), но ведь надо различать: где философия, а где «совет» (пусть даже и наимудрейший).
Почему вы считаете, что преподавание философии (или математики, физики) должно быть обязательно отягощено постоянной мыслью о сирых и убогих? Почему, если вы свою онтологию строите на моральных основах, так должны поступать и другие? Тот же Кант никак не увязывал свою гносеологию (критику чистого разума) с «моральным законом» – он исследовал обе проблемы независимо друг от друга. Это вы их произвольно скрестили, наделив Канта несвойственным ему «чувством». Тем более, философский анализ принципов морали ну никак не увязан со способностью человека помогать ближним. Скорее наоборот – философы далеко не матери Терезы.
Поймите, я совсем не выступаю против морали, этики, блага. Меня озадачивает, когда люди называют отсутствие морали (там, где ее и быть не должно, скажем, в философии) аморальностью.